Дом на Озерной - Андрей Геласимов

Фотографию он принес Женьке. Та сидела в палисаднике и подрисовывала в глянцевом журнале усы и рожки всем худым знаменитостям. Особенно мило с усами выглядела Виктория Бекхэм, а рога удивительно шли Сергею Звереву. Журнал Женька утащила у Томки.

– Классно получается, – сказал Николай. – А ты случайно подстригать не пробовала?

– Собак пробовала, – ответила Женька. – И еще кукол.

– А меня можешь подстричь? – он показал ей Димкину фотографию. – Вот так, например.

– Ну, я не знаю… Вот если бы вам надо было усы нарисовать…

– Усы не надо.

– Или рога…

Женька слегка насмешливо и вместе с тем как бы заигрывая улыбалась. Николай немедленно принял игру.

– Сначала подстригаешь – потом рога.

Женька тряхнула головой:

– Договорились.

Ей нравилось, когда люди вели себя смешно.

Пока она возилась вокруг него с ножницами, между ними возникли самые настоящие приятельские отношения. Женьке нравилось, что взрослый и наверняка серьезный мужчина отвечает на ее шутки, подмигивает ей и совершенно не тяготится ее обществом. Через десять минут она раскрепостилась настолько, что смогла спросить его насчет своей полноты, причем вопрос этот ей дался на удивление легко.

– Да ты просто идеал женской красоты, – не раздумывая, ответил Николай, сдувая с носа обрезки волос. – Подожди еще немного, сама увидишь.

– А сколько ждать? – спросила Женька, опуская ножницы.

– Сколько ждать – это неважно. Пойми, полнота должна быть во всем – полнота чувств, любви, полнота жизни. Ты еще сама удивишься, сколько людей будет тебя любить. Время работает на тебя, радуйся жизни.

– Вы правду мне говорите?

Женька смотрела на Николая в зеркало, пытаясь уловить в его глазах насмешку, но на зеркальной поверхности, прямо там, где отражался его левый глаз, сидела большая муха, и Женька так и не смогла решить – шутит он или говорит серьезно.

– Конечно, правду, – подмигнул ей Николай правым глазом. – Я вообще никогда не вру.

Пока они так разговаривали про счастье, в комнату незаметно просочилась Катя. Она тихонько уселась в углу и принялась манипулировать своими куклами. Куклы почти все были без ног, и только одна роскошная Барби почему-то все еще сохраняла обе изящные конечности. Каждую оторванную ногу Катя примеряла этой красавице, и, когда ей, наконец, удалось подобрать подходящую по размеру ножку, она с помощью синей изоленты закрепила ее на кукле, а затем натянула на нее платье. Напевая невинную детскую песенку, Катя начала играть своим трехногим чудовищем, а Николай со страдальческим выражением на лице следил в зеркало за этим театром ужасов. Катя подняла взгляд и радостно улыбнулась ему. Николай резко отвернулся в сторону.

– Не дергайтесь! – вскрикнула Женька. – А то я вам ухо отстригу.

Через несколько минут она закончила. Отойдя от него на шаг, она полюбовалась своей работой и перевела взгляд на фотографию.

– По-моему, получилось. Прическа точно такая же.

Потом она пристально вгляделась в лицо Николая.

– Слушайте, а вы ведь вообще на Димку похожи.

– Да? – скромно потупился он. – А я и не замечал.

В этот момент в комнату заглянул Степан.

– Катя, ты маму не видела? – спросил он у дочери.

– Нет, – ответила та, продолжая постукивать по полу своей трехногой Барби.

– А чего это вы тут делаете? – посмотрел он на Женьку и Николая.

– Да вот, парикмахерскую открыли, – засмеялся Николай. – Занимай очередь.

– Некогда мне, – буркнул Степан. – Идите-ка лучше в большую комнату. Мы там с дедом сюрприз для всех приготовили.

– Сюрприз! – закричала Катя, вскакивая на ноги и бросая наконец свою куклу.

– Пошли, пошли, – поторопил Степан и скрылся за дверью.

Женька тут же вышла следом за ними, а Николай, оставшись один, еще раз тщательно сверил в зеркале свое сходство с Димкиной фотографией, остался доволен и тоже направился к выходу. Впрочем, уже на пороге он о чем-то вспомнил, вернулся, поднял с пола Катиного монстра, оторвал третью ногу и с ненавистью выбросил ее в открытое окно.

Войдя в большую комнату, он обнаружил там практически всех обитателей дома. Они молча и совершенно неподвижно, как персонажи пьесы «Ревизор» в последней сцене, стояли вокруг стола и смотрели на что-то, чего Николаю из-за их спин не было видно. Подойдя чуть ближе, он заглянул через плечо Тетерина и увидел на столе довольно большую кучу мятых разноцветных купюр. Среди них были российские рубли, доллары и даже евро.

На этих людей при всех их недавних злоключениях и при том, что они по своей личной воле потеряли практически все нажитое долгим трудом имущество, неожиданно свалилась целая куча денег, которая покрывала теперь почти весь, пусть и небольшой, но все-таки обеденный стол. И пусть этот денежный ворох лежал не таким толстым слоем, каким бы хотелось, но все же это был ворох денег.

– Степа… Откуда? – спросила, наконец, Галина Семеновна.

Не факт, что Степан в детстве читал сказки Корнея Чуковского, однако ответил он предсказуемо и с точки зрения цитаты совершенно точно:

– Откуда, откуда… От верблюда.

– Нет, ну серьезно, – вмешалась Томка. – Где взяли? Сколько тут?

Степан, разумеется, не мог упустить момента, чтобы не покуражиться.

– Ну, давай определимся – «где взяли» или «сколько тут»?

– Степка, зараза! Откуда деньги?

– Да батя вон вспомнил, куда Димкины заначки прятал, – сдался Степан.

Окинув собравшихся триумфальным взглядом, он потрепал Ивана Александровича по плечу.

– Батя у нас будь здоров! Малеху сейчас напряжется – и вспомнит, куда у нас в прошлом году ящик водки пропал.

– Какой ящик водки? – насторожился старик.

– Да пошутил я, – засмеялся Степан. – Я к тому, что тебе Шерлоком Холмсом теперь можно работать.

– Так сколько тут все-таки? – спросил Тетерин.

Степан приосанился и гордо ответил:

– Полторы тысячи долларов, двести евро и двадцать тысяч рублей. Получается примерно две с половиной штуки баксов.

– Понятно, – едва слышно произнесла Томка.

Рублевая сумма, найденная отцом и Степаном, ровнехонько совпадала с теми деньгами, которые Томка выиграла в казино. Нехорошее предчувствие защекотало у нее где-то под ложечкой, и она вышла из комнаты. Впрочем, ухода ее никто не заметил. Взгляды всех еще только начинали отклеиваться от лежавших на столе купюр и рассеянно блуждать по родным, уставшим от неудач лицам.

– Это ж огромные деньги, – снова заговорила Галина Семеновна. – Может, нам как-то их… для общего дела использовать?

– Ваши деньги – вы и решайте, – сказал Степан и отвернулся с таким видом, как будто это его совсем не волновало.

– Есть идея, – неожиданно вклинился в неловкую паузу Николай. – Я, кажется, знаю, как вытащить наши компьютеры с таможни…

В любой другой момент Томке, разумеется, тоже было бы крайне интересно послушать, о чем хотел сказать Николай, но сейчас ее гораздо больше волновала полированная шкатулка с бархатным подбоем внутри, и даже не сама шкатулка, а то, что в ней должно было находиться.

Все это утро Томка переживала ночные страхи, в красочных деталях рассказывая всем в доме, как она вошла ночью на веранду, и как хотела налить стакан воды, и как именно в этот момент что-то бабахнуло прямо в стекла, и как она испугалась, и как спряталась под стол, и как кричала из-под стола, а вокруг бегал Тетерин и гасил пламя своим новым плащом. Обо всем этом Томка рассказывала не без удовольствия, поскольку отчасти ощущала себя если не героиней какого-то напряженного фильма, то уж точно местной звездой, однако, даже рассказывая об этом и демонстрируя всем желающим мурашки у себя на руке в доказательство того, как ее саму волнует эта история, Томка все же ни на минуту не забывала о своей тайне. Мысли о выигрыше, о лежавших себе тихонько в шкатулке двадцати тысячах, а главное – о том, что скоро она опять наведается в казино, волновали и будоражили ее так сильно, что, показывая кому-нибудь в очередной раз свои драматические мурашки, она уже сама не знала, отчего они на самом деле бегут – от того ли, о чем она говорила, или от того, что она не произносила вслух.

Стремительно пройдя в Катину комнату, Томка со скрежетом отодвинула от стены радиолу, вынула из-за нее полированную шкатулку, раскрыла ее и замерла, печально уставившись в ее бархатную пустоту. Денег в шкатулке не было. Они лежали теперь в большой комнате посреди стола в общей куче с Димкиными долларами и евро. Они лежали там, где о чем-то громко и напористо говорил Николай, а Томка держала в руках пустую шкатулку, бездумно царапала ногтем облупившийся на ее крышке лак, мельком успевала подумать о том, что давно надо бы сделать себе маникюр, и вытирала слезы.

Пока она переживала свою потерю, Николай развивал по всем фронтам подготовленное наступление. Внезапное появление Димкиных денег неожиданно сыграло ему на руку, и он самозабвенно импровизировал: