Адвокат олигарха - Ева Львова

– И в чем это выражалось? – поинтересовалась я.

– Ну-у, – неуверенно протянула Наталья Петровна, – она злилась на своего благоверного, называла его козлом, говорила, что он где-то шляется, а ей остается всю ночь торчать в машине и ждать, пока он нагуляется и заявится домой. Должно быть, дама рассчитывала, что я поддержу разговор о вероломстве мужчин, но мне после Виталиного признания было неприятно слушать гадости про мужа, пусть даже и чужого, и я сделала вид, что не слышу ее разглагольствований. Покупательница была так расстроена, что забыла забрать сдачу с тысячи рублей, и когда я побежала ее догонять, то увидела, что женщина садится в машину.

– Какая это была машина, вы не припомните? – оживилась я.

Свидетельница растерянно посмотрела на меня и пробормотала:

– Так красная и была.

– И куда она поехала?

– Никуда не поехала, так и осталась сидеть в автомобиле, – пожала плечами свидетельница Симонова. – В семь утра я сдала смену и уходила домой, а она все еще сидела в машине.

– Не могли бы вы описать вашу ночную посетительницу? – подключился к беседе следователь Оболенский.

– Эффектная женщина лет сорока или около того с длинными волосами и ярким маникюром, вот, пожалуй, и все, что я запомнила, – смущенно улыбнулась свидетельница.

– Спасибо большое, мы вас больше не задерживаем, – сдержанно кивнул хозяин кабинета, подписывая пропуск.

Как только за свидетельницей захлопнулась дверь, я тут же взволнованно вскочила с места и принялась расхаживать из угла в угол.

– Сдается мне, что Лидия Сергеевна не просто так заявилась в аптеку с разговорами о мужском коварстве! В ночь ограбления она обеспечивала себе алиби! Мадам Иванова и сдачу специально забыла, чтобы продавщица из аптеки непременно увидела, что она садится в машину и старательно в ней сидит!

– По-моему, ты сильно преувеличиваешь, – потрепал меня по щеке мой любимый следователь. – Потерпевшая просто оказалась без ключей, вот и злилась на блудливого мужа.

– Допустим, что так, – не сдавалась я. – Но в аптеку Лидия Сергеевна заявилась в шесть часов утра, а где гарантия, что до этого она терпеливо ожидала Аркадия в салоне своего авто?

– Нет никакой гарантии, – покачал головой Оболенский. – Может, Лидия сидела в машине, а может, нет, остается поверить ей на слово.

– Не собираюсь я верить ей на слово. Между прочим, Олежек, я придумала, как узнать, говорит ли она правду или зачем-то пудрит нам мозги. Все, пока, я побежала. Спасибо за свидетельницу Симонову.

– Да на здоровье, – грустно ответил Оболенский. – Эх, жалко, много работы, я бы побежал вместе с тобой. Завтра увидимся?

– Обязательно, – обрадовалась я. – Позвони, когда освободишься.

* * *

В больницу к бабушке я попала около семи, когда приемные часы практически закончились. В сумке стучали друг о друга три банки любимых бабушкиных мидий и перекатывались ранние персики, сминая бока сочным грушам. На входе в отделение меня остановила суровая медсестра и учинила досмотр принесенных гостинцев.

– Цыпленка табака нет? – подозрительно принюхиваясь к сумке, допрашивала она. – Шашлык по-карски не несете? Тогда проходите.

Высоко взбив подушки, бабушка сидела в кровати и раскладывала на одеяле пасьянс. Лицо ее выражало покой и умиротворение, слабый румянец окрасил бледные щеки Иды Глебовны. При виде меня бабуля сделала предостерегающий жест рукой, быстро раскидала оставшиеся карты по предназначенным для них местам. И только тогда раскрыла объятия.

– Агата, девочка моя! Как я рада тебя видеть! – воскликнула бабушка. – Не зря мне карты сказали, что будет приятная встреча!

Лицо Иды Глебовны вдруг стало напряженным. Она внимательно посмотрела на меня и осторожно спросила:

– Дед отдал тебе шкатулку?

– Нет, бабушка, наотрез отказался, – наябедничала я.

– Вот и хорошо, – с облегчением вздохнула Ида Глебовна. – Еще не время.

История со шкатулкой была настолько интригующей, что от любопытства у меня даже ладони вспотели. Все-таки странно, когда сначала тебе стремятся отдать какую-то вещь, а потом столь же яростно ее от тебя оберегают.

– А что там, в шкатулке? – невинно осведомилась я.

– Там мой дневник, – чуть слышно ответила бабушка, слабо улыбнувшись уголком рта. – Я думала, что не выкарабкаюсь, и хотела, чтобы ты его прочитала.

– А здорово, что ты вела дневник, – порадовалась я, меняя тему. Разговор с больным человеком о том, как он чуть не отправился к праотцам – не самый лучший способ поднять ему настроение. – Спустя столько лет можно вспомнить, что ты в молодости думала, чувствовала, делала, – бодрым голосом рассуждала я. – Я вот свой ЖЖ забросила сразу же, как только создала, времени нет писать. Да и лениво.

Бабушка покраснела и смущенно сказала:

– Привычку вести дневник я переняла у своей свекрови. Мать Владлена была хотя и ветреная женщина, но красивая и образованная, этого у Ванессы не отнять. Она каждый день аккуратно делала записи, и я, глядя на нее, тоже начала записывать все события своей жизни. Это, конечно, смешно, ведь Ванесса Рудь стала кумиром целого поколения, в жизни моей свекрови было много поклонников и романов, а у меня так, ничего особенного – только работа да дом. Даже с мужем я прожила всю жизнь с одним и тем же, я имею в виду твоего дедушку.

Упоминать имя моей прабабушки считалось в нашей семье дурным тоном. Дед запрещал это делать в основном потому, что его мать – актриса черно-белого кинематографа Ванесса Рудь – перед самой войной сбежала от прадеда к видному авиаконструктору, и прадедушка так и не сумел оправиться от этого удара.

В тридцать седьмом году Генриха Рудь репрессировали, дали десять лет без права переписки и сослали куда-то в район Соловков. Прабабушка же благополучно пережила тяжелые времена вместе со своей киностудией и знаменитым режиссером, к которому ушла от авиаконструктора уже во время войны. Скончалась Ванесса Рудь в начале девяностых в весьма преклонном возрасте, хоронил ее очередной муж, широко известный в узких кругах антиквар, и мой дед, не простивший Ванессе измены своему отцу, даже не пришел на похороны матери.

– Бабушка, ты что, тайком от деда встречалась с Ванессой? – недоверчиво спросила я, зная крутой нрав Владлена Генриховича.

Ведь если бабуля в глаза не видела свою одиозную свекровь, как бы она переняла у Ванессы манеру вести дневник?

– Ну что ты, конечно нет, но я нашла на чердаке стопку исписанных от руки сафьяновых книжек и, заглянув в них, узнала о своей свекрови гораздо больше, чем из биографий, которые сейчас издаются в огромных количествах.

– А это прилично – читать чужие дневники? – поддела я бабушку.

– Вполне, – улыбнулась бабушка. – Особенно если дневники писались специально для того, чтобы их прочитали как можно больше людей. Ванесса обожала публичность и суету вокруг своей персоны.

У меня в голове мелькнула сумасшедшая догадка, и я спросила:

– Какими годами датированы записи?

Бабушка закатила глаза, припоминая, и неуверенно произнесла:

– Начиная с двадцать девятого года и заканчивая тридцать пятым, по-моему, так.

– А где эти дневники? – с замиранием сердца уточнила я.

– Все там же, на чердаке, – пожала плечами бабуля. – Я собиралась отнести их в какую-нибудь редакцию и опубликовать в серии «ЖЗЛ», да как-то руки не дошли.

– Скажи лучше, с дедом не захотела ссориться, – усмехнулась я.

– Может, и так, – не стала спорить бабушка. – Если хочешь, можешь почитать, очень увлекательное чтиво. Вполне может служить руководством для юной девушки, как вертеть мужчинами. Тетради лежат в угловом шкафу на верхней полке.

– А твой дневник можно прочесть? – как бы между прочим спросила я, но бабушка отчего-то испугалась. Лицо ее побледнело, под глазами залегли черные тени, а взгляд стал затравленным и жалким.

– Агата, обещай мне, что откроешь шкатулку только после нашей с дедом смерти! – тихо заговорила она, дрожащими руками убирая с одеяла карты и силясь спуститься пониже.

– Ты хочешь прилечь? Тебе плохо? – забеспокоилась я, поправляя подушку.

– Что-то я устала, – чуть слышно откликнулась бабушка.

Открылась дверь, и на пороге появилась проводившая досмотр провизии медсестра.

– Посетители – на выход, – строго проговорила она, не трогаясь с места и ожидая, что я тут же кинусь выполнять ее указание.

– Ты иди, Агата, – заволновалась бабушка. – У тебя, наверное, дела. И прошу тебя, если не сможешь завтра заехать сама, не передавай, бога ради, рыбу под карибским соусом, я ее уже видеть не могу!

Недоумевая, о какой такой рыбе идет речь, но не решаясь спросить при посторонних, я помогла бабушке лечь, чмокнула ее в прохладную щеку и, обещав не передавать больше рыбу, вышла из палаты.

* * *

Упоминание о дневниках Ванессы Рудь всколыхнули в моей памяти рассказ о том, как дед, будучи маленьким мальчиком, видел у них дома Александра Мызина. Значит, об этих визитах должны быть упоминания в записях моей прабабки. Нужно всего-то забраться на чердак и разыскать красные сафьяновые тетради, в которые актриса заносила все события своей бурной жизни. Привычка обсуждать с Борисом любые идеи была так сильна, что я на автопилоте набрала номер кудрявого друга и только потом, слушая длинные гудки, вспомнила, что мы с ним в ссоре. Однако на том конце провода голос Устиновича-младшего уже выпалил свое коронное «внимательно», и я сразу же бросила трубку, как школьница, достающая звонками понравившегося парня. Борька тут же перезвонил, но я не стала брать трубку – пусть помучается.