По делам их - Надежда Попова

Курт молча кивнул, припомнив перечень непредъявленных ректорату нарушителей за последние месяцы; для чрезмерно правильного и исполнительного секретаря, неприязненно относящегося к традиционным студенческим способам разрешения споров, список помилованных им был подозрительно немалым…

— Не бойцовский у него был характер, — продолжал меж тем студент; Фельсбау, наконец, очнувшись, повысил голос:

— Обыкновенный у него был характер! Если надо было, мог и влепить; да что такое! Если у него не чесались неизменно кулаки, это не значит, что он слабак! Это, — уже чуть более спокойно, однако язвительно, пояснил он Курту, — такое вечное студенческое предание: если ты поступил в университет, главное разбить побольше носов сокурсникам и ограбить побольше горожан, а учеба — а, учеба дело десятое.

— Насколько я слышал, — заметил он, пропустив мимо ушей упоминание о безопасности честных кельнцев, — Шлаг в последнее время частенько этой самой учебой пренебрегал. Или мне сказали неправду?

Фельсбау выпрямился, устремив на майстера инквизитора взор, полный праведного негодования; он склонил к плечу голову, ответив взглядом долгим и непринужденным, и тот, махнув рукой, отвернулся.

— Экзамены ж не засыпал, — пояснил он уже почти обессиленно, пристроившись щекой на кулак и прикрыв глаза. — Значит, ему того хватало.

Курт вздохнул, глядя на то, как его свидетель погружается в никуда, поместившись уже лицом на досках стола, и пихнул его в плечо.

— Герман, не спать, — позвал он раздраженно и, ухвативши Фельсбау за ворот, рывком выпрямил. — Сядь.

— Господи, — тоскливо пробормотал тот, подпирая себя локтями, чтобы не завалиться на сторону, — ну, что б вам меня не оставить сегодня в покое?.. Ничего я вам не скажу, ничего я не знаю, ничего не слышал и не видел…

— Хюссель сказал, что тебя не было вчерашней ночью в комнате, и что утром ты не появлялся тоже, — произнес Курт со вздохом. — Ты торчишь тут второй день? вот так?

— Это что — преступление? — с вызовом уточнил тот и, встретив взгляд сострадающий и вместе с тем раздраженный, выпрямился, с трудом держа себя в равновесии. — У вас друзья есть, майстер инквизитор?

— Нет, — качнул головой он, не задумываясь; тот криво ухмыльнулся.

— Почему я так и думал… А мы с Филиппом с детства друг друга знаем, мы родились по соседству, росли вместе, вместе поступили в университет, четыре курса отучились вместе! Посему не надо, господин дознаватель, на меня так смотреть; черт с вами, задавайте ваши вопросы, только потом, будьте уж так милостивы, отвяжитесь от меня!

— Как тебе угодно, — пожал плечами Курт, отмахнувшись; спиною он ощущал взгляды прочих посетителей, явно ждущих его реакции на слишком уж вольные реплики Фельсбау, и сейчас гадал, чем может обернуться его столь долгая терпимость. — В таком случае я начну с главного: известны ли тебе причины, по которым твой приятель не мог уплатить за жилище, прямо скажем, не особенно дорогое, целых два месяца?

— Я предлагал ему помощь, — ответил тот хмуро. — И, если б ситуация стала совсем неразрешимой, заплатил бы старику из собственного кармана, не предлагая больше, в обход Филиппа…

— Весьма похвально, — перебил его Курт, — но я спрашивал не о том. Он играл? Спивался? Увлекался женщинами?

— Он был нормальным парнем! — вновь обозлился тот. — Ничего такого за ним не водилось, ясно? По девкам не бегал; сколько б он лекций ни гулял, а все ж учился, понятно? а не о глупостях думал!

— Да брось ты, — усомнился он, чуть понизив голос, стараясь, чтобы компания у противоположной стены, все еще притихшая и явно вслушивающаяся в разговор, слышала как можно меньше. — Он же живой человек, молодой здоровый парень, четыре года в Кельне — и чтоб не завел себе подружку? Слабо верится.

— Что это вы, майстер инквизитор, — хмыкнул тот, глядя в кружку перед собой, — печетесь теперь не лишь о душевной чистоте живых прихожан, вас теперь и добродетели почивших интересуют? Неужто вашей властью на том свете сумеете достать?

— Venerabiles puto omnes partes eloquentiae, sed est modus[52], - оборвал его Курт почти грубо, уже не пытаясь сдерживаться, снисходя к не совсем здравому ныне рассудку столь неудобного в пользовании свидетеля. — Говоря проще, Герман, кончай вы…бываться, у меня нет ни времени, ни желания мериться с тобой х…ями.

Кто-то позади господина следователя издал звук, походящий на икание, и тишина в маленьком зальчике стала совершенно склепной.

— Да, верно, — вновь согласился Курт, глядя в обалдевшие глаза Фельсбау, едва не протрезвевшего от откровенности майстера инквизитора. — Друзей у меня нет, посему понять я тебя не могу; однако, уж поверь, соболезную тебе от всей души, как сочувствовал бы каждому, потерявшему близкого человека, коих терять доводилось и самому. Поэтому соскреби остатки мозгов и осознай, что твой приятель, о упокоении которого ты столь тяжко сокрушаешься, быть может, в мир иной отошел не просто не в свое время и не по своей воле, но и не по воле Создателя тоже, и единственный, кто сможет установить, так ли это, а если так, то найти того, кто это сделал — это я; а это значит, Герман, что тебе бы следовало, если ты ему и впрямь настоящий друг, оказать мне помощь вместо того, чтобы пререкаться и злобствовать. Это — понятно? А теперь, — не дождавшись ответа, но не услышав более и возражений, продолжил он, — вернемся к моему вопросу. Было ли тебе известно что-либо о том, какие траты могли привести его к такому положению вещей?

— Нет, — уже тихо и теперь спокойно откликнулся Фельсбау, не поднимая к нему глаз. — Ничего я об этом не знал. Спрашивал, конечно, в чем дело, но он не говорил, отмахивался только. И о его подружках вам ничего не скажу… Не было. Девки бывали, куда без этого, только… только в последний раз уж и не упомню, когда; а подружек — нет, не было.

— Уж с полгода, наверно, — так же тихо подсказал кто-то от дальней стены. — Вообще в женском обществе за это время замечен не был, кроме, понятно, графини; так что для расходов ищите другие причины…

— Стоп, — оборвал Курт, ощутив, как упершиеся локтями в столешницу руки словно свело…

Вдоль спины опустилась горячая волна, тут же сменившись каменным холодом, и лишь в голове осталось пульсировать что-то похожее на сдавленное, словно снежный ком, солнце…

Силясь прогнать от мысленного видения образ золотой прядки и фиалковых глаз, он уточнил, тщательно следя за голосом, отчего тон ему самому показался ледяным:

— Графини?

Фельсбау приподнял голову, встретившись взглядом с Бруно, сидящим позади господина следователя, и криво усмехнулся, без прежней, однако, злобы.

— Неужто, Хоффмайер, ты ему до сей поры не похвастал, в чьей компании довелось побывать? Поразительная скромность…

— Так я слушаю, — поторопил он, и тот вздохнул, вяло махнув рукой:

— Странно, что вам это еще не известно; все знают. Госпожа фон Шёнборн сюда захаживает — этой зимой приболела, посему не появлялась, однако для нее это скорее редкость, нежели правило. Обычно она тут, бывает — каждую неделю, бывает — по два-три раза на неделе; она дама, я так скажу, незамкнутая и, невзирая на титул, в поведении благосклонная и… не поймите меня превратно… вольная.

— И что это значит, — все еще с усилием держа голос в узде, продолжил Курт, — что Шлаг 'был замечен в ее компании'?

— Да то же, что и касаемо всех нас, — пояснил вновь добровольный помощник от соседнего стола. — Госпожа графиня весьма общительна и от разговоров не бежит — со всеми; каждый из нас с нею хоть бы словом, но перемолвился. Вы ведь понимаете, майстер Гессе, каково женщинам в наши дни и, уж прошу прощения за вольности, в нашем обществе: желаешь — учись дома вышивке или же чтению Псалтири в наилучшем случае… В университет ведь не поступишь, будь ты хоть королевской дочкой; а наша графиня — дама любознательная и, скажу вам, неглупая.

— Стало быть, через ваше общество она… что же — получает университетское образование?

— Ну уж и образование, — возразил тот. — Но знания некоторые — да. Бывало, даже лекции списывала… Ее даже, знаете ли, временами можно было бы забыть воспринять как женщину, если б не… ну, вы понимаете…

'Понимаю', - едва не сказал Курт, молча кивнув и отвернувшись. Итак, она бывает здесь. Рядом, в двух шагах. Только протяни руку…

На миг это вообразилось — явственно, ослепительно, словно вспышка памяти, словно уже случилось это когда-то: если оказаться здесь вовремя, и в самом деле можно будет протянуть руку и коснуться…