Гильзы в золе: Глазами следователя - Тихон Астафьев

Клешнев проглотил комок.

— У вас, как в толстом романе, гражданин начальник. Даже интересно слушать. Может, вы знаете, где находится труп? — спросил он с усмешкой.

— Вы завернули его в старое байковое одеяло, лежавшее под периной Макарова, и вывезли на машине шофера Худякова за город в ночь с 29 на 30 мая. Чем дольше вы. Клешнев, сидели в тюрьме, тем сильнее становилась уверенность в благополучном исходе дела. Если бы прокуратуре удалось собрать нужные доказательства, думали вы, дело давно бы передали в суд. Вы готовы были сидеть под следствием еще год, но не думали отступать. Вы в тысячный раз взвешивали улики. «Пока не найден труп, думали вы, моя вина остается сомнительной». А труп вы отвезли далеко и спрятали надежно, так что, вы полагаете, его никогда не найдут.

Слушая Вострикова, Клешнев откровенно ухмылялся, обнажая вставные металлические зубы.

— А рассказывать правду вам все-таки придется. И раньше, чем вы думаете.

Клешнев встал, вытянув вперед голову с острым горбатым носом, словно собираясь клюнуть Вострикова.

— Пугаете? А мне не страшно. Нет у вас доказательств. Одни романы. Понятно?

Следующее утро застало Ивана Даниловича в школе. Большое двухэтажное здание из красного кирпича, вмещавшее в себя тысячу ребят, словно вымерло. Шел урок. Востриков разглядывал карикатуры в стенных газетах, листки объявлений, фотографии отличников, расписание уроков. Как просто было бы вызвать сейчас в учительскую Светлану Клешневу и старшую пионервожатую или какого-нибудь преподавателя и попросить девочку в их присутствии рассказать о том, что случилось двадцать девятого мая. К сожалению, это было невозможно Светлану уже не раз спрашивали об этом. Она твердила, что за пять дней до исчезновения хозяина уехала к бабушке в деревню и ничего не знает.

Звонок раздался неожиданно, и коридор стал наполняться ребятишками. В учительскую потянулись преподаватели с журналами в руках. Классный руководитель пятого «А», серьезная молодая женщина, хорошо знала Светлану Клешневу. Девочка в школе была замкнутой, скрытной, держалась особняком и казалась погруженной в какие-то далекие мысли. У нее была переэкзаменовка по русскому, но летом она успешно подготовилась и перешла в пятый класс. С нею занимался репетитор, нанятый родителями. Классный руководитель не знал фамилии этой учительницы. Она была из другой школы.

…Совсем еще молоденькая застенчивая учительница предъявила повестку на имя Гусевой Людмилы Николаевны.

Внешне Востриков оставался спокоен. Учительницу он слушал не перебивая. Он не спешил спросить ее о том, ради чего вызвал: о двадцать девятом мая. Не спешил потому, что боялся услышать «нет».

— А ставились ли в тетрадках даты занятий?

Учительница удивилась.

— А как же иначе?

Она недоумевала, для чего могли понадобиться прокуратуре такие малозначащие подробности. Иван Данилович подавил волнение.

— До какого числа вы со Светланой занимались?

— До тридцатого.

«Значит, девочка двадцать девятого была дома. Значит, она все видела?»

Чтобы успокоиться, Востриков заставил себя чертить на листке завитушки.

Улица Мельничный бугор была ровной, как стол. Мотоцикл остановился у нарядного дома Макарова.

Мысль была одна: уцелели ли тетради?

Анна Васильевна Клешнева, глядя на Вострикова, листавшего прошлогодние учебники, не высказывала признаков волнения. Она была словоохотлива и общительна. Когда Востриков дошел до тетрадей, она по-прежнему оставалась спокойной.

«Бегемоты живут по берегам тропических рек», — читал Иван Данилович, и вдруг больно кольнуло в груди. Следующая страница начиналась словами: «29 мая. Гроза в лесу». Работник милиции заметил непривычное во взгляде Вострикова и подошел ближе. Лейтенанту казалось, что он слышит, как к лицу следователя приливает кровь. Бросив взгляд на раскрытую страницу, он сам не мог оторваться от нее. Потом, опомнившись, зевнул и безразлично отошел к окну. Иван Данилович задержал тетрадь в руке и, как бы раздумывая, брать ее или нет, небрежно сунул в папку. Анна Васильевна охотно подписала протокол. Как показалось Вострикову, она не придала тетради значения.

Допросить Светлану было уже нельзя. В первый же день зимних каникул она уехала в дом отдыха, расположенный километрах в сорока от Заречного. До завтрашнего утра поезда туда не было. Спал Востриков беспокойно. В полночь его разбудили чьи-то шаги, шаркавшие по коридору, стук дверью, и он долго не мог уснуть. Он забылся коротким сном часа в три, а в пять его словно пружиной подняла мысль, что он может опоздать на поезд.

Целые полчаса он ходил по перрону, подставляя лицо сырому ветру. Стоял январь, но снега не было. Грязь не замерзала даже ночью. Он облегченно вздохнул, когда в тумане показалось расплывчатое пятно света. Приближался поезд.

Через час Востриков был уже на месте. Светлана Клешнева пришла после зарядки, одетая в спортивные шаровары и черный свитер. Ее привел учитель по физподготовке.

Тревога за успех допроса стала закрадываться после того, как Светлану не смутил и диктант за двадцать девятое мая, раскрытый перед нею Иваном Даниловичем. В ее глазах читалось упрямство.

— А я ставила числа какие попало, просто так…

Иван Данилович взял себя в руки. Если он станет волноваться, будет потерян единственно правильный тон беседы. И тогда… тогда уже исчезнет надежда на откровенность. И надежда на успех.

— Скажи, Светлана, в каком месяце вы с Людмилой Николаевной занимались?

— В мае.

— И как часто?

— Каждый день.

— А вот теперь погляди: четвертое, пятое, шестое, седьмое, восьмое, девятое, десятое мая и так до тридцатого. Это ведь ты писала?

— Д-да…

— Так где же здесь выдуманные числа? Все за май и все по порядку, без пропусков и повторений? А вот красным карандашом и оценки.

Девочка молчала.

— Это же ты писала «двадцать девятое мая»?

Девочка кивнула.

— Значит, двадцать девятого мая ты с Людмилой Николаевной занималась?

Светлана опустила голову.

— Когда же ты уехала к бабушке?

Светлана молчала.

— Может быть, позвать Людмилу Николаевну, чтобы вспомнить?

— Не надо…

— Тогда возьми тетрадь и вспомни.

— Не надо тетрадь, — еле слышно выговорила она. — Я и так помню.

— Так когда же?

— Я уехала тридцатого.

— Почему же ты уехала, Светлана?

Девочка ровно, одна в одну, сложила варежки и крепко перехватила их пальцами. Молчанию, казалось, не будет конца.

— Вечером приехал из командировки папа. Он поссорился с дедушкой. Мама разбудила меня и отвела ночевать к дяде Василию, а наутро отослала в деревню.

— Ты знаешь фамилию дяди?

— Знаю. Кувшинов. Он работает в магазине.

— А что было с дедушкой, когда тебя разбудили?

— Я его не видела. Я не знаю, где он был.

Когда за Светланой закрылась дверь, Востриков долго сидел неподвижно, захваченный вихрем мыслей. Из дома отдыха он уезжал первым поездом. У въездной арки он, к своему удивлению, столкнулся с Анной Васильевной Клешневой. И все понял.

«Вы опоздали, Анна Васильевна», — хотелось ему сказать. Но он вежливо дотронулся до фуражки и зашагал к перрону.

Василий Кувшинов, белоглазый невысокий человечек, у которого ночевала Светлана после ссоры Клешнева с Макаровым, работал в Заречном завмагом.

Вопрос Вострикова застал его врасплох. Он лихорадочно соображал, знает ли следователь что-нибудь достоверное или только строит догадки. Он мучительно ломал голову над тем, откуда Востриков узнал о ночном посещении Клешневым его дома.

— Поверьте, — наконец сказал он, вытирая лоб ладонью. — Я человек откровенный. Раз было, то было. Раз Семен сам все рассказал, то я здесь ни при чем. Они пришли ночью. Семен говорил, что подрался со стариком. Ну, а мое дело сторона. Чужую мякину веять, только глаза порошить. Мне ходить и мирить их некогда. И подумать могут разное…

Выпал снег. На деревьях звонко шелестели одинокие сухие листья. Ручей во дворе тюрьмы замерз. Востриков шел по пустому двору, стараясь не расплескать мыслей и фраз, отложившихся в голове.

Улики, выложенные по одной в разное время, вызывают впечатление слабых уколов, обрушенные же сразу, способны поколебать самую сильную защиту. И он обрушил их на Клешнева, как только того привели. Какой-то миг Ивану Даниловичу казалось, что он уже у цели. Клешнев настолько запутался в объяснениях и выглядел так жалко и беспомощно, что нужен был всего один толчок, чтобы сдвинуть его с позиции. Востриков видел, что арестованный понимает безвыходность своего положения и бессмысленность запирательства.

И вдруг лицо арестованного исказилось.

— Сердце, — прохрипел он и стал съезжать со стула.