Адская рулетка - Леонид Влодавец

было, например, когда Чудо-юдо вскрыл архивированные файлы генетическойпамяти, где сохранялись кусочки памяти негритенка Мануэля, доньи Мерседес и капитана Майкла О`Брайена.

И, как всегда бывало в таких случаях, начался «компот» из образов, видений, обрывков памяти.

Правда, на сей раз «компот» прокрутился с очень большой скоростью, и я выскочил из него не в искусственную реальность, а в обычный мир, то есть в ту же самую комнату, где мы обитали с Викой в последние двое суток. Я лежал на полу, отчаянно дергаясь и пытаясь стряхнуть с рук и ног крепко вцепившихся в них людей. Мелькнуло лицо Зины, потом откуда-то появился Чудо-юдо. Все что-то кричали, но я не понимал слов. Я, по-видимому, тоже орал какую-то абракадабру из звуков, — во всяком случае, не понимал ни одного слова.

Потом — через какой-то промежуток времени — появилась слабость во всем теле, такая же, какую я пережил в самом начале отходняка. Я обмяк, перестал дрыгаться, и люди, которые меня держали, осторожно подняли меня на руки и положили, должно быть, на медицинскую каталку.

Почти одновременно я начал вновь понимать человеческую речь. Первые слова, которые мне удалось разобрать, были такие.

— В двести шестнадцатую, быстро! Не давайте ему терять сознание! — это громыхал Чудо-юдо.

Меня опять потянуло в темень, опять закрутилась спираль, но тут кто-то ударил меня по щеке и вернул в реальность.

Откуда-то долетел слабый голос Зинки.

— Нашатырь нельзя!

— Пульс! — гудел Чудо-юдо, а перед моими глазами мелькал длинный и толстый пунктир из ламп дневного света на потолке коридора.

— Уходит! — отозвался кто-то, крепче сжимая мне левое запястье.

— Врешь, не уйдешь! — прорычал Чудо-юдо. — Сворачивай!

Я успел запомнить только то, как каталку поворачивали и вкатывали в какую-то боковую дверь. Затем свет в очередной раз начал меркнуть.

Спираль снова стала раскручиваться, и хотя меня еще раз хлопнули по щекам, это уже не возымело действия. Вновь возникло пограничное состояние, и опять пошел «компот»…

Парашют! Раскроется он когда-нибудь или нет? Чертов Суинг! Не дотянулся в который раз! Падаю! Там, внизу, в пятисотметровой шахте — Белый волк! А чего я боюсь Волка? Я ж сам Волчара! Спросите у Хрюшки Чебаковой, она подтвердит. Вот он, этот Белый волк! Нормальный такой, не кусачий. К тому же в клетке сидит, его туда мой папа посадил. Знаете, кто мой папа?! А вот и не угадали! Не Змей Горыныч! И не Кощей Бессмертный! Чудо-юдо, вот кто! Нет, это он для всех страшный, а для меня нет.

Почему я такой маленький? Потому что я негритенок Мануэль, мне еще двенадцать лет всего. Как, не черный? Правда, не черный. Может, гуталина не хватило? А то был бы сейчас черный, как солдатский сапог. Солдатский -

значит, я солдат?

Конечно, я — рядовой Коротков. Или капрал Браун, может быть. Сколько нашивок у капрала? Столько же, сколько у советского младшего сержанта — две. Только у них, штатников, это нарукавные шевроны-уголки, а у нас — прямые тонкие лычки на погонах. Тогда, может быть, я и не капрал вовсе, а младший сержант? Точно, я — младший сержант Лопухин! Или просто Вася. Как, умер? Ерунда, ни черта с ним не стало. Жив-здоров, чего и вам желает. Или это я желаю? Стало быть, я. Не верите?! Да я вам сейчас такое расскажу, с ума сойдете! А может быть, я сам с ума схожу? Может, этого и не было никогда? Ведь мне же велели начисто все забыть, как будто ничего не было. Иначе — дурдом. Неужели? Но ведь все это было!

Да, было! Все происходило со мной, я все прекрасно помню и почти ничего не придумывал. Только домысливал немного и все.

«Компот» постепенно сходил на нет. В моей башке прочно утвердилось, что я

— Вася Лопухин и никем другим никогда не был. Вместе с тем тьма вокруг меня постепенно рассеивалась, редела и в ней начинали проглядывать какие-то смутные, неясные контуры материальных объектов, фигуры людей, отдельные слаборазличимые лица, детали построек, фрагменты одеяний, словно бы выхваченные из темноты приплясывающим пламенем старинной сальной свечки. Больше всего картинка напоминала некий коллаж, которые в последние годы страсть как полюбили печатать в российских журналах. На первый взгляд он казался статичным и даже плоским, как будто был изображен на темном стекле. Однако спустя какое-то время стало заметно, что все фигуры имеют объем, а кроме того, иногда совершают какие-то движения, меняют положения рук и ног, поворачивают головы и плечи. Такие штуки иногда проделывают в театре, когда поднимается занавес и на неосвещенной сцене появляются действующие лица, размещенные на какой-нибудь пирамиде или иной возвышающейся конструкции. Потом они «оживают», двигаются, сцена освещается и начинается само действо.

«Я», то есть Вася Лопухин, отчетливо понимал, что картинка эта есть не что иное, как плод «моего» воображения. Именно поэтому она не становилась ярче, не прорисовывалась четче. Увидеть то, что происходило во глубине веков, не так-то просто. Тем более, «я»-Вася не был историком. И мог представить себе картинки трехсотлетней давности исключительно по художественным фильмам да книжным иллюстрациям. Поэтому эта первая, выдуманная «мной»-Васей сценка намного отличалась от последующих, виденных воочию. Она послужила как бы прологом к тем личным, уже явно невыдуманным воспоминаниям, которые Вася Лопухин оставил в наследство мне, Дмитрию Баринову.

Часть вторая. ГДЕ МОЕ МЕСТО?(Посмертные воспоминания Васи Лопухина)

ПРОЛОГ-ДОМЫСЕЛ (Васина фантазия)

— Лексашка! Подь сюды! Винишше-то так и прет духом… Где государь?! Ответствуй!

— Не вели казнить, матушка Наталья Кирилловна, — хмельной зело, почивает.

— Окаянец ты! Не уследил?!

— Нешто я могу, матушка?! Государю-то перечить не след…

— За Фрянчишком-нехристем на Кукуй таскались… О-ох, пианство сие! Лета Петра млады ныне, а уж к питиям приобык… Ахти мне, вдовой! Ах ты, идол! Не скаль зубища-то! Евдокея где?

— У всенощной, матушка. Должно, молебствует, дабы Господь дит„ нам послал без изъяну… Черницы с ней тож…

— А вы, бесы проклятущие, на иноземны дворы бегаете?! Фрянчишко-лиходей блазнит вас… Ох, доберусь я до него, ужо! Вам бы ныне с Преображенского и носа на Москве не казать, так нет же! Австерии с бабами простоволосыми им надобны, прости. Господи, душу грешную! Ведомо ль тебе, охальнику, что Сонька умыслила чрез воровских людей Петрушу нашего извести, али, как во время оно, стрельцов на бунт поднять?! А вы по ночам шастаете! Да трудно ли где лихих нанять али тех же иноземцев поганых, чтоб они вас ночью изловили да порезали?! Голицын-то Васька, сказывают, загодя сыну велел в поляки ехать, спасения для… Смута будет, о-ох смута!

— Ведомо о сем государю, матушка! Мы ведь с опасливостью ходим, пистоли да сабли имеем… Да и потешных неколико, тайно от государя, впереди, да по-за нами… Господь оборонит, ежели что…

— Не по-царски эдак-то, грешники! Аки на татьбу ходите! Молились бы, не гневили Господа! Чего вам там, на Коровьем-то броде, надобно?

— Государь-то Петр Лексеич зело до иноземного всякого охоч, не для окаянства какого ходим, науки для…

— Ох, мню я, Лексашка, что сии науки блудом зовутся! Никишка-то Зотов тож повеление имел грамоте учить, а каково учит? Ныне Петруша и дня единого без пития не проживает! Ведь уж не дитя малолетнее, в рост да в разум пошел, неколико времени минет — отцом станет, а у вас все потехи да веселье: в барабаны лупите, палите да Яузу баламутите… Уж ладно, мое дело вдовье, так хоть бы вы, лиходеи, усовещевали его… Ведь душу загубит во блуде сем!

— Да куды нам-то, матушка! С ничтожеством-то нашим, да государю

перечить?! Государь во гневе буен, не то сказать, мигнуть супротив его страшно!

— Боишься ты его, пирожник окаянный! Кабы не знала, что он тебя от прочих отличает, давно б велела со двора взашей гнать! Не ты ли, бесстыжий, его на прошлой неделе токмо что не за волосья пьяного волочил до опочивальни?! Да за предерзостное такое действо тебе и голову-то на рожон воткнуть мало! Мне и то ведомо, что как он изволит сверху меры испивать, так уж ты его и Петрухой кличешь, аки холопа. Было ли сие? Ответствуй, рожа твоя бесстыжая!

— Так ведь упасения для, матушка! Сами же сказывать изволили, чтоб коли случится где быть в чужих людях, то величества его не открывать…

— Охи скользок ты! Веди-ка в опочивальню государеву, гляну на него да перекрещу, пожалуй, дабы бесы его, спящего, не одолели… Вперед ступай со свечою да смотри не запали чего, греховодник…

— Вот, матушка-государыня, извольте глянуть, почивает…

— Сколько ж выпили-то вы, полуношники?

— Государь-то не велел сего открывать, гневаться будет…

— Ништо, коли и поколотит тебя, есть за что. Сказывай, бездельной!

— Да фряжского, матушка, стопы две пригубили, не более…

— Врешь, изверг! За дит„ малое меня почитаешь?! Нешто я по духу не различу, каково вы винишше пили?! Гданское, поди, зелено вино, да не по единой стопе… Идолище! На колени пади, холоп!