Пьеретта - Оноре Бальзак

— Почему у нее рука в крови? — прервала молчание бабушка.

Чувствуя себя в безопасности, Пьеретта погрузилась в сон, обычно наступающий вслед за резким напряжением сил. Из ее разжатых пальцев, как бы в ответ, выпало письмо Бриго.

— У нее хотели отнять мое письмо! — воскликнул он и, упав на колени, поднял записку, в которой писал своей подруге, чтобы ока тайком ушла из дома Рогронов. Он благоговейно поцеловал руку маленькой мученицы.

И тогда столяр с женой содрогнулись, взглянув на старуху Лоррен, стоявшую у изголовья своей внучки: величавая, неподвижная, она была похожа на призрак.

Ужас и жажда мести молниями вспыхивали в ее изборожденном морщинами лице цвета пожелтелой слоновой кости. Лоб под растрепавшимися седыми волосами пылал священным гневом. С прозорливостью, присущей старцам на краю могилы, она постигла всю жизнь Пьеретты, ибо неотступно думала о ней всю дорогу. Она догадалась, что ее любимая внучка поражена болезнью, которая грозит ей гибелью.

Две крупные слезы медленно проступили в уголках ее выцветших серых глаз с выпавшими от горя ресницами и, придав этим глазам необычайную яркость, двумя скорбными жемчужинами скатились по иссохшим щекам, не увлажняя их.

— Они убили ее, — сказала она, ломая руки. Она упала на колени, глухо стукнув ими об пол, и вознесла мольбу к самой могущественной из бретонских святых — Анне Орейской.

— Врача из Парижа! — крикнула она Бриго. — Скорее, Бриго, скорее!

Властным жестом она схватила юношу за плечо и толкнула его к двери.

— Я и так собиралась приехать, Бриго, я богата, смотри! — воскликнула она, задержав его на пороге. Она развязала шнурок, стягивавший на груди ее телогрейку, и вытащила бумагу, в которую завернуты были сорок два кредитных билета по тысяче франков. — Возьми сколько нужно и привези лучшего парижского врача!

— Спрячьте деньги, — сказал Фраппье. — Где он сейчас разменяет тысячефранковый билет? У меня есть деньги; дилижанс должен скоро прибыть, и место найдется. Но не спросить ли совета у господина Мартене? Пусть он укажет нам врача в Париже. Дилижанс будет здесь только через час, времени у нас довольно.

Бриго отправился будить г-на Мартене. Он привел его, и врач был немало удивлен, застав Пьеретту Лоррен у Фраппье. Бриго рассказал ему о сцене, разыгравшейся в доме Рогронов. Взволнованный рассказ охваченного отчаянием влюбленного пролил некоторый свет на жестокую семейную драму, хотя врач и не представлял себе еще всей ее серьезности. Мартене дал Бриго адрес знаменитого Ораса Бьянщона, и юноша ушел со своим хозяином, заслышав стук дилижанса. Сев подле больной, г-н Мартене осмотрел прежде всего кровоподтеки и раны на ее руке, свисавшей с кровати.

— Она не могла бы сама так поранить себе руку! — заявил он.

— Нет, нет, мою внучку изувечила та ужасная женщина, которой я на свое горе ее доверила, — сказала бабушка. — Моя бедняжечка Пьеретта так кричала: «Помогите! Я умираю!», — что и у палача бы, кажется, дрогнуло сердце.

— Но в чем же дело? — спросил врач, нащупывая пульс Пьеретты. — Она тяжело больна, — продолжал он, осветив постель. — Не знаю, удастся ли нам ее спасти, — прибавил он, всматриваясь в лицо девочки. — Она, видимо, жестоко страдала, и мне непонятно, как это ее не лечили.

— Я подам жалобу в суд, — сказала бабушка Пьеретты. — Ведь эти люди прислали мне письмо, чтобы я отпустила к ним мою внучку, и уверяли, что у них двенадцать тысяч ливров ренты, — какое же они имели право превратить ее в служанку и взвалить на нег непосильную работу?

— Как это они могли не заметить явную для каждого болезнь, которая часто бывает у молодых девушек и требует серьезнейшего лечения! — воскликнул г-н Мартене.

Пьеретта проснулась, разбуженная светом лампы, которую поднесла к ее лицу г-жа Фраппье, и невыносимыми болями в голове — последствием недавней борьбы.

— Ах, господин Мартене, мне очень худо, — сказала она своим нежным голосом.

— Где у вас болит, дружочек? — спросил врач.

— Вот тут, — сказала она, указав место над левым ухом.

— Но тут нагноение! — воскликнул врач, тщательно ощупав голову Пьеретты и расспросив ее о характере болей. — Расскажите нам все без утайки, дитя мое, чтобы мы могли вас вылечить. Что у вас с рукой? Вы не могли ее сами так поранить.

Пьеретта простодушно поведала о своей борьбе с Сильвией.

— Заставьте ее говорить, — сказал бабушке врач, — и узнайте у нее обо всем подробно. Я подожду приезда парижского врача, и мы пригласим на консилиум главного хирурга больницы: все это мне кажется крайне серьезным. Я пришлю успокоительную микстуру, вы дадите ее мадемуазель Пьеретте, чтобы она уснула: ей необходим сон.

Оставшись наедине с внучкой, старая бретонка обещала ей, что Бриго будет жить вместе с ними, сообщила, что теперь у нее хватит средств на троих, и, пользуясь своим влиянием на Пьеретту, обо всем у нее расспросила. Бедная девочка чистосердечно описала свои муки, не подозревая даже, что дает тем самым основание для серьезного судебного дела. В чудовищном бессердечии этих людей, лишенных каких бы то ни было семейных привязанностей, перед старухой открылся мир, в такой же мере ей чуждый, как чужды были нравы дикарей европейцам, проникшим первыми в американские саванны. Приезд бабушки, уверенность в том, что теперь она с ней больше не расстанется и будет богата, так же успокоили душу Пьеретты, как микстура успокоила ее тело. Старуха бретонка всю ночь бодрствовала над внучкой, целуя ее лоб, волосы и руки, как лобзали, должно быть, Иисуса святые жены, опуская его в гробницу.

В девять часов утра г-н Мартене поспешил к председателю суда, чтобы сообщить ему о сцене, разыгравшейся ночью между Сильвией и Пьереттой, о моральных и физических истязаниях, обо всех жестокостях, которым подвергали свою питомицу Рогроны, и о двух ее смертельных болезнях — результате дурного обращения. Председатель суда послал за нотариусом Офре, родственником Пьеретты с материнской стороны.

Борьба между партиями Винэ и Тифенов достигла в этот момент наивысшего напряжения. Рогроны и их сторонники распространяли в Провене слухи об известной всем связи г-жи Роген с банкиром дю Тийе, об обстоятельствах, сопровождавших банкротство отца г-жи Тифен — мошенника, удравшего из Парижа, как они его величали, — и слухи эти тем болезненней задевали партию Тифенов, что были лишь злословием, но не клеветой. Удары попадали прямо в сердце, они затрагивали самые кровные интересы. Те же уста, что передавали сторонникам Тифенов эти сплетни, повторяли Рогронам шутки г-жи Тифен и ее приятельниц, давая пищу злобе, к которой примешивалась теперь и политическая вражда. Волнения, вызванные в те времена во Франции борьбой партий, принимали яростный характер, повсюду, как и в Провене, переплетаясь с ущемленными личными интересами и задетым, раздраженным честолюбием. Каждая из политических групп жадно хваталась за все, что могло послужить во вред группе противника. Вражда партий и самолюбие примешивались к незначительнейшим, казалось бы, делам и заводили нередко очень далеко. В такую борьбу втягивался иной раз весь город, раздувая ее до размеров настоящей политической схватки. Так и председатель суда усмотрел в деле Пьеретты способ свалить Рогронов, уронить их в общественном мнении, опорочить хозяев салона, где замышлялись враждебные монархии планы, где родилась оппозиционная газета. Был вызван прокурор Лесур, нотариус Офре — второй опекун Пьеретты, и председатель суда совместно с г-ном Мартене приступили в строжайшей тайне к обсуждению дальнейшего плана действий. Г-н Мартене взялся убедить бабушку Пьеретты, чтобы она подала жалобу второму опекуну. Второй опекун должен был созвать семейный совет и, ссылаясь на письменное заключение врачей, потребовать прежде всего, чтобы первый опекун был лишен своих полномочий. При таком обороте дело попало бы в суд, а г-н Лесур, дав приказ о производстве следствия, позаботился бы о том, чтобы делу был придан уголовный характер. Уже к полудню весь Провен пришел в волнение: необычайная весть о том, что произошло ночью в доме Рогронов, облетела город. Ночью на площади смутно слышали крик Пьеретты, но так как он вскоре смолк, то никто не поднялся с постели, и утром все только спрашивали Друг друга:

«Слыхали ли вы около часу ночи какой-то шум и крики? Что случилось?» Толки и пересуды придали этой жестокой драме такие размеры, что перед мастерской Фраппье собралась целая толпа, и каждому хотелось расспросить его; честный столяр описывал, как принесли к нему Пьеретту с окровавленным кулачком и искалеченными пальцами. Около часа пополудни у дома Фраппье остановилась почтовая карета, в которой сидел доктор Бьяншон, а рядом с ним Бриго, и жена столяра побежала в больницу известить об этом г-на Мартене и главного хирурга. Городские слухи, таким образом, получили подтверждение. Рогронов обвиняли в том, что они намеренно обращались дурно со своей кузиной и довели ее до состояния, опасного для жизни. Эта новость застала Винэ в суде; бросив все, он поспешил к Рогронам. Рогрон с сестрой кончали завтракать. Сильвия не решилась рассказать брату, какую оплошность она совершила этой ночью, и на все его расспросы отвечала только: «Не твое дело!» Чтобы уклониться от объяснений, она беспрестанно сновала из столовой на кухню и обратно. Когда явился Винэ, она была одна.