Первые - Жозефина Исааковна Яновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какой ужас! — говорит Юля. — Ты не ранена?
— Нет. Здорова и невредима. Но ужасно устала и есть хочу.
Тут только они замечают, что Жанна бледна, что с ней нет никаких вещей и костюм несколько измят.
— Скорей за стол!
Они ставят вино, вынимают закуски.
— Выпьем за нашу отважную Жанну д’Арк! — говорит Анюта.
Все чокаются.
— А я поднимаю тост за всех вас, дорогие девушки, наши подруги, за вашу храбрость, за вашу преданность идее, за ваш боевой дух! — говорит Ковалевский. — На вашем пути еще много препятствий, но, я верю, вы их преодолеете. Выпьем же за будущего математика Софью, за юриста Жанну, за химика Юлию и за писательницу Анюту! За то, чтобы каждая из вас стала в жизни тем, кем задумала быть! За всех первых женщин, вставших рядом с мужчинами!
Все взволнованы. Поднимают бокалы. Зеленовато-синие глаза Анюты горят вдохновением. Софа раскраснелась, каштановые кудри рассыпались по плечам. На лице Жанны написана радость и гордость собой, что, наконец, исполнила то, о чем мечтала многие годы. И даже некрасивое лицо Юленьки кажется сейчас прекрасным.
— Да сбудется! — говорит Софа проникновенным голосом.
— Ура! Ура! Ура!
Наша жизнь коротка,
Все уносит с собой.
Юность наша, друзья,
Пронесется стрелой, —
с чувством запевает Жанна. Все подхватывают.
Проведемте ж, друзья,
Эту ночь веселей!
Пусть студентов семья
Соберется тесней!
Через несколько дней Жанна и Анюта уехали. Жанна — в Лейпциг: еще в Петербурге она узнала, что именно там в университете высоко поставлено преподавание юридических наук. Путь Анюты лежал в Париж.
ГЛАВА XX
Город жил напряженно. Обычно тихая, благополучная Женева была как осадный лагерь. По улицам ходили рабочие патрули. У ворот мастерских и фабрик предприниматели выставили охрану. Люди толпились возле расклеенных всюду афиш, читали: «… Будем твердыми шагами продолжать наш путь, уверенные в справедливости и в неизбежном успехе нашего дела: всемирного освобождения труда из-под гнета капитала».
Это воззвание Международного товарищества рабочих.
В Женеве объявлена стачка. Строительные рабочие, кирпичники, штукатуры, маляры живут в невыносимых условиях. Они работают по двенадцать часов и влачат жалкое, полуголодное существование.
Международное товарищество рабочих пыталось вести переговоры с хозяевами, посылало письма. Но хозяева хранили презрительное молчание.
Тогда вопрос о положении рабочих был вынесен на всенародное обсуждение. Афиши со статьями, написанными умно и ярко, имели огромный успех у населения. Теперь-то хозяева не посмеют отмалчиваться!
И действительно, через несколько дней рядом с афишами рабочих появились афиши предпринимателей. Нет! Хозяева не хотели идти на уступки. Они не желали вести переговоры с Интернационалом и грозили локаутом!
На другой день огромные афиши призывали всех женевских рабочих на собрание.
Вечером на улице появились синие блузы. Со всех сторон рабочий люд стекался в Тампль Юник.
Лавочники испуганно запирали свои магазины. Из-за занавесок окон боязливо выглядывали обыватели.
На шпиле Тампль Юник реет красное знамя Интернационала. Огромный зал не может вместить всех желающих. Люди заполнили коридор, стоят у окон, у дверей, вокруг здания. Каждый чувствует, что не когда-то, а сейчас, в эти дни, предстоит жестокая схватка с капиталом. Все, что они не раз слышали на собраниях, теперь стало делом жизни. Только сплочение, железная выдержка могут принести им победу.
Один за другим выступают ораторы.
— Нам предстоит борьба. Но мы не одиноки. Через океаны и горы, несмотря на все препятствия, нам помогут братья по труду. В этом великая сила нашего союза, нашего Интернационала.
— Хозяева думают нас задушить. Не выйдет. Нужно только крепко держаться друг за друга. Всем строителям, как один, бросить свою работу. А часовщикам и ювелирам, тем, кто не участвует в стачке, помочь бастующим.
— На вокзале и пристанях выставим пикеты. Чтобы не пропустить рабочих, которых хозяева попытаются нанять в других городах. Объясним товарищам положение и убедим их вернуться домой.
— Мы — не рабы. Почему на кирпичном заводе силой заставляют работать? Рабочих не выпускают с завода. Там и ночуют. А когда мы подошли к воротам, стража наставила на нас ружья. В нас полетели камни.
Лиза Томановская вместе с Наташей Утиной и еще несколькими русскими сидит недалеко от трибуны. Она уже полгода как в Женеве, не раз бывала на рабочих собраниях, но еще никогда не видала такого многолюдного, бурного и целеустремленного.
Лиза горит желанием помочь стачечникам.
— Нам нужно побывать в семьях, поговорить с женщинами, — шепчет она Наташе.
— Непременно. И в организации общественной столовой для стачечников мы тоже примем участие.
Собрание кончилось поздно. Для руководства стачкой был избран комитет, куда вошел и Утин.
— Не забудь завтра в десять часов в кафе, — напоминает Наташа Лизе, прощаясь.
Лиза идет домой, в свою небольшую комнату, которую она занимает в Северном отеле, на берегу Женевского озера.
В комнате чисто, уютно. Кровать застлана белоснежным покрывалом. Стол, диван, этажерка с книгами. На стене, против кровати, висит портрет Натальи Егоровны, написанный маслом. Лиза привезла его с собой из Петербурга, из большой гостиной дома на Васильевском острове.
Лиза подходит к портрету. Как-то там живется матери одной в Волоке? Конечно, тоскует. Лиза всматривается в родное лицо, и ей видится в глазах Натальи Егоровны печаль и упрек.
«Я не могла иначе, пойми», — мысленно говорит она матери.
Лиза вспоминает усадьбу в Волоке, старинный парк вокруг и тихую речку.
Как хорошо там бывает ранней весной, когда в воздухе пахнет терпким запахом набухающих почек и талой водой! Кругом бегут ручьи, и по утрам река окутана белым легким туманом. Но вот туман понемногу рассеивается, блеснуло солнце и загорелось все вокруг, заиграли капельки росы на траве и кустах, бронзовые блики легли на высокие сосны. Ранней весной в лесу просторно, как в храме с колоннами.
Потом весна вступает в свои права. Начинается буйное цветение. Березы покрываются нежной листвой, и сад стоит в бело-розовой кипени. А ветки сирени стучатся прямо в окно.
Лиза любила рано утром по росе тихонько убегать на луг за ромашками. Слушать свирель пастуха, мычание коров и негромкое позванивание колокольчиков. Притаившись в лесу, смотреть, как прыгает с ветки на ветку рыжая белка. Следить за полетом стрекоз.
Хорошо в Волоке и летом, в ясные погожие дни, когда в речке вода, как парное молоко. И осенью, когда лес стоит в радужном разноцветье. Хорошо и привольно…
Но счастлива Лиза только здесь, в Женеве. Здесь
