Первый эйдос - Дмитрий Емец

Не удержавшись, Эссиорх осторожно понюхал гребень. Запах был тонким, дразнящим. Такой запах никогда не может надоесть.

– Из чего он? – спросил Эссиорх.

– Из самшита первой трепетной надежды. Одна из больших ветвей отломилась не так давно, и я попросил вырезать гребень. Кровь светлого стража должна откликнуться. Пока мрак не захватил мальчишку полностью, можно побороться за его эйдос, – сказал Троил.

Эссиорх внимательно смотрел на гребень. Ему казалось, что даже он, хранитель, долго не бывший в Эдеме, получает от него силы. Мысли становились четче. Неопределенная размытость желаний исчезала, растворяясь в ясности и красоте прямого пути.

– Помогите Дафне, Троил! Поручитесь за нее! Поручительство света очистит ее от яда, которым была пропитана флейта, – попросил он.

Троил прищурился. Казалось, он взвешивает слова Эссиорха на незримых весах.

– Переводить ослов в идиотов – одно удовольствие. Надо только запомнить, что два осла равны одному идиоту. А вот в кретинов сложно. Получается большой остаток, – сказал он.

– О чем это вы? – растерялся Эссиорх.

– О мраке. Там не ослы сидят. Что скажет мрак, если Даф вновь обретет дар? «С какой радости, скажет мрак, свет помогает изгнаннице?»

– Но мы не можем бросить Дафну без маголодий, без крыльев! Как она будет помогать Буслаеву, особенно теперь, когда он в таком положении, что каждую минуту может скатиться во мрак? – настаивал Эссиорх.

Троил снова задумался. Заметно было, что он колеблется.

– Передай Дафне гребень, Эссиорх. Скажи, что свет за нее поручится, но не сейчас, а позже, когда у мрака не будет времени этому удивляться. Ступай! – сказал он.

Обнадеженный Эссиорх пожал Троилу руку – сухая, крепкая, деловитая ладонь – и хотел выйти.

– Погоди! – остановил его Троил. – Ты ведь бродил все эти дни по Эдемскому саду, не так ли?

– Да.

– А не случалось ли тебе – возможно, ненароком – забредать в Березовую Рощу у холмов? – голос Троила звучал ровно, но Эссиорх ощущал скрытое напряжение.

– Да. Я люблю эту рощу. Она как будто невзрачная и скромная – без всех этих попугайских красок, волшебных плодов, но все же туда что-то тянет, – сказал Эссиорх.

– Правда? – В голосе Троила симпатия смешалась с легкой недоверчивостью. – Когда-то давно, когда я был обычным златокрылым и думал лишь о битвах, я случайно оказался в этой роще. Я должен был прибыть в казармы к трем, но время оставалось, и мне захотелось пройтись. Обычно мы все время мчимся и не знаем мест, где живем. Ногами не знаем. С крыльев оно все не так… Там смотришь вперед, а не по сторонам. Не успеваешь оглядеться, почувствовать…

– Я понимаю.

– И вот я шел и вдруг увидел старую березу. Звучит, конечно, смешно: в березовой роще увидеть березу. Но это была особая береза. У нее почти отсутствовали темные узлы коры да и ствол был раза в два шире. Другие березы ощущали ее совершенство и держались поодаль, чтобы не затмевать. Она была такая прямая, стремительная, такой совершенной формы, что у меня дрогнуло сердце, хотя я всегда был равнодушен к деревьям. Другое дело – флейты, боевые маголодии…

Троил замолчал, прикрыв глаза. Казалось, он заглядывает в себя.

– В тот момент я впервые в жизни понял, что такое истинная красота. Когда внутреннее и внешнее сливаются в совершенстве, но сливаются так, что совершенное существо не замечает своего совершенства. Оно выше его. Я подошел к березе и коснулся ее щекой. Потом скулой и ухом. Ствол был прохладным, но где-то в глубине ощущалось тугое, теплое биение. Это от корней шел сок, но я воспринимал его как удары сердца… И со мной вдруг случилось то, чего никогда не было прежде. Я заплакал от счастья, от переполнявших меня чувств.

Эссиорх недоверчиво взглянул на крепкое смуглое лицо Троила. Не верилось, чтобы этот цельный и волевой страж мог плакать…

– Меня вдруг захлестнуло, затопило. Я ощутил себя в центре ищущей, внимательной, бесконечно доброй вселенной. Словно я стоял в кромешной темноте, а сверху вдруг упал луч солнца. И тогда я впервые абсолютно ясно ощутил присутствие Того, кто стоит над Эдемом, над Прозрачными Сферами. Он был велик, прекрасен, бесконечно добр. Не слащаво добр. Не навязчиво. Не сентиментально. Это было не то сюсюкающее, раздражающее, сопливое добро, которое на самом деле не добро вовсе, а пародия мрака, который старается изгадить все то, чего не может уничтожить. Он вбирал в себя все и одновременно был всем. Он видел каждого и всякого понимал. Не было никого, кого бы он ненавидел. Да и сама ненависть казалась смешным чувством рядом с его захлестывающим светом… Несколько секунд спустя свет осторожно удалился, но частица его осталась во мне и зажгла фитиль свечи, которая горит до сих пор.

Некоторое время Троил сидел молча, глядя в зеркало своей памяти, а потом поднялся, и Эссиорх понял, что теперь с ним прощаются окончательно.

– И вот я подумал: если бы Мефодий хотя бы на миг мог ощутить эту безумную яркость, не оттолкнуло бы это его от мрака? Сложность в том, что этот свет ненавязчив и никогда не придет, пока человек сам не пожелает перемен… Иногда же и жизни мало, чтобы их пожелать, – сказал Генеральный Страж.

Глава 7

Шоколадный юноша

Человек умирает, когда утрачивает способность удивляться и радоваться простым вещам. Всякая другая смерть смертью не считается.

Дафна собиралась войти к Мефу, когда услышала его голос. Он с кем-то спорил:

– Нет! Я сказал: нет!

Пауза, напряженная тишина, и снова:

– Отстань от меня!

Дафна открыла дверь и увидела, что Мефодий, мокрый от пота, по пояс голый, сидит на полу. Он худ, почти тощ, но мускулы хорошо развиты. Особенно грудные и пресс. Руки жилистые. На груди синяки. Должно быть, снова Мошкин достал шестом.

– Ты с кем ругался? – спросила Даф.

– Ни с кем!

Мефодий что-то поспешно забросил за спину, но Дафна успела заметить, что в руках у него был дарх.

– Он тебя не оставляет в покое? – спросила Дафна.

– Мы ним как два калеки – слепой и безногий – не можем друг без друга. Я несу его на плечах, а он убеждает, что с его помощью я смогу лучше узнать мир, – угрюмо признался Меф.

– Это онне может без тебя. Ты без него прекрасно можешь, – не согласилась Даф.

– В самом деле? Тогда смотри!

Меф снял с шеи цепь, отошел в дальний угол комнаты, чуть помедлил и, стиснув зубы, зашвырнул дарх в противоположный угол. В полете сосулька успела обжечь Дафне взгляд. Она ударилась о стену, упала и, корчась точно червь, поползла к Мефодию. Дафна ощущала страх дарха и исходившие от него волны ненависти. Но главным чувством был сосущий голод. Он передавался Дафне, и она, к ужасу своему, вполне могла себе представить, что можно кинуться на человека и зубами перегрызть ему горло.