Дорога цвета собаки - Наталья Гвелесиани

Последнее он произнес шепотом, с некоторой долей лукавства и исчез так же быстро и неожиданно, как получил согласие на свое головокружительное предложение. Годар остался на проспекте дворцового коридора один. Продолжая жить в хрустальной сказке, он принимал любые предложения. Добрые герои этой сказки служили порукой за правильность его решений. Вот и сейчас, подойдя к стрельчатому окну и глядя с высоты птичьего полета — высоты, на уровне которой король обосновал свои рабочие кабинеты, — он ощутил чувство пряятной, гордой ответственности за маленькие фигурки в мундирах на плацу — такие разрозненные в своем стремлении маршировать в ногу. Одна фигурка, споткнувшись, упала. Другая, протянув ей крошечную, с мизрнец, руку, помогла подняться. У Годара закружилась голова. Руки его задрожали. Волнение передалось сердцу от ладоней, между которыми словно что-то проскользнуло — незамеченное от прозрачности, похожее на порыв сорвавшегося вниз воздуха.

Он судорожно свел руки за спину и сцепил пальцы. В сущности, он завидовал умению Давласа распоряжаться своей жизнью. Память о Лане вспыхнула смутным, полупрозрачным пятном, в котором он не разглядел очертаний. Прежняя неоформившаяся радость вкупе с болью лишь слегка царапнула ладони — не душу! А ведь он пытался прикрыться ею от заоблачных перспектив, которые обрисовал ему Мартин…

И без того небрежный в отношении к повседневным обязанностям по формированию войска, Аризонский в последующие дни и вовсе охладел к службе. Несколько раз он являлся на утреннее построение с опозданием, а на упреки сотенных отвечал рассеянной полуулыбкой. Главнокомандующий — Его Величество король Кевин I — пока не удостоил войско чести лицезреть свою персону. Следовательно, жаловаться на недисциплинированность сотенных можно было разве что подслеповатому советнику по военным вопросам. Да и не пристало офицерам жаловаться друг на друга, во всяком случае, открыто.

Ставший вдруг веселым до беспечности, Мартин то и дело куда-то исчезал, и Годар бродил по дворцовой площади в одиночестве, всерьез беспокоясь о том, как бы вороватое государство не отняло у Аризонского душу, ибо государство, по его убеждению, не могло не посягать на единичное. Годар с нетерпением ожидал расформирования войска, ведь офицерский состав никуда не годился.

Настал день, когда сотенные, собравшись в кружок после утреннего смотра, попросили их с Мартином задержаться. Устами Стивена было сухо объявлено, что на завтрашний день командному составу войска назначена аудиенция у короля. Речь идет о ходатайстве, об офицерском проекте программы по реализации Нового Архитектурного Плана. От господина Мартина и, соответственно, господина Годара требуется только присутствие. Офицерство надеется, что господа-приятели воздержатся от комментариев в кабинете Его Величества. Несчастные всерьез полагали, будто они с Мартином подключены к дележке сферы влияний…

…Высота птичьего полета держала приемный кабинет короля на крыльях, по меньшей мере, орлиных. Массивная дверь с бронзовой ручкой, приоткрывшись, обнажила просторные розовые стены, не загроможденные мебелью, без портретов. Первым туда проскользнул после приглашения секретаря Стивен. Все остальные нарочно отстали, особенно сильно отстал Годар, решив почему-то войти последним. Однако Мартин, шедший перед ним, вдруг остановился в дверном проеме, шагнул назад и прикрыл дверь перед собственным носом. Оба остались в коридоре.

— В чем дело? — удивился Годар, напоровшись на его спину.

— Подожди немного в коридоре, ладно? — попросил Мартин хмуро и снова взялся за резную ручку.

— Ничего не понимаю, зачем?

Если это некий зигзаг конем в сложном мире дворцовых игр, то для такого гроссмейстера, как Аризонский, ход довольно небрежен. «Хитрит он со мной, что ли?» — подумал Годар и, отступив от двери, холодно произнес:

— Собственно, если мое присутствие необязательно или неуместно, я могу подождать и в коридоре. Почему бы, собственно, и нет, я и так злоупотребил твоим вниманием. Кто знает, какие у тебя из-за меня неприятности.

Мартин коротко взглянув на него, толкнул дверь плечом.

— Пошли, — произнес он одними губами.

Раздумывать было некогда. Проходя в кабинет короля, Годар почувствовал, как на левую лопатку ободряюще легла ладонь Аризонского.

Сначала он увидел лимонное дерево, растущее из глиняного горшка посреди простоватой просторной комнаты. Тоскливое настроение в кабинете можно было распознать уже по беглому взгляду на это неуместное, броское в пустоте деревце. Единственный намек на уют мог бы дать пристроившийся в глиняном горшке кот мышрной окраски, если бы Годар не узнал в нем Норика.

Взглянув туда, куда обращали свои взоры стоявшие навытяжку офицеры, — на возвышенность в правом крыле кабинета, где за старинным письменным столом сидел осанистый человек в короне и мантии, Годар опешил, ибо узнал в короле Нора.

Ничто в его облике не напоминало более Мартина Аризонского — разве что врожденная аристократичность внешности, которой и тот, и другой были наделены щедрее, чем другие суэнцы. Теперь это был король, величественно расположивший туловище атлета в огненно-красной мантии на фоне черного лакированного стула высотою с трон. Двигая только кистью, он быстро, размашисто писал белым гусиным пером. Динамичность его почерка в сочетании с неподвижностью фигуры, надменно приподнятая бровь и прочие эффекты нагнетали ощущение присутствия расчетливой сокрушительной Силы.

Холодно взглянув в сторону офицеров, Нор-король указал небрежным жестом на кресла, стоявшие полукругом на почтительном расстоянии от королевского стола. При этом Нор не оторвался от записей. Скрип пера оставался единственным звуком в этом гнетушем кабинете еще по меньшей мере минут десять после того, как они тихонько расселись.

Лица витязей были обездвижены, взгляды ничего не выражали. Еще немного, и Годар чистосердечно принял бы Нора за короля Суэнии. Но усмешка театрального зрителя на лице Мартина, которго он обнаружил с опозданием, не позволила обмануться.

— Я слушаю вас, господа офицеры, — Нор ловко сорвал паузу в тот момент, когда оцепенение ослабло, и мысли, надо полагать, не суляшие ничего хорошего, стали понемногу проявляться на лицах обескураженных просителей.

Годар заметил уголком глаза, что шут отложил перо и поочередно обводит присутствующих сузившимися глазами, отчего взгляд его вызвал в воображении образ лезвия бритвы.

Никто не шевельнулся, так как все были вновь повергнуты в оцепенение. Все, кроме Годара, который получал от комедии удовольствие и, разумеется, Аризонского. Зеленый витязь непринужденно, с достоинством обозревал даль за стрельчатым окном, очень высоким и узким. Годар не сомневался, что он мысленно затягивался в это время папиросой через свой неизменный мундштук.