Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина

В школе учиться сначала было скучно и неинтересно, потому что читать Радик умел легко и быстро, а вот писать сам не научился. Поэтому, когда начались крючочки, палочки и точечки, маленький Радик впал в глухую ипохондрию. Мама настаивала, чтобы крючочки и палочки были безупречны и чтобы по письму у Радика была такая же твердая пятерка, как и по чтению. Но чем дольше Радик сидел за столом, выписывая составляющие части букв, тем все хуже и хуже они становились. После двух часов беспрерывного письма пальцы у него деревенели, ручка падала, украшая ряды кривых, пьяно валящихся друг на друга палочек и уже ни на что не похожих крючочков жирными кляксами. Мама к исходу второго часа пытки палочками сначала раздражалась, потом кричала и даже один раз дала сыну увесистый подзатыльник. Папа не кричал и смотрел на каракули сына вроде бы даже весело, но вслух ничего, кроме слов «невропатологом будет», не говорил и уходил в свою комнату, к непонятным толстым учебникам и докторской диссертации. Мама от папиных слов сердилась еще больше и давала Радику чистую тетрадь. Он с тоской прислушивался, как рядом хлопает соседская дверь, — это Саша и Сережа идут во двор играть в прятки или в казаки-разбойники. А он все писал ненавистные палочки. Писал, писал…

Палочки наконец кончились. Радик кое-как одолел письмо, и только из уважения к его новому открывшемуся таланту — художественной декламации — учительница ставила ему по письму «твердую четверку». Четверка эта действительна была очень твердой, судя по тем мозолям, которые он натирал ненавистной ручкой. Но теперь его стали брать с собой на всякие слеты, съезды и конференции, и там, стоя непременно в центре сцены, дабы привлечь всеобщее внимание, октябренок, а затем и пионер Радий Хлебников открывал торжественные мероприятия чтением патриотических стихов. Но нельзя сказать, что хорошие оценки ему ставились именно за это. Он оказался весьма способным к истории, литературе. Неизменно получал высший балл по географии, химии, биологии, и только физика с математикой привлекали его почему-то меньше всего. Но с таким отцом Радик просто не мог иметь по физике и математике ниже, чем «отлично», и он лез вон из кожи, но зарабатывал свои действительно заслуженные пятерки.

— Завтра пойдем подавать документы, — сказала мать через два дня после выпускного. — Нечего тянуть. А сейчас садись за учебники. Вот, папа принес вопросы, которые чаще всего задают как дополнительные.

Вопросы были по физике — предмету, который ему нравился меньше всего. Но он знал, что физику нужно сдавать почти везде, и поэтому учил ее наравне с любимой им химией. С выбором института Радик до сих пор не определился — сегодня его привлекала медицина, завтра он мечтал о юриспруденции, послезавтра — об истфаке…

— Только по физике? — спросил он у матери.

— По математике папа принесет потом.

— По какой математике? — удивился Радик.

— Как по какой? На физтех с твоим аттестатом сдают два экзамена — физику и математику. Если набираешь девять баллов, то поступаешь сразу. Ну а если нет, — мать понизила голос, и Радику почудилась в нем скрытая угроза, — то будешь еще писать сочинение и сдавать математику устно. Конкурс три с половиной человека на место. В этом году, возможно, даже четыре. Но мы с папой надеемся, что ты наберешь десять баллов. Ты же все-таки Хлебников.

Да, он был Хлебников, и способностей ему было не занимать, впрочем, как и упрямства тоже. Но он с детства привык слушать родителей и еще не умел настоять на своем. Только промямлил:

— Я, вообще-то, еще не думал о физтехе…

— А куда же? — Мать удивленно приподняла брови. — На мехмат? Но папа говорит, что на физтехе тебе будет гораздо интереснее.

Он поступил с первой попытки, набрав, как и предполагали родители, десять баллов. Да и как могло быть иначе? Письменная математика не доставила особых хлопот — после месяца напряженной подготовки экзамен показался ему не сложнее школьного выпускного, а по физике его каждую свободную минуту натаскивал отец. Родители на радостях даже закатили пир — вместе с сыном пошли в ресторан. Таким образом, учеба на физико-техническом факультете начиналась легко и радостно. Но к окончанию первого семестра бóльшая часть радости улетучилась. Радик не то чтобы не тянул предметы — но ему все время казалось, что он не на своем месте. Его угнетали долгие часы сплошной математики — частенько бывали дни, когда две пары теории завершались еще одной — сложнейшим коллоквиумом. Два часа неувлекательного предмета — истории партии — в такие дни казались ему просто отдыхом. Он с ужасом ловил себя на том, что ему не интересны ни физика, ни математика, а на коллоквиумах его неудержимо тянуло в сон. Но он гнал мысль о том, что занял место кого-то другого, и занимался, занимался и занимался. Оживлялся Радий только на парах по химии. Из всего курса предметов, которые им читали, только она ему и нравилась. Химия да еще хорошенькая второкурсница Люся — вот все, что скрашивало его учебу. Сессию он сдал на «отлично», получив повышенную стипендию. Отец, забегая в мечтах далеко вперед, уже подыскивал тему для кандидатской диссертации сына.

Гром с ясного неба грянул в конце первого курса. Радик, у которого из-за внезапно заболевшего преподавателя образовалось «окно», сидел с Люсей на лекции по биологии, которую она почему-то никак не хотела пропустить, игнорируя приглашение пойти в парк и съесть по мороженому. Он был серьезно увлечен статной, красивой Люсей и поэтому отправился с ней на лекцию, чтобы под прикрытием видевших все на своем веку парт гладить горячую Люсину ногу в тонких весенних колготках. Но Люсины ноги почему-то очень быстро перестали его занимать: ему было настолько интересно, что он просидел все два часа, с восторгом слушая лектора. Сонливость, с которой он так боролся на парах по математике, как рукой сняло. «Люсь, а можно я с тобой еще и на практику пойду?» — спросил он у подружки. Люся, немного раздосадованная тем, что какая-то биология отвлекла ее поклонника, вытеснив такой важный объект, как ее ноги, на второй план, все же согласилась. Лекция, которая столь пленила Радия Хлебникова, была о составе крови, и лабораторное занятие было по этой же теме. Веселый человек в несвежем халате, проводивший практическое занятие, нисколько не удивился внезапно появившемуся лишнему студенту и даже лично помог Радику настроить микроскоп.

Дальше все покатилось, как неудержимая лавина. Он пропускал свои лекции, зато просиживал с Люсей, а потом и без Люси, с чужими курсами и потоками драгоценные часы, которые должны были быть посвящены исключительно математике, теоретической механике и физике. Вместо этого Радик упивался лекциями по психологии, биологии, биохимии и даже анатомии. Он понимал, что нужно готовиться к сессии, время летело, а он все больше и больше пропускал. Физика, а особенно математика, вызывали в нем нарастающий внутренний протест, если не сказать отвращение. Он заставлял себя брать в руки учебники, но все чаще ловил себя на том, что не может сосредоточиться на прочитанном. Сессию он сдал из рук вон плохо. Некоторые преподаватели лишь пожимали плечами, недоумевая, почему хорошо показавший себя в первом семестре Радий Хлебников так плохо подготовился к экзаменам. Одни списывали его посредственные ответы на плохое самочувствие и из уважения к его сплошь отличным оценкам за первый семестр ставили «хорошо». Другие же заставляли пересдавать снова и снова. По начертательной геометрии он долго не мог получить вожделенный «трояк». «Смотри, Хлебников, — неприятный начертальщик брезгливо бросил ему зачетку, — докатишься до отчисления! И папочка не поможет». «Я и сам уйду», — буркнул Радик. Эта внезапно пришедшая мысль не оставляла его. И с каждым днем все крепла и крепла. Уйти от опостылевшей математики, от которой сводит челюсти. От теоретической механики, начертательной геометрии, от страшного призрака грядущего сопромата. Перевестись на биофак, досдать недостающие предметы. Если заниматься все лето, можно успеть.