Слеза Евы - Елена Дорош

понять, чье письмо, кому адресовано, установить его подлинность, выяснить, как оно оказалось в архиве, какую историческую ценность представляет и все такое.

– Это я понял. Но главное он уже выяснил. Письмо написал Пушкин, серьга принадлежала царице. Так?

– Ну… да.

– Сомнений в подлинности, значит, нет, хотя экспертизу не делали.

– Бартенев и есть самая профессиональная экспертиза. Он – специалист высочайшего уровня.

Шведов пожал плечами. Все же выяснить в лаборатории было бы надежнее. А впрочем, не верить Бартеневу нет причин.

– Стоимость подобных раритетов немаленькая, и об этом он тоже знал, – задумчиво произнес Сергей. – Почему же тогда не позаботился о элементарной защите? Наивность? Да. Это я уже понял. Но не настолько же! Поневоле задумаешься, не было ли у него умысла.

Глафира помешивала кашу и злилась на себя. Она ведь тоже все знала. Почему не надоумила Бартенева убрать письмо и серьгу в надежное место? Она уж точно не столь наивна, как семидесятипятилетний профессор. И вот теперь случилось то, что исправить уже никак не получится.

Звонок телефона заставил обоих вздрогнуть.

– Кажется, у меня.

Шведов достал из заднего кармана сотовый.

– Здорово, Кимыч. Чего трезвонишь спозаранку? – веселым голосом спросил он, послушал бубнение в трубке и сказал ей уже другим тоном:

– Мне нужно отлучиться. Часа на два, думаю. Или чуть больше. Это важно. Справитесь?

– Конечно, – бодро ответила Глафира.

В самом деле, раньше как-то справлялись. Скоро проснется Бартенев, потом Стасик. Все будет как всегда.

Закрыв за Шведовым дверь, она взглянула на часы. Как минимум час свободного времени. Поработать с архивом или обедом заняться?

Ответить на этот вопрос она не успела.

Снова зазвенел телефон, на этот раз ее собственный.

– Глафира? – спросил сиплый голос. – Я сосед ваш по подъезду. Тут к вам «Скорая» приехала. Матрене вашей вроде плохо. Жена ваш телефон дала. Звони, говорит.

– «Скорая» уехала?

– Тут пока.

Не помня себя, Глафира заметалась по квартире.

Что делать?

Она кинулась в комнату Стасика и грубо растолкала его.

– Стасик, миленький, выручи! Мне нужно до дома добежать. Подежурь за меня. Профессор через час проснется. Скажи, что я ненадолго. Понял?

Стасик сонно потянулся и взъерошил волосы.

– Понял или нет?

– Да понял я. Чего орешь? Давай быстрей только.

– Постараюсь.

Глафира бежала изо всех сил, но «Скорой» во дворе уже не застала. Неужели Мотю увезли?

Лифт не работал. Ни жива ни мертва она пронеслась семь этажей, дрожащими руками открыла дверь, вбежала в прихожую и услышала тоненький голосок, напевающий «На тот большак, на перекресток».

Глафира кинулась на голос и увидела Мотю, раскатывающую скалкой тесто.

– Что случилось? – сказали они хором, уставившись друг на друга.

А потом снова хором спросили:

– Тебя не увезли? Ты чего примчалась?

И тут Глафиру обдало таким жаром, что она чуть не потеряла сознание. В один миг она взяла себя в руки, сказала что-то вроде «телефон забыла», развернулась и кинулась вон из дома.

Только бы успеть!

Она не слышала, что кричала вслед Мотя, и не видела дороги. Потом не могла вспомнить, как смогла добежать, не переломав ноги и не угодив под машину. Даже кусочки не мелькали в памяти. Просто белый туман, и все. Словно была без сознания.

Только бы успеть!

Но еще не добежав, она уже знала, что не успела.

Дверь особняка была приоткрыта. Кто-то в ее голове подумал, что так всегда показывают в кино. Наверное, следовало остановиться, помедлить, представить себе, что может ждать за этой полуоткрытой дверью, но Глафира с обреченным отчаянием рванула на себя ручку и ворвалась.

В доме было тихо. «Дежавю», – мелькнуло в голове. «Еще тихо или уже тихо?» – спросило сознание.

Не в силах осмыслить, что происходит, она пролетела лестничный проем и остановилась, словно наткнувшись на препятствие.

Кабинет выходил на юг, поэтому там всегда было много света, даже в пасмурный день. А сегодня светило солнце. Широкими теплыми полосами оно лежало на светлом полу, освещая опрокинутое инвалидное кресло. Сбоку с него криво свешивались ноги в теплых шерстяных носках, которые она всегда надевала профессору на ночь. А рядом, скрючившись, лежал Стасик, прижав руки к животу. Из-под его тела тоненьким ручейком текла и собиралась в маленькую лужицу кровь.

Глафира не смогла шагнуть дальше. Она осела и будто провалилась куда-то.

Письмо

Сознание вернулось не сразу. Сперва она как сквозь плотный слой ваты слышала какое-то бубнение, словно прерывистый гул. Постепенно гул раздробился на разные голоса, среди которых она узнала голос Сергея. Глафира даже вскинулась что-то ему сказать, но оказалось, тело ей не подчиняется. Оно вообще было каким-то странным – вроде совсем легким, но вместе с тем неуправляемым. Даже рука не поднималась, хоть Глафира несколько раз и пыталась. Было странное ощущение, будто она буквально бьется внутри своего тела, а оно этого не замечает. И пахло странно. Запах был знакомым, но она никак не могла понять, какой именно.

Почему-то она очень хотела встать, словно торопилась куда-то и боялась опоздать. Вот только куда? Вспомнить бы.

И тут прямо около уха она снова услышала голос Шведова, который назвал ее по имени, а потом поинтересовался, как она себя чувствует.

Глафира удивилась. Отлично она себя чувствует. А что случилось?

– Это после укола. Сейчас придет в себя, – сообщил равнодушный голос и грубо потянул вверх ее веки.

Глафира дернулась и открыла глаза.

Она лежала на диване в прихожей. Вокруг туда-сюда ходили люди, и ей вдруг стало ужасно стыдно. А вдруг у нее юбка задралась? Она с трудом скосила глаза и увидела, что прикрыта чьим-то плащом.

– Как ты?

Шведов склонился прямо к ее лицу. Она открыла глаза и очень близко увидела его заросшую темной щетиной щеку.

Он, кажется, о чем-то ее спросил?

Она открыла рот, чтобы ответить «хорошо», и вдруг все вспомнила.

Господи Боже! К ногам твоим припадаю!

Глафира затряслась и, наверное, снова потеряла бы сознание, но Сергей не дал. Он обхватил ее обеими руками, крепко и сильно сжал и стал шептать какие-то слова. Что-то вроде «тихо», «успокойся», «я с тобой»…

Она не понимала смысла, но его мягкий голос постепенно привел ее в чувство. Глафира заплакала.

– Так что, говорить она может? Показания нужно снять.

К ним подошел румяный Мишуткин и, наклонившись, предупредил:

– Мне некогда вообще-то.

Глафира оторвалась от Шведова и спросила:

– Они мертвые?

– Кто? – удивленно ответил ей Мишуткин.

Неужели Бартенев и Стас живы?

– Если вы о племяннике, или кто он там, то да. Мертв.

– А профессор? –