Слеза Евы - Елена Дорош

– Если это кулебяка с капустой, то вкуснее я сроду не едал.

– Потерпите, профессор, и будете вознаграждены.

– Вы, Глафира Андреевна, ко мне жестоки.

– Напротив, я к вам очень добра. Вчера вы не съели кашу, а я даже словечка худого не сказала.

Это была их обычная игра. Глафира старательно растягивала удовольствие от словесной перепалки в надежде, что Бартенев забудет о ее неосторожном предположении.

Ей показалось, что так и случилось. Сюрпризом действительно оказалась кулебяка, только не с капустой, а с рыбой. Профессор аж урчал, пока ел.

Она провела все необходимые процедуры, уложила Бартенева в постель, дала читать Тургенева – Иван Сергеевич всегда действовал на профессора усыпляюще – и спустилась, чтобы, не торопясь, подумать обо всем случившемся.

Конечно, все это ужасно, но главный ужас в том, что ничего не закончилось. Если неизвестный им вор приходил именно за серьгой, а не просто за тем, что плохо лежит, можно предположить – ему известна история этого украшения. Может, и нет, конечно, он охотился только за бриллиантом. Но вдруг ему известно про письмо! Тогда он вернется. Если не дурак, разумеется. Пусть даже бриллиант стоит миллион, но вместе с письмом Пушкина – миллионы. И не рублей.

И как ей защитить профессора?

На полицию надеяться? Да Боже упаси!

Перед уходом она зашла к Стасику, который так и проспал весь день, строго-настрого наказала никуда не отлучаться и всю ночь не смыкать глаз, охраняя Олега Петровича. Стасик фыркнул, однако он тоже был напуган, поэтому нехотя кивнул, соглашаясь, что надо быть начеку.

Домой она отправилась с неспокойной душой. Ей было страшно за профессора.

И еще – ни в коем случае нельзя проболтаться Моте. Если только она узнает…

Мысли вслух

До самого дома Глафира размышляла о произошедшем, пытаясь хоть что-то понять. Кто был этот вор? Как он узнал про серьгу? Вернется ли он, чтобы закончить начатое?

Она решила не ехать на лифте, а подняться на седьмой этаж пешком, чтобы было время еще немного подумать. Шагая по ступенькам и останавливаясь передохнуть, Глафира не заметила, как стала думать вслух.

– Ну, во-первых, Стас, конечно, ни при чем. Как нам вообще в голову пришло подозревать его? Ему и дела нет до всех этих раритетов. Мы при нем, кажется, не обсуждали ничего. Но даже если обсуждали – он все время в телефоне торчал! Ни разу ничего не спросил, даже не заинтересовался. Сегодня раньше всех ушел, а потом все время был с нами. Да он эту серьгу сто раз мог стащить, если бы захотел. Прости нас, Господи, за неправедный наговор. Может, он случайно кому-то сболтнул? Или сам Бартенев. Или я. Да кому я могла рассказать? Ну Моте, ну Ирке. Они вообще тут – не пришей кобыле хвост, как сказала бы Мотя. Наверняка знал Богуславский, а может, еще кто-то из профессуры. Как это выяснить? Мишуткин и Пуговкин могли бы. Захотят ли заморачиваться? А эти шорохи, скрипы? Вряд ли Олегу Петровичу померещилось. Хотя… станет вор еще приходить! Вдруг поймают! Шутка ли, несколько раз залезать в чужой дом и шарить по шкафам! Значит, со страху померещилось.

Она все говорила и говорила, понимая, что не продвинулась ни на шаг. В конце концов на пятом этаже она остановилась и взмолилась в голос:

– Господи, вразуми, помоги разобраться!

– А какая помощь нужна? – услышала она вдруг густой голос.

Оторопев, Глафира шлепнулась попой на пол, судорожно перекрестилась и глянула сначала вверх, а потом вниз.

На пролет ниже, поставив ногу на ступеньку, стоял их сосед Шведов и смотрел на нее, запрокинув голову.

Глафира ничего не ответила. Что тут скажешь? Она только сглотнула что-то вязкое во рту и незаметно поправила волосы.

Шведов, не торопясь, поднялся и встал перед ней.

Красивый. Сильный. Уверенный. Вот уж кто не будет маяться досужими измышлениями. Такие, как он, все знают наперед, действуют решительно и сами с собой бесед не ведут. Жаль, что после дня рождения он плохо о ней думает.

Сергей окинул взглядом пригорюнившуюся фигурку и, кажется, понял ее горестные мысли.

– Может, поговорим? – предложил он.

– Я дома не могу. У меня там Мотя, – зачем-то сообщила Глафира.

Шведов кивнул.

– Конечно, не надо ее тревожить. Пойдемте к нам. Ярик сейчас на тренировке, вернется не скоро. Обсудим все за чаем.

Как загипнотизированная, Глафира поднялась и поплелась за соседом, который, быстро взбежав по лестнице, открыл перед ней дверь.

В квартире Шведовых пахло жареной картошкой с луком. Она принюхалась и сразу почувствовала, что свело желудок. Как, оказывается, есть хочется!

– Вы не против, если перед чаем я угощу вас картошкой? По правде говоря, страшно голоден.

Глафира пожала плечами, но за стол уселась. Сергей быстренько разложил по тарелкам дымящуюся картошку.

– Есть еще огурцы свежие и помидоры. Я как раз за ними в магазин ходил. Как-то скучно пустую картошку есть.

Скучно? Это кому как. Глафира повела носом и взялась за вилку. Ей, например, ни капельки.

– Вам овощи порезать или можно так? – смущенно спросил сосед.

Глафира взяла пупырчатый огурец, надкусила и принялась смачно жевать. Резать еще тут!

Сосед последовал ее примеру, и несколько минут они сосредоточенно ели.

Только перед чаем он осторожно поинтересовался, что ее так обеспокоило.

Глафира, порозовевшая от сытости, начала сбивчиво говорить. Сергей слушал внимательно так хорошо, что постепенно она перестала путаться и сбиваться.

Закончив, Глафира вдруг снова сникла. Зачем она тут распиналась? Чем ей может помочь сосед? Он ведь врач, кажется? Вряд ли врач соображает в таких делах больше, чем они с Бартеневым.

– Так, говорите, племянник ушел первым и вернулся вместе с вами? – спросил Шведов, прислонившись к стене и вытянув ноги.

Устроился поудобнее, значит, в самом деле хочет попытаться помочь.

– Он вообще ни при чем! Мог что угодно стащить в любое время, если б захотел.

– Так же, как и вы с профессором.

– Что?

Шведов внимательно посмотрел на ее недоуменное лицо.

– Глафира, мне неприятно это говорить, но в полиции вас всех сразу станут считать подозреваемыми. В первую очередь.

– Чтобы ничего не делать и никого не искать?

– Даже не поэтому. С ваших слов выходит, что о находке почти никто не знал. Только вы трое. На вас первым делом и подумают.

– На Олега Петровича тоже?

– А почему нет? Он мог не захотеть отдавать государству уникальную находку.

– Оставить себе?

– Зачем? Вы же сами сказали: раритет стоит безумных