Выход из Случая - Зоя Журавлева

А возле Физы Сергеевны отогрелся душой. Светка разве что слушала так, пока была маленькой, так доверчиво и безотказно. Выходит, Феозва была права, когда говорила Скворцовой: «Один же он, Лиля!» — «Это он-то один? — смеялась Скворцова. — Он семьей обсажен. Это мы — одни». — «Нет, мы — двое, — объясняла Феозва серьезно. — Старый что малый. Старому человеку нужен ровня по возрасту, чтоб его понять». — «Полон двор вон ровни, — фыркала Скворцова. — Сидят по скамейкам!»

Но в чем-то Феозва была права, это Скворцова чувствовала.

Сперва смеялась: «Жених-то был сегодня?» А и дня не пройдет, чтоб не был. В кино вдруг пошли. Придешь — замкнуто. Ночь почти! Ну, конечно, явится. «Где шастала?»— «У Невы гуляли с Филипп Еремеичем». — «Гляди, догуляешься — двери вымажут дегтем». Грубо нарочно скажет. А сама задумалась…

— Хороший, так пускай ходит, — кивнула по-доброму Ащеулова. — Им детей не родить. Или мешаешь?

— Мешать не мешаю. А может, без меня еще лучше?

— Диван свободный, — Ащеулова улыбнулась. — Не бойсь, я замуж не выйду.

— А кто тебя знает, Григорьевна! Может, все выбираешь..

Контролер Зубкова, пробегая по коридору, оглянулась на громкий, с подковыркою, голос:

— Все ругаетесь?

— Счас драться будем. Иди мимо, ненароком зацепим локтем!

По лицу Ащеуловой ощупью бродила улыбка, но сейчас она уже не казалась угрюмой на этом лице, просто — улыбка.

13.47

Состав машиниста Комарова — тридцать первый маршрут — производил посадку на станции «Адмиралтейство».

Молодежь все, на один перегон — до Университета. Старичка-то бы вперед пропустили. Ну, догадались. Давай, старичок. Влез, ничего, отдышится. Вот это женщина! Павел даже присвистнул. Шуба не скроет, где уж плащу. Такую грудь надо иметь по кругу крепостным валом. Жрица! Все, что ли?

Вдруг на контрольном зеркале — крупно, все разрастаясь и уже застилая собой всю платформу, — явило себя испуганное лицо. Широкие губы полуоткрыты, хватают воздух. Кубарем небось слетел с эскалатора, выскочил на платформу, разлетелся вперед и ошалел от своих же темпов. Так и в тоннель просквозить недолго, хорошо — решетка.

Павел приоткрыл дверь:

— Эй, поезд — тут. Потерял?

Отскочил назад, до вагона:

— Сколько время? Час уже есть?

— Хватился! Два скоро…

Широкие губы скорбно шлепнулись друг о друга:

— Два? Опоздал…

Отступил из зеркала, от вагона.

Двери уже закрывались. Шел дружный хлоп по составу, а чуть позже — секундой — явственно слышался запоздалый шмяк. Третий вагон. Не отладили, это приемщик наврал. Чужой состав — он и есть чужой, как в депо не обнюхай. А на линии выползет что-нибудь.

Выходной — зеленый.

Нет ли чего на рельсах, ценного для хозяйства?

Позавчера деревянная дверь тут в тоннель упала. Иванчук наехал, остановился. Кроме деревянных частей нашел вдруг какую-то непонятную железяку, запросил рабочее освещение и долго бегал вдоль поезда, силясь определить, не из состава ли вывалилась. Тогда Случай могут записать на депо. Не нашел вроде. Но осмотрительный Иванчук все же прихватил железяку с собой. Специалисты потом крутили в депо. Нет, не наша, не с поезда. Иванчук пошел домой спать. А железяку вручили Лягве, заступающему на смену, чтоб подбросил обратно в тоннель, на то же место. Не наша, значит — путейцев, их недогляд.

Пошел подречный участок. Как бесконечное падение. Вниз, вниз, вниз. Самый большой на трассе уклон. Устанешь закручивать по вагонам ручной тормоз, в случае остановки — поганый уклон. Далеко, в самом низу, светофор— как кошачий глаз. Зеленый кажется еще дальше, чем есть на самом деле. Красный — наоборот, опасный блеск его будто скрадывает расстояние. В это время — середина дня — от оборота до оборота сквозишь по зеленому, большой интервал между поездами…

А потешное лицо было в зеркале. Так вот и развлечешься, пока посадка. Губы шлеп-шлеп, будто потерял соску.

Чем-то смахивает на нового фельдшера в деповском медпункте. Обижаешь мальчика, Комаров. Какой фельдшер? После института, натуральный врач, значит. Интересно, чего он забрел в депо? Или мама по назначению не пустила ехать? Нужная, конечно, работа — медконтроль перед заступлением на линию, не зря ввели. Но вряд ли может увлечь молодые мозги, это вряд ли. Мужики здоровые на подбор, других не держим. Если кто перебрал накануне, тут уж медпункт — гляди, для того, в общем-то, и ввели. Для острастки. Ну, таких немного.

Новый фельдшер для важности тоже вот так пошлепывает губами, шлеп-шлеп, словно, внимая очередному пульсу, ведет сам с собою серьезный медицинский разговор. Черты вроде определились, но есть еще в лице какая-то пухлая незавершенность, будто не окончательно выбрана взрослая жизнь, можно еще передумать и завтра с утра опять встать ребенком…

Важно так сегодня спросил: «Имели, Павел Федорович, полноценный отдых перед работой?» — «Имел, как же», — подтвердил Комаров, смеясь одними глазами. «Пульс нормальный, а давление почему-то выше обычной нормы…» — «С чего бы?» — Комаров удивился. «Может, понервничали? Ненамного выше, но лучше — на всякий случай — еще раз минут через пять измерим…»

«Он газировки выпить в депо забежал, а его — в Трубу, — заступился машинист Черемшаев, чья была следом очередь. — Занервничаешь! У меня вон вчера чуть не драка вышла с невропатологом».

Новая тоже невропатолог. А тут — профосмотр. Водила-водила Черемшаеву блестящей штучкой перед глазами — туда гляди, сюда отвернись. Здрасьте: «У вас нервы расшатаны, вам нельзя машинистом работать». Тут уж Черемшаев, конечно, взвился. Тридцать шесть лет работаю! Если уж мне нельзя, то — кому? Четыре раза за всю жизнь бюллетень брал! Спать лягу — паровоз снится, «Серго», на котором всю войну ездил. Или Труба снится. Своя машина — номер шесть тысяч один — идет из тоннеля навстречу и ржет, как лошадь. Чушь всякая! На пляже в Сочи лежишь — электровозы мимо, красавцы гладкие, из кабин грузины торчат в белых рубашечках и пальмы кругом да девушки. А не завидно ничуть! Больно уж красиво, как на открытке. Бакелитом не пахнет. «Нет, ты лучше гляди!» Она вдруг — хрясь Черемшаеву но коленке. Ну, чуть ее не зашиб ногой. «Вот видите, — говорит. — Возбудимость повышенная, не могу допустить к поездной работе!» — «Ты что?! — уже заорал. — Из сумасшедшего дома пришла?!»

Тут фельдшер захохотал, как мальчишка: «Ой, она же правда перешла из психдиспансера». — «А черт ее знает. Сразу за главврачом побежала». Тот пришел: «Ты чего, Черемшаев, клоуна с девочкой строишь? А ну — где у тебя нервы? Тут? Или тут? Вы ошиблись, коллега, — вполне здоровый мужчина». Ну, это другой разговор.,»

Черемшаев уже расписался в карте.

«Павел, идешь?»

«Опаздываю», — соврал Комаров, хоть время было.

«Еще бы надо измерить. Ну, ладно, Павел Федорыч. Бегите! — отпустил фельдшер, смеясь все еще пухлым, мальчишечьим, лицом. — Вы вроде у нас здоровый…»

«Непьющий, главное, — вот беда», — поддержал Черемшаев,

И уже они выскочили из медпункта…

Сто восемьдесят первый, зеленый. Полезли в гору. В пик, когда под завязку набьются, тут машину жалко, как человека, из последних сил тянет. Сейчас-то чего! Бежит себе…

«Имел полноценный отдых», — это уж точно. Комаров хмыкнул. Не успел вчера проспаться с ночной, дед Филипп заглядывает. Не будить вроде, а только взглянуть. «Что?» — сразу вскочил. «Паша, к тебе…» — «А кто?» — «Да вроде не был у нас…» — «Ну, сейчас».

В комнате скромно на краешке стула сидел дорожный мастер Брянчик, стрижен ежом и похож на насупленного ежа. «Иван Савельич? Каким ветром?» — «Вот… мимо шел… — улыбнулся напряженной улыбкой. — Разбудил, извиняюсь». — «Нет, я уж вставал». — «Шел мимо, дай, думаю, зайду…» Человек симпатичный, на трассе, если встречались, всегда перекинутся словом, отец Людке Брянчик, тоже существенно, но дома у Комаровых он не бывал. Не похоже на случайный заход.

Павел почувствовал вдруг, что волнуется. Не сразу нашел, как и начать разговор с неожиданным гостем. Дед Филипп уже тащил кофе, это кстати. «Может, покрепче, Иван Савельич?» Отказался — перешивка кривых на двух перегонах, брак там нашли, тяжелая ночь впереди, мастер подменный был, напортачил. «Я ж только из отпуска», — объяснил. «Ездил куда-нибудь?» — ухватился Павел. «С дачей возился…» — «Где у вас?» — «Два часа с лишком по Московской дороге. Громко — дача! Садово-огородный участок. А крыша все ж есть…»

И вроде бы увял разговор, хоть не иссякла тема. Много можно чего спросить, а слова идут смято. Брянчик не подымает глаз от кофейной чашки, короткая его стрижка стоит на голове, как ежиные иглы, и весь он насуплен. Вдруг подумалось: «Ксана на смене, хорошо, что ее дежурство». Дед Филипп вроде прошел к себе.

«Федор, что ли?» — спросил Павел прямо. Брянчик поднял глаза: «Насчет Людки к тебе пришел, Павел Федорыч. Людка у нас одна. Рвет и рвет…» Павел сперва не понял. Брянчик ждал, пока до него дойдет. «Думаешь?..» — сказал наконец. «Я-то в этом чего понимаю, — усмехнулся Брянчик. — А мать уверена. Плачет. Федька уж три недели не ходит, а девку рвет и рвет». — «Матери ничего не сказала?» — «Говорят они, жди…»