Кто предал СССР? - Егор Лигачев

Впрочем, до Пленума было еще не близко. Но, помню, в связи с приближавшимся Днем учителя Московский обком партии пригласил меня выступить на собрании педагогического актива в городе Электростали. И я решил использовать эту возможность для того, чтобы поговорить об отношении к истории.

У каждого политика бывают такие моменты, когда возникает острая потребность публично высказаться по какой-то важной теме. И он ищет случая, чтобы сделать это. Выступление перед педагогической аудиторией, на мой взгляд, было весьма удачным поводом затронуть историческую тему. И я осознанно, намеренно пошел на это, хотя не мог не понимать, что мое выступление вызовет неоднозначный резонанс.

Однако дальнейшего развития событий я предугадать не мог. Следует сказать, впрочем, что в электростальском выступлении исторической темы я коснулся кратко, намереваясь развить ее шире в докладе на Пленуме ЦК. Но поскольку именно это выступление стало отправной точкой всех последующих нападок на меня, поскольку именно после него в моих отношениях с Горбачевым пролегла трещина, видимо, целесообразно процитировать главный «исторический» тезис выступления. Итак, цитирую:

«Сейчас немало говорят о культе личности. Очень важно ответственно разобраться в причинах этого явления, а главное — создать условия, при которых подобное было бы невозможно. Это наш святой долг, наша обязанность. Партия и народ сейчас заняты этой работой, стержень которой составляет процесс демократизации жизни общества.

Но нельзя не видеть и другое. За рубежом, да и кое-кто у нас в стране пытаются опорочить весь путь строительства социализма в СССР, представить его как цепь сплошных ошибок, заслонить фактами необоснованных репрессий подвиг народа, создавшего могучую социалистическую державу… За беззакония, совершенные в тридцатые годы, должны отвечать те, кто тогда находился у власти. Из этого и надо исходить, рассказывать молодежи о героической истории партии и страны ответственно и компетентно, что называется, дорожить истиной».

Вот, собственно, все. Правда, я еще «позволил» себе сказать несколько слов о том, как работал в Сибири в «период застоя». Вот они: «В то время я жил и работал в Томской и Новосибирской областях. И если бы меня спросили, как я отношусь к тому времени, то я бы ответил следующим образом: это было незабываемое время, по-настоящему большая жизнь. На просторах Западной Сибири усилиями всей страны в ту пору складывался мощный центр советской науки, формировался нефтегазовый комплекс мирового масштаба… Но это одна сторона медали. Наряду с позитивными изменениями в стране разрастались отрицательные явления, темпы развития экстенсивной экономики замедлились, получили распространение злоупотребления властью… Все это, вместе взятое, и составляет настоящую правду, диалектическое понимание сути времени».

Сегодня, перечитывая эти строки, я, как говорится, продолжаю настаивать на таком взвешенном подходе к истории. Это подход истинно диалектический, позволяющий в полной мере учесть уроки прошлого, не приукрашивающий историю, но и не превращающий ее в мусорную свалку.

В то время Горбачев находился в очередном отпуске. Я связывался с ним по телефону два раза в неделю, информируя о текущих делах. Иногда он звонил сам. И вот во время одного из телефонных разговоров Михаил Сергеевич мимоходом сказал:

— Посылаю тебе обзор откликов на твое выступление в Электростали.

По-моему, в тот же день, фельдсвязью, на очередном рейсовом самолете мне прислали из Крыма несколько страничек, переведенных с разных языков. На первой странице крупно, размашисто, почти во весь лист была написана резолюция Горбачева — вернее, не резолюция, а записка, обращенная ко мне.

Но сначала — несколько основных выдержек из того обзора. Корреспондент газеты «Таймс»: «Егор Лигачев заявил, что переоценка сталинских лет, происходящая сейчас в Советском Союзе, не должна чернить всю историю России после 1917 года. Историческая правда состоит в том, сказал он, что партия осудила культ личности, сняла ярлык «врага» с тысяч советских людей и восстановила социалистическую законность. Тон и содержание высказываний Лигачева отличаются от большинства появляющихся сейчас комментариев по социальным и историческим вопросам и, как представляется, подтверждают, что у Лигачева есть серьезные сомнения в отношении пределов и последствий реформ советского руководителя». В итоге получилось, что я — главный сталинист, препятствующий реформам Горбачева, тянущий страну назад, в прошлое.

Далее в обзоре печати, полученном от Горбачева, следовало сообщение корреспондента агентства Рейтер:

«Лигачев изменил дебаты в Кремле по вопросу о стремлении Горбачева к гласности, выступив в защиту ряда аспектов правления Леонида Брежнева, утверждают специалисты по внешним делам. Лигачев дал поразительно иную интерпретацию брежневских лет по сравнению с той картиной инерции и застоя, которую часто рисует Горбачев. Специалисты утверждают, что выступление Лигачева представляется наиболее целенаправленной попыткой этого советского деятеля изобразить правление Брежнева как период не только неудач, но и успехов. Высшие должностные лица обычно повторяют руководителя Кремля Горбачева, подчеркивая неудачи».

Далее корреспондент писал:

«Высказываясь об эпохе Брежнева, Лигачев заявил: «Национальный доход возрос вчетверо. Жизнь людей стала богаче и материально, и духовно. Был достигнут военно-стратегический паритет между США и СССР». В абзаце, который специалисты оценивают как необычайно эмоциональный, Лигачев описал брежневские годы, которые он провел в сибирских городах, и заявил, что не сожалеет ни об одном дне этой работы. В январе Горбачев говорил, что правление Брежнева отмечено «пренебрежением к законам, очковтирательством, взяточничеством, поощрением приживалыцины и подхалимством». «Лигачев явно считает, что сказано уже достаточно много и что должен быть положен предел разговорам о грязи и стагнации. Он ощущает необходимость подчеркнуть, что, как свидетельствует его собственный опыт, и в эпоху Брежнева были отличные люди», — сказал один из иностранных дипломатов».

Эти комментарии в свою очередь тоже нуждаются в комментариях. Что ж, подмечено немало верного, но и искажений хватает. Из моего выступления была выхвачена лишь положительная оценка прошлых лет, хотя я четко и определенно говорил не только о плюсах, но и о минусах, о диалектическом подходе к истории. По сообщению западных агентств получается, что Горбачев критикует застой, а Лигачев оправдывает. Тут опять-таки допущено искажение самой сути моейпозиции, причем вполне целенаправленное: чтобы лоб в лоб столкнуть меня с Горбачевым. Кроме того, в ход пошел ярлык консерватора. За что? За то, что я позволил себе покритиковать демагогов, своекорыстно использующих гласность. Но ведь последующие события, когда пышным цветом расцвел популизм, показали, что я был совершенно прав. И, наконец, разве желание положить предел разговорам о грязи и перейти к созидательной работе предосудительно?

Мне трудно было отделаться от впечатления, что в корреспонденциях прослеживалась тенденция противопоставить нас с Горбачевым. Ведь, кроме всего прочего, Михаил Сергеевич мог и не читать полного текста моего выступления, опубликованного в «Учительской газете». Зато, ознакомившись с зарубежными комментариями, должен был сделать определенные выводы.

Скажу откровенно, прочитав тот небольшой — повторяю, всего-то по трем источникам — обзор зарубежной прессы, присланный мне Михаилом Сергеевичем, я сразу понял, что кто-то из окружения Горбачева хорошо, очень хорошо «поработал» над моим выступлением в Электростали. Корреспонденции были подобраны избирательно. Цель обзора была предельно ясна: вбить клин между Горбачевым и Лигачевым. О том, что авторы обзора потрудились не напрасно, свидетельствовала и размашистая записка на первом листе обзора. Генеральный секретарь писал:

«Егор Кузьмич!

Почитай. Это к нашему разговору последнему с тобой. Так что наши «друзья» за рубежом недовольны сплоченностью советского руководства. Потом это пойдет через «голоса» на русском языке.

Читать подтекст такого рода записок я, разумеется, умел. Стало ясно: Горбачев, как говорится, принял за чистую монету мысль, подброшенную коротеньким, даже куцым обзором зарубежной прессы, составленным по просьбе кого-то из ближайшего окружения Генерального секретаря. Что касается «последнего разговора», упомянутого в записке, то ничего особо примечательного в нем не было. Я в очередной раз изложил Михаилу Сергеевичу свои соображения в связи с «исторической истерией» в прессе и говорил о том, что высшему политическому руководству надо сплоченно выступить против очернительства, этого требуют советские люди и зарубежные друзья. Таких бесед было у нас немало.