Вольный стрелок - Валерий Гусев

Сотрудничество России в рамках Интерпола конкретизируется. Подготовлено межправительственное соглашение, позволяющее компетентным органам получать необходимую информацию о принадлежности зарубежных банковских счетов.

В организации Бакса действовала группа «экспроприаторов», занимавшихся изъятием раритетов из частных коллекций. Одно время Князь входил в ее состав в качестве эксперта.

Созданный Баксом с благословения «совета директоров» организации страховой фонд на случай экстремальной ситуации скорее всего представляет собой богатейшую коллекцию историко-культурного наследия России.

Правоохранительные органы нащупали реальные подходы к Баксу. Молодая криминальная «смена» набирает силу, готова вырвать у своих «отцов» ложку изо рта вместе с зубами…»

Складывается, стало быть, что-то. Очень даже складывается. Логично предположить: а не содержит ли этот конверт (переданный Баксом на хранение самому надежному, одинокому, отошедшему от дел человеку) информацию об этих самых нелегальных баксовых «запасниках»? И не собирается ли Бакс вскрыть эти закрома? И случайно ли совпадение во времени двух далеких друг от друга событий: выезд за рубеж какой-то выставки и лихорадочное требование Бакса о немедленной выдаче конверта?

Не зря же Мещерский газетку сберег. Тоже что-то почуял. И что-то решил.

И это уже не что-то, а черт-те что. Не задумал ли Бакс (вовсе уж не в «общественных» интересах) и свою коллекцию под прикрытием выставки за рубеж отправить? Свои люди у него везде есть. А таможня? Что ж таможня, и там всякий народ имеется. Не только тот, кому за державу обидно…

…Ночь близилась к концу.

Женька терпеливо маялась в моей постели (немного света и любви), демонстративно ворочалась, вздыхала, а мне еще нужно было проработать запись разговора доктора Макарова с Боксером. Что-то там мне тоже запало в ум.

Я снова включил диктофон, убавил громкость, чтобы не мешать Женьке мечтать о любви. И о тостере в пустом доме.

«Шорохи. Затихающий шум двигателя. Голос Макарова, в меру взволнованный: „Поперек дороги – „уазик“. Возле него – двое в камуфляже, с дубинками. Дают знак остановиться. Из машины выходит третий. Направляется ко мне. Я его не знаю“.

Далее – диалог.

Макаров (встревоженно): Что-нибудь случилось?

Неизвестный: Здравствуйте, доктор.

Макаров (неуверенно): Добрый день. Но я вас что-то не вспоминаю.

Неизвестный (чуть насмешливо, но дружелюбно): Да мы с вами и не встречались. Знакомы заочно. По Москве. Я приехал навестить коллегу Мещерского. Как он там? Не скучает?

Макаров (по-видимому, с улыбкой): Ему некогда скучать. У него на вилле подобралась хорошая компания.

Неизвестный (участливо): А как он сам? Здоров?

Макаров (беззаботно): И даже весел.

Неизвестный: Вы не возражаете, я сяду в вашу машину? – Звук открываемой дверцы, щелчок зажигалки. – Давайте знакомиться: Федор Михалыч…

Макаров (лживо): Очень приятно. Антон Павлович. Только я не понимаю…

Неизвестный: Сейчас я все объясню. Я буду с вами откровенен. Это в наших общих интересах.

Помимо желания Н. в последней фразе явно прозвучал элемент угрозы. Но Макаров, умница, этого не заметил. Он вообще, как я понял, под дурачка-интеллигента пахал.

Неизвестный: Дело в том, что Мещерский получил на хранение очень важные документы. Сейчас эти бумаги потребовались…

Макаров (простодушно): А, я знаю об этом. Он мне говорил…

Неизвестный (прорвалось): Что именно?

Макаров (равнодушно): Он мне говорил, что какие-то люди требуют у него какие-то бумаги, а он совершенно не помнит, куда их засунул. И искать не собирается.

Неизвестный: Он что – потерял память? Так болен?

Макаров (снисходительно): Болен не серьезнее нас с вами. Обычные мигрени. На нервной почве. Пройдет. А память?.. Ну, может забыть, куда положил расческу, а что касается вещей серьезных – он при здравой памяти и светлом уме. Хотите наоборот – тоже будет верно.

Немного сбился, но по сути правильно.

Неизвестный (настойчиво): И больше ничего по этому поводу?

Макаров (припоминая): Да нет… Хотя, погодите, он как-то сказал – не знаю, относилось ли это к документам, – а сказал он так: если я что-то забыл, то никто другой этого не вспомнит. И меня не заставит.

Мне показалось, что Н. скрипнул зубами и подавился хорошей очередью парламентских выражений.

Макаров (вспомнил мои инструкции, и по логике тоже верно): А, собственно говоря, почему вы задаете мне эти вопросы? Поговорите с Мещерским…

Неизвестный (помолчав): Я не хотел беспокоить его раньше времени. Не все еще ясно… – Вот тут он прав, стало быть. – Но жизнь его в опасности. – Опять помолчал, ожидая выброса адреналина в кровь собеседника. – Эти документы принадлежат весьма серьезным людям. Чтобы получить их, они пойдут на все: на кражу, на грабеж, на устранение… препятствий.

Макаров (с беззаботной наивностью, успокаивая): Не беспокойтесь, Мещерский хорошо защищен. У него есть настоящий пистолет. Его грузин-телохранитель, огромной силы и преданности человек, имеет охотничье ружье и метко стреляет из него. К тому же ворота виллы закодированы, а для денег и бумаг стоит неприступный сейф, я его видел – броневик без колес. – Ив ответ на обидный смех Н.: – Кроме того, Саша взял в охрану профессионала – бывшего работника милиции. Я, кстати, беседовал с ним. Он сказал, что принял меры по надежной защите виллы от вторжения посторонних лиц!

Все хорошо, док, но вот про сейф можно было и промолчать. Да я и сам, к сожалению, на это внимания не обратил. И напрасно, стало быть.

Неизвестный (со снисходительным интересом): И какие же меры он принял?

Макаров: Так он и сказал! Но он мне не понравился. Не производит впечатления серьезного человека. Я бы ему свою безопасность не доверил…

Это уж слишком.

Но все правильно. Док вел свою линию с маневренностью паровоза – будто совершенно не догадывался, что из него выкачивают информацию, будто он видит в Н. союзника. А неизвестный союзник гнет свою линию.

Неизвестный: Скажите, доктор, а этот мент при вас не проявлял интереса к документам?

Макаров (изумленно): Вы его подозреваете? Наивно… Впрочем, он как-то, мне Мещерский на него жаловался, поинтересовался содержимым сейфа, но Саша поставил его на место. Тактично, но твердо. Он это умеет.

Неизвестный: А у него тоже оружие есть?

Макаров: Наверное, он не говорил.

Неизвестный: Что ж, спасибо за поддержку. Я приму свои меры, чтобы обезопасить Сашу. Рад, что он здоров, потому что слухи о нем в Москве самые мрачные.

Макаров: Простите, а фамилия Иванов вам ничего не говорит? Или похожая? – Вот выдал! – В Москве заходил ко мне человек, который тоже очень пристально интересовался здоровьем Саши. Вы его не знаете?

Неизвестный: Это был наш человек. Вы вполне могли ему довериться.

Макаров: Я так и знал.

Неизвестный: Извините за то, что задержал вас. Можете ехать. Счастливого пути.

«Можете ехать», – это неплохо звучит, демаскирует, стало быть.

Макаров: Спасибо. И вам. Саше – мой привет.

Хлопок дверцей, шум запускаемого двигателя, приветственный гудок. Пауза. Затем снова голос доктора непосредственно для меня: «Похож чем-то на отставного офицера. Лицо очень характерное: нос сломан, выдающиеся надбровные дуги, уши приплюснутые, лоб узкий, волосы короткие, густые. Очень цепкий взгляд. На безымянном пальце правой руки – вросший перстень. Благодарю за внимание. Доктор Макаров. Число. Подпись».

И тебе спасибо, док. Толковый ты мужик. Хорошо беседу провел. С самим Боксером. Не с тем, что на коротком поводке и в строгом ошейнике, а с тем, что на ринге. Без намордника…

За окном светало. Смолкли утомившиеся за ночь цикады. Затаился до поры ветерок, отдыхает. Оно ведь и мне пора.

Я собрал в стопку бумаги, разделся, погасил свет и нырнул к Женьке под простыню.

– Дурной ты, Серый, – сонно пробор мотала Женька. – Меня, может, завтра пучина морская поглотит, а ты на всякие мирмульки время тратишь.

– Я ей поглощу, – пригрозил я пучине, благо она далеко была.

И уснул как дурак.

Утро получилось хорошее. Свежее, прохладное и солнечное. Но почему-то грустное. Хотя и с чайками. Которые низко кружили над морем и берегом, застенчиво показывая свои сжатые в кулачки розовые лапки, прижатые к белому брюшку.

Я пошел к причалу. Легкие волны плескали о борт яхты. Она игриво кивала мачтой, грациозно покачивала своими крутыми мореными бортами. «Этот яхта совсем на женщину похож, – подумал я Анчаровым слогом, – только совсем без…» Без вторичных половых признаков, стало быть. И скорее всего без первичных тоже.

Я и не заметил, как всего за десяток шагов моя легкая грусть сменилась тяжелой злостью. Кто мне скажет – почему?..