Советская правда - Всеволод Анисимович Кочетов

Завадский, попавший к немцам в плен, стал у них начальником управления местной полиции. В помощники к нему пошел некий Кузьма Науменко – не из-под палки, нет, добровольно. Оба они стали врагами своего народа. Сюда же, к этому гнезду изменников, прибился дезертир Петр Гришан, а еще и Тимофей Тарасов, и Георгий Божко…

Полицаи, убийцы, истязатели… Это что же – все выродки, кретины, нравственные уроды? Не много ли выродков в человеческом обществе?

Нет, на капризы природы всего не свалишь. Это классовая борьба, законы которой открыли, сформулировали, объяснили Маркс, Энгельс, Ленин. Мановением руки, росчерком лихого пера, самым что ни на есть волевейшим из волевых решением их не отменишь, не закроешь, никуда не денешь. У нас антагонистических классов нет, и не о борьбе классов внутри нашего общества идет речь. Но в противостоящем-то нам мире класс эксплуататоров пока еще процветает. Он-то никак не может смириться с нашими победившими, создавшими свое трудовое государство классами рабочих и крестьян. Мы, лагерь социализма, можем мирно сосуществовать хоть тысячи лет с соседями-капиталистами. На нас работают время, трудолюбивый крот истории, законы общественного развития, мы сами, в конце-то концов, работаем на себя. Но мир империализма никак не может примириться с таким сосуществованием. Он же видит, ощущает работу крота истории, он же слышит удары заступа, он же должен уйти с исторической арены. Но он не хочет этого делать, не хочет уходить. Он вербует наемников всюду, где только сможет найти готовых служить ему автоматом, ядом, пером. Он неистовствует, подличает, показывает зубы, кусается. На протяжении многих лет мы испытывали одну из чудовищнейших в истории человечества войн. После нее в мире недолго прошло без огня и взрывов. Началось в Корее, потом пошли провокации против ГДР, провокации в Польше, Венгрии, потом полеты воздушных шпионов на «У-2», потом… Нет такого места на земле, где бы ни «работали» антидемократические силы, возглавляемые все теми же хозяевами команд «Альфа», «Бета», «ЭН». Вьетнам сочится кровью, пылает огнем в эти дни.

Суровые, правдивые, настораживающие книги написали француз Робер Мерль и венгр Миклош Сабо. О том, что хотели сказать и сказали они своими произведениями, должны помнить, думать и говорить в полный голос все, кто против новых освенцимов, новых газовых печей, новых «рвов» и «экранов» смерти. На земле не должно быть условий для людей, ремесло которых – смерть.

1966

Дайте только гудок

Как-то в рабочем предместье Милана – было это года два с половиной назад – я сидел за столиком дешевенького кафе среди итальянских сталеплавильщиков и машиностроителей.

– Кампаньо, – сказал один из итальянцев, средних лет рабочий. – Вот мы слушали тебя, слушали о том, как ты и твои коллеги пишете о рабочих людях, о ваших советских рабочих. Но у нас в Италии, как известно, – он с горечью усмехнулся, – полная «свобода», и наши издатели совершенно свободно такие ваши книги не переводят на итальянский и не издают. Мы о вас правды не знаем. Как вы живете – не знаем. Хотя все, что вы делаете, нам чертовски интересно. Скажи по чести, мы, итальянские ребята-рабочие, похожи на ваших?

– Да, – ответил я, – похожи. И очень. Вы люди того же революционного класса. Но только наши рабочие пятьдесят лет назад уже сделали то, что вам еще предстоит сделать.

– Мы поздновато родились! Я лично! – воскликнул он. – И они! – Он указал на своих товарищей. – Мы бы тоже были тогда с Лениным, мы бы пошли с ним и за ним, и мы бы делали все, что делали, делают и планируют делать ваши люди. Мы и сейчас, если надо, все, как один выйдем на улицу.

Я знал, что это не слова, сказанные сгоряча. Я знал, что он и многие из его друзей сражались в отрядах Сопротивления, громили немцев в этих местах, участвовали в поимке Муссолини. Знал, что совсем еще недавно, когда нынешние фашисты – преемники муссолиниевских чернорубашечников – попытались устроить здесь свой митинг, эти рабочие вышли на улицы и вышвырнули фашистов из трудового предместья.

– Нам дайте только гудок! – добавил он.

И что-то знакомое, очень знакомое вспомнилось при этих словах: «Гудок!», «Дайте только гудок!»

Да, вспомнился 1929 год в Ленинграде. Штормовая, свирепая ночь, когда вода в заливе и в Неве яростно вздувалась, грозя повторить наводнение 1924 года. Она размывала перемычки на строительстве стапелей завода «Северная верфь», где я тогда работал, уже заглядывала в строительный котлован, нацеливаясь опрокинуть, поломать копры, разбить о причальную стенку баржи с драгоценным в те времена цементом…

Надо было спасать заводское добро. Но мы работали в ночную смену, народу на заводе было мало, дежурные администраторы растерялись перед разошедшимися стихиями. Что делать?

– Надо позвать народ! – предложил кто-то из рабочих.

– Но как, как его позовешь? – волновался дежурный техник.

– Дайте только гудок. Сами придут.

И совершенно верно: на голос гудка, на голос тревоги – кто как и на чем – к заводу примчались сотни его рабочих – строителей первых советских кораблей. В воде, в ливне, в ураганном ветре работали они несколько часов лопатами, ломами, руками – и отстояли и котлован, и котлы, и цемент.

Он, кто посоветовал дать гудок, знал силу трубных заводских басов. Такие басы подымали рабочих-питерцев и на грандиозные стачки в начале века, и против Корнилова в августе семнадцатого, и на Октябрьский штурм, и против Краснова, Родзянки, Юденича. «Дайте гудок!» – и люди шли в бой. «Дайте гудок!» – и люди выходили на первые коммунистические субботники.

«Дайте гудок!» – по этим зовущим голосам заводов рабочие Москвы, Ленинграда, Тулы шли в народное ополчение, в заводские отряды летом тысяча девятьсот сорок первого.

«Дайте только гудок!» – и миллионы трудовых людей подымаются и на бой, и на мирные стройки, и на братскую помощь друг другу. Такова во всем мире природа великого рабочего класса, класса-коллективиста, класса-бойца, класса-строителя.

1968

Вспоминая Ясную Поляну

Одним летним днем я бродил по старому парку в Ясной Поляне, подымался по исшарканным лестницам старого дома, долго стоял на пороге той знаменитой, похожей на монастырскую келью, нижней комнаты «со сводами», в беленых стенах которой и посейчас торчат железные кольца и крючья – будто вот только что с них сняли хомуты или припасы.

Все в парке и в доме смотрит на тебя так, точно время в миг смерти хозяина дома остановилось, точно и не минуло с того дня долгой половины столетия.

Может быть, изрядно подросли и даже слегка одряхлели ясени и липы, но это смог бы заметить только сам хозяин. Может быть, более людно и шумно стало в аллеях, по которым идут сегодня и в