Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

Глава 4

Июль 1125 года. База Младшей стражи

После всех неожиданностей и волнений прошедшего дня спала Анна плохо, почитай, и вовсе не спала. Полночи сама ворочалась с боку на бок, и точно так же мысли в голове ворочались – то перекатывались лениво, перетекая из одной в другую, то прыгали и толкались: не успеешь одну додумать, а ее уже следующая вытеснила и тут же сама вслед за ней куда-то убежала.

«Ну, Мишаня, ну, сынок… Вывалил матери на голову кучу новых забот, поманил будущим… Поманил – или напугал? Ну, и напугал тоже – ТАКОГО только полная дура не испугалась бы. Ну так, а ты, матушка моя, не дура, побоялась немножко – и хватит. Теперь думать надо, что и как делать, чтобы по самому краешку пройти и не упасть.

Ой, ну кого ты, Анька, дуришь? Пройти и не упасть… Тут одним разом не обойдешься: туда попадешь – всю оставшуюся жизнь по лезвию ножа ходить придется… а желающие подтолкнуть всегда найдутся. Страшно? Да! Только оставаться в лесной глуши, вдовий век тянуть – еще страшнее. Нет! Не хочу! Сыта по горло, наелась. И нечего, душа моя, Бога гневить: от ТАКИХ подарков не отказываются.

Так что кончай причитать, начинай думать: что я могу сделать, чтобы Мишане помочь, подпереть в нужный миг своим плечом… да и не только своим. Леша тоже не захочет долго в глуши сидеть, не могут такие мужи в безвестности обретаться. А Мишаню он поддержит – вон как уважительно с ним сегодня здоровался.

Ох ты, Господи, Пресвятая Богородица! Это что же такое в моем сыне есть, что сам Рудный воевода с ним, как с ровней, говорит? И что хочешь со мной делай, а не могу я представить себе Лешу отчимом Мишани – равные они, разные, но равные! Уже сейчас равные – а что же дальше-то будет? Отрок пока еще, а такие дела вершит. Откуда что берется? Будто подсказывает ему кто… А может, и в самом деле подсказывает? Может, прав был тогда Аристарх, что настоял… Нет, нельзя про ЭТО, даже в мыслях нельзя: Господь и в мыслях наших читает…»

Анна встала, подошла к иконе, перекрестилась несколько раз, зашептала слова молитвы – но все это привычно, не вдумываясь в заученные с детства слова, которые ложились на язык сами собой. Мысли же снова вернулись к разговору с сыном.

«Получится, все у него получится! Не сразу, но добьется своего. Дед-то, хоть и ругает его временами на чем свет стоит, но, чуть что – первым про «кровь Лисовинов» поминает. Гордится внуком. И пусть гордится, незачем ему про все знать. Хватит того, что я мучаюсь: уж очень много ему дано… чем-то расплачиваться придется?

Господи, Пресвятая Богородица, как же Ты смогла сына своего на муки отпустить? Помоги мне, укрепи дух мой, дай мне силы сыну опорой стать… поддержать его и на волю выпустить, когда дорастет. Пусть он дальше идет, а я всегда у него за спиной буду. Страшно мне, Господи, очень страшно: за Мишаню, за остальных детей, за весь род наш… да и за себя тоже страшно. Только-только из ямы выбрались, жить бы сейчас да радоваться, но ведь не дадут: если остановимся на месте – задавят нас, сожрут и косточек не оставят. Так что хочешь не хочешь, а придется вперед идти, не слушая шепотки и вопли за спиной, не оглядываясь на завистников.

Уж кого-кого, а этого добра на пути встретится предостаточно, хоть лопатой греби. Добрых людей еще поискать придется, а таких… нагляделась я весной в Турове. Кое-кто из подружек моих заклятых никогда не простит мне Мишаниного успеха да возвышения свекра – до сих пор, небось, вспоминают и шипят от злости, что я не просительницей к ним приходила, а ровней, да с такими подарками, что у них глаза на лоб лезли. Когда меня в Ратное замуж выдавали, батюшка мой от гордости сам не свой был, а подружки-то жалели, дескать, в глушь еду, к лесовикам… бе-едненькая… Ничего, посмотрим еще, кто в конце концов наверху останется. Я тоже не голубица кроткая, спасибо Фролу да свекрови покойным: такую науку прошла – девкам нынешним и не снилось.

Тогда от совета Аристарха хоть и жутью повеяло, но прав он оказался. Тогда… А сейчас? Не та ли сила, которая тогда добро сотворила, нынче влечет Мишаню неведомо куда? Не обернется ли то добро злом в будущем? Ну уж нет, материнская любовь многое пересилить может, почти все. Перед ней, бывало, и боги отступали… А Леша мне поможет…»

Анна вспомнила, как она готовилась к тому разговору о Перваке, как старательно подбирала слова, чтобы убедить Алексея в опасности старшего сына Листвяны и необходимости эту опасность устранить. Спрашивается, стоило ли так мучиться – Алексей понял ее с полуслова и не посмеялся над «бабьими страхами», как она опасалась, а согласно кивнул и уверенно сказал:

– Не тревожься, Аннушка, не соперник он твоему сыну. Михайле и делать ничего не придется, без него все сделают – а он в стороне останется, может, даже и не догадается ни о чем.

И таким запредельным смертным знанием повеяло от его слов, что она почла за лучшее не задавать никаких вопросов: ни к чему ей во все вникать. Вот уж воистину – во многих знаниях многие печали.

«Все меньше за Мишаню переживать буду. Если кто-то и заподозрит неладное, то все равно промолчит. И Листвяна вопросов задавать не будет, чую я – нечисто там… не сын он ей, не сыновним взглядом на нее смотрит… И ей то в тягость, особенно сейчас. Так что обойдется все…

…А что шептаться будут… да и пусть! Не привыкать: хоть и прожила в Ратном столько лет, а все равно для многих чужой осталась… Ну, положим, я тогда и сама хороша была: кто меня за язык тянул – прямо в глаза свекрови да соседкам говорить, что я о них, лесовичках диких, думаю. Вот и огребла полной мерой… да и по заслугам. Ничего, пережила же. И Анька переживет… если шею не сломает. Что-то с ней делать надо, и срочно, иначе и себя погубит, и род опозорит. Отцовской руки не знает, распустилась после смерти Фрола: и дед, и я жалели сироток. Зря жалели, наверное… А Леше пока невместно ее наказывать – не отчим еще. Хм… вот для дочерей отчимом я его вижу, хоть они и старше Мишани… и смотрят временами эти поганки на Лешу оценивающе, как на мужа. Дурочки, конечно, но ведь и зрелые бабы на него засматриваются… Пусть смотрят – мой он!

Только вот не знает пока, что и я – тоже его. И хорошо, что не знает, не уверен… А рушник тот… А что рушник? Подала знак, что надеяться разрешаю…»

Анна хмыкнула, вспомнив, как в Ратном она однажды утром протянула умывающемуся Алексею рушник. Не простой – она специально припасла его для такого случая: новый вышивать ей было некогда, пришлось выбрать из готовых. На нем уже был выткан обычный рисунок – поперечная полоса из чередующихся символов крепкой семьи и благополучия. Вот чуть выше этой полосы Анна и вышила накануне двух идущих друг за другом голубков – символ зарождающейся любви.

«Как он тогда глянул на меня… глазам своим не поверил: то на рушник смотрел, то опять на меня… Так и стоял, только капли на рушник с бороды капали. А когда я свои глаза прикрыла, поверил, что не ошибся. Рушник к лицу поднес – то ли бороду вытер, то ли вышивку поцеловал… не понять. И огонек у него в глазах с тех пор опять загорелся… лихо-ой такой, как в молодости. И хорошо, что загорелся – такие, как он, погасшими не живут. Его ведь и не узнать поначалу было, не человек, а так… скорлупа с золой… Несчастный, потерянный, судьбой побитый… Жалко его до слез… Вот и пожалела. А дальше что? Всю жизнь жалеть? Только не его! Это Лавр в любви жалости искал, а Лешка сам первый от тоски взвоет.

Нет, милый мой, не стану я тебя жалеть и слезами обливать не стану. Тебе для счастья борьба нужна, вот ты и поборешься – за свое место в жизни, за свое дело… и за меня тоже. Бог даст, всю жизнь бороться придется – чтобы счастье не погасло, пеплом не подернулось. Мне с тобой тоже нелегко, душа моя: немало сил понадобится, чтобы стать такой женщиной, которой ты сможешь гордиться, быть рядом с которой почтешь за честь и станешь черпать силу в нашей любви… И это еще посмотреть надо, кому из нас труднее придется. Только ты стоишь того, чтобы ради нашей любви потрудиться. И я того стою.

И сынок твой при мне вырастет… Каким вырастет – не знаю, но воином ему не быть, это уже и сейчас понятно, душа у него сломана. Дай бог, чтобы хоть немного выправился. Будут ли у нас с тобой, родной мой, еще дети, не ведаю… хотела бы я, ах, как бы хотела, но на все воля Божья.

Мишане ты отцом быть уже не сможешь, а вот Сене… Ему ты отцом станешь, вырастишь его, как своего собственного, и все свое ему передашь. И гордиться им будешь, как родным сыном. А Саввушка… посмотрим… У нас его не обидят, а какая стезя ему уготована, то лишь Бог ведает.

И Елюшка к Леше потянется – ее он тоже как свою баловать станет. И замуж ее сам выдавать будет. Замуж… Весной непременно надо старших в Туров везти, да и кого-то из девок – тоже. А там, глядишь, бояре батюшкины захотят своих дочерей да племянниц получше пристроить. Сами не додумаются, так им жены подскажут. Сестра Луки уже постаралась, подсунула мне свою внучку… тот еще подарочек… Если бы не приказ Корнея – ни за что не согласилась бы эту коровищу взять… хорошо хоть мамаше ее сюда путь заказан…»