Дороги вглубь - Вадим Охотников

Сравнив показания приборов, Павел Павлович вернулся к мысли о том, что необходимо как можно скорее получить математический расчет, к которому уже приступил Ольшанский. Думая, что хоть начальные наброски, сделанные математиком, помогут ему строить свои предположения, он пошел в кабинет Цесарского. Убедившись, что на столе нет никаких бумаг, Павел Павлович открыл ящик.

Сверху лежала небольшая синяя папка. Раньше он никогда не видел ее. Конструктор торопливо развязал тесемки и начал внимательно просматривать бумаги.

— Ничего не понимаю, — наконец проговорил он. — Это именно то, что нам нужно. Как же так? Я ведь спрашивал его в конце рабочего дня. Он ответил, что приступил к первой части работы, но до конца еще далеко. А тут, поглядите.

Люди смотрят и не верят своим глазам. Перед ними большой математический труд, изложенный кратко и сжато. В цифрах и буквенных алгебраических знаках, стоящих косо и нестройно, словно писал их маленький школьник, заключено изящно выполненное математическое решение.

— Это невероятно! — волнуется Павел Павлович. — Или Ольшанский поистине гениальный математик, или я ничего не понимаю… Как можно за один день человеку, который впервые сталкивается с данным вопросом, справиться с такой работой?

— Действительно, нужно быть гением, — подтверждает один из сотрудников.

— Конечно, гениальный человек, — говорит второй. — И обратите внимание, какой скромный: эту работу он считал еще незаконченной!

— Все гениальные люди скромны. Такой незаметный на вид…

Обрадованные неожиданным решением сложной задачи, строители с жаром приступают к новым опытам. Они работают с увлечением, забывая о времени.

Все ближе и ближе экспериментаторы конечной цели. Заменены катушки и включены в схему другие конденсаторы, согласно новым расчетам. Все более четким становится изображение на экране. Теперь конструкторы на правильном пути. Увлекшись, они проработали всю ночь.

К началу рабочего дня в лабораторию пришел Ольшанский. Инженеры встретили его радостными восклицаниями.

— Спасибо вам, дорогой! Все в полном порядке! — Павел Павлович, продолжительное время не выпускал руки вошедшего. — Это поразительно! Как вы могли так быстро? Вы просто гениальный человек.

Ничего не понимающий математик долго смотрел на ликующих инженеров и лишь спустя некоторое время решился спросить:

— Скажите… Разве набросков, которые я успел сделать, оказалось достаточно? Ведь расчеты еще не закончены.

— Ничего себе «не закончены»! — закричал Павел Павлович. — Нарочно вы скромничаете, что ли? Как вам нравится? — обратился он к окружающим. — Товарищ считает свою работу незаконченной. А что показали опыты сегодня ночью?

Математик растерянно улыбнулся. Ему было непонятно, каким образом несколько математических набросков, сделанных карандашом на пяти страницах ученической тетради, смогли так сильно помочь инженерам.

— Вы ошибаетесь, — наконец заявил он. — Моя роль явно преувеличена. Я еще ничего не успел сделать.

— Оставьте, оставьте! — решительным тоном перебил его Павел Павлович. Все совершенно ясно, больше от вас ничего и не требуется… Спасибо, еще раз спасибо!

«Удивительно, как мало им было нужно», — думал Ольшанский, покидая лабораторию.

Вечером Павел Павлович и два сотрудника, принимавшие участие в удачном завершении опытов, сидели у кровати больного.

Модест Никандрович больше, чем обычно, был оживлен и слушал все, что ему говорили, с повышенным интересом.

— Прошлой ночью мы добились, наконец, четкого изображения, — рассказывал Павел Павлович. — Изображение настолько ясное, что и желать больше нечего.

— На каком расстоянии?

— Судя по всем данным, можно смело утверждать — метров на триста. Завтра собираемся выехать в поле.

— Очень хорошо… Очень хорошо…

Посетители уловили во взгляде Модеста Никандровича живой интерес и как будто даже радость.

— Вот еще что, — продолжал Павел Павлович, — очень сильно нам помог математик Ольшанский. Да вы его, наверное, знаете?

— Очень мало. Чем же он помог?

— Это замечательная история! Надо иметь в виду, что Ольшанский раньше совершенно не был в курсе нашей работы. И, представьте себе, в течение буквально одного рабочего дня он произвел сложнейший математический анализ! Работа огромная, просто непостижимо, как он сумел так быстро сделать… Все поражаются.

— Сегодня только о нем и говорят в институте, — вставил один из гостей.

— Очень интересно… Расскажите, как это произошло.

— Работаем мы ночью, — начал Павел Павлович. — Чувствую, что с режимом анодного сопротивления в последнем каскаде неладно. Вспомнил про математика, ведь он уже приступил к вычислениям. Дай, думаю, взгляну! Может быть, успел кое-что сделать более или менее подходящее для нашего случая. Подхожу к письменному столу. Открываю ящик. И что же вы думаете! Вижу синюю папку, заглянул в нее — батюшки! Огромнейший математический труд, целая диссертация! И вопрос, заметьте, поставил немного иначе, чем у нас он ставился раньше…

Павел Павлович остановился, так как заметил, что лицо Модеста Никандровича вытянулось и приняло растерянное выражение.

— Очень талантливый математик, — добавил один из сотрудников.

— Да… удивительно… — неопределенно произнес Цесарский, странно улыбаясь.

Присутствующие поняли, что подобный разговор волнует больного и замолчали. Для них стало ясно: Модесту Никандровичу трудно свыкнуться с мыслью, что не он, а кто-то другой приобрел славу человека талантливого, сумевшего помочь делу строительства подземного звуколокатора.

На следующее утро в дверях служебного кабинета Цесарского появился Ольшанский.

— Заходите, заходите! — обрадовался Павел Павлович.

— Извините, но мне надо выяснить… Произошло недоразумение.

— Какое? — Чибисов заметил, что гость чем-то обижен и смотрит на него не совсем доброжелательно.

— Видите ли, — продолжал математик, — у меня появилось подозрение, что я не заслужил той благодарности, которой вы меня щедро наградили.

— Ничего не понимаю.

— Еще раз благодарю за высокое мнение обо мне, но вынужден, к сожалению, просить у вас разрешения заглянуть в ящик письменного стола — я там кое-что забыл…

Павел Павлович, пожимая плечами, отодвинул свой стул.

— Смотрите, пожалуйста.

Ольшанский наклонился, открыл один из ящиков и вынул тоненькую ученическую тетрадку.

— Вы это видели?

— Нет, — признался Павел Павлович.

— Так и знал… — сказал Ольшанский, облегченно вздохнув. — А не можете ли вы показать мне «мой» труд, — добавил он, делая ударение на слове «мой».

— Вот он, — с готовностью произнес Чибисов, извлекая из другого ящика плотную синюю папку.

Ольшанский взял ее, неторопливо раскрыл и принялся внимательно рассматривать содержимое.

— Замечательная работа! — проговорил он, хитро улыбаясь.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел молодой конструктор, ближайший помощник Павла Павловича.

— Замечательная работа! — повторил Ольшанский, обращаясь к только что вошедшему конструктору.

Инженер удивленно посмотрел на него. Трудно было поверить, что Ольшанский, человек бесконечно скромный, хвалил собственную работу.

— Конечно замечательная… — подтвердил Павел Павлович, — какие могут быть сомнения?

— А я и не сомневаюсь! — воскликнул математик. — Вы только поглядите! Ведь это же монументальный труд! Его мог создать лишь человек, много лет знакомый с той областью техники, о которой здесь идет речь.

— Вот это-то и удивило меня больше всего… — начал было молодой конструктор, но Ольшанский перебил его:

— Ничего удивительного нет. Труд принадлежит человеку, действительно знающему в совершенстве эту область техники, а… не мне. Опозорили вы меня, товарищи, — грустно продолжал Ольшанский. — Посмешище из меня какое-то сделали. Вчера слышу разговор: речь идет о формулах, будто бы выведенных мною, а я этих формул и не выводил. У меня закралось подозрение, решил проверить, и вот видите, как нехорошо получилось… Я не хочу, чтобы мне приписывали чужие заслуги! Придет время, будут у меня свои, может быть, не менее значительные.

— Так что же это за чертовщина! — воскликнул Павел Павлович, хватаясь за синюю папку.

— Почерк какой-то странный… — проговорил он, внимательно рассматривая загадочную рукопись. — Словно ребенок писал! Обратите внимание, какие кривые буквы!

— Действительно, ребенок или больной… — добавил молодой конструктор.

Павлу Павловичу почерк казался знакомым, но его мучило сомнение. Слово «больной» произвело на него магическое действие. Он выпрямился и перевел взгляд с Ольшанского на своего помощника.