Дом на Озерной - Андрей Геласимов

– Под верстаком в сарайчике.

– За мной!

Они оба быстро спустились по лестнице, и Юрка остался один. Он собрался снова улечься в гамак, но снизу раздался голос Степана.

– Слышь, Юрка! Чуть не забыл. Там к тебе эта… Девушка твоя пришла.

Юрка мгновенно и окончательно проснулся.

– Даша?

– Ну, Даша, Даша, – равнодушно ответил Степан и потащил деда к сараю.

Когда Юрка вошел на веранду, Даша стояла у окна и наблюдала за Иваном Александровичем и Степаном, которые сосредоточенно копошились в сарайчике. Под верстаком денег не оказалось, но Степан не сдавался. Он уже успел поверить в просветление деда, поэтому сарайчик подвергся самому тщательному досмотру.

– Привет, – сказал Юрка, и Даша обернулась на его голос.

– Привет. А что это у вас происходит?

Она показала на Степана, который выглядывал из сарайчика и остервенело тряс длинный резиновый сапог, как будто у этого сапога была душа, а Степан хотел ее вытрясти.

– Да сам пока не пойму, – пожал плечами Юрка, глядя на то, как мимо отца из двери сарая вылетает и с грохотом падает на землю старое проржавевшее ведро.

– А почему стекла разбиты? И гарью пахнет.

– Долго рассказывать.

Юрке не хотелось говорить с ней о ночном происшествии. Его волновало совсем другое.

– Как ты меня нашла?

– Нашла, – Даша загадочно улыбнулась.

Они оба были так молоды и красивы, что им достаточно было две лишних секунды молча посмотреть друг другу в лицо, и щеки их покрылись легким румянцем. Неловкость, возникшая между ними, могла в следующее мгновение превратиться в нежность, ибо таковы правила молодости, неопытности и зачастую необоснованной веры в счастливый конец, однако Даша неожиданно сказала то, ради чего, собственно, и приехала:

– А я скоро уезжаю. Вот заехала к тебе попрощаться.

– Уезжаешь? – Юркин голос упал. – Куда?

– В Москву… Не в МГУ, конечно… Платный вуз там журналистский папа нашел… Здесь у меня все равно ничего не получится. Из-за истории с вашей семьей на местном телевидении для меня теперь все двери закрыты.

Юрка хотел ей что-то сказать, но промолчал. С одной стороны, он расстроился оттого, что она уезжает, а с другой – ему было приятно, что она приехала на Озерную сообщить об этом. Это значило, что он был ей не безразличен.

Наверное, они бы сказали друг другу какие-то важные слова, которые в дальнейшем могли наметить если не их личные взаимоотношения, то, по меньшей мере, их отношение к другим своим возможным возлюбленным, но они забыли о том, что веранда, где они стояли друг против друга, взволнованные и молчаливые от смущения, была самым оживленным местом во всем доме. Она служила перекрестком для всех путей и всех историй.

Сначала Катя прибежала искать своих кукол, у которых она зачем-то начала отрывать ноги. Потом из дома вышел Тетерин со своим обгоревшим плащом, а следом за ним пришла Томка. Тетерин хотел выбросить плащ, но Томка была против. Почему они выбрали местом спора именно веранду, Юрка не знал и только беспомощно смотрел на Дашу. Наконец Томка опять обвинила во всех бедах Юркиных приятелей и ушла во двор.

– Так это твои друзья натворили? – удивилась Даша и снова обвела взглядом обгоревшие оконные рамы.

– Ну да, – хмуро потупился Юрка.

– И что ты теперь будешь делать?

Он помотал головой и вздохнул.

– Я не знаю.

Зато Муродали знал. Разместив семью в офицерском общежитии, он отправился вовсе не в ностальгический поход по местам своей курсантской боевой славы, а прямиком к старшему прапорщику Андреичу, который заведовал выдачей наглядных пособий.

Обнявшись со стариком положенное после долгой разлуки количество раз, Муродали показал на стенд с учебными гранатами.

– Слушай, Андреич, а у тебя боевых таких нет?

Единственным человеком в доме на Озерной, для которого ситуация с потерей жилья открывала новые перспективы, был Тетерин. Разумеется, перспективы эти были связаны отнюдь не с имущественным положением. Перед ним распахивались совершенно новые горизонты в его семейном статусе и даже, если можно так выразиться, в его статусе мужчины-самца. В определенном смысле поворотный момент в его отношении к жизни и к самому себе наступил именно сейчас. Только теперь и только после всего, что случилось, у него самым странным образом появилась возможность вырасти в своих собственных глазах.

На Тетерина работали как минимум два физических закона: закон сохранения энергии, согласно которому, как известно, если в одном месте убыло, то в другом непременно прибыло; и закон сообщающихся сосудов. Потому что, как бы далеки ни были друг от друга Тетерин и Мария, сосуды их время от времени все-таки сообщались.

Нельзя, конечно, сказать, что сила, покинувшая Марию в результате неожиданного удара судьбы, вся так уж прямо, мгновенно и целиком перешла к Тетерину. Нет, если бы такое случилось, он бы, наверно, сумел полететь к звездам или, на худой конец, с выгодой для себя стал бы заниматься концами потолще, перейдя из унылого племени терапевтов, скажем, в жизнерадостный стан пластических хирургов, то есть он совершил бы что-нибудь несомненно высокое. Однако пока его хватало лишь на то, чтобы хлопотать вокруг Марии, но и этого «пока» для Тетерина было более чем достаточно.

Он окружил ее заботой, которая раньше ему не позволялась. Мария почти не выходила из комнаты, проводя все свое печальное время в кровати, а он укутывал ее одеялом, поправлял подушку, держал за руку, поил бульоном и чаем, приподнимая для этого жену за спину как ребенка. В этом еще не было ничего особенно мужественного или чего-то такого, что изменило бы их сексуальный статус, однако Мария, так или иначе, при всех этих его нехитрых действиях, в общем-то, отдавалась ему. Иного слова не подобрать.

Коротко говоря, в Тетерине просыпался мужчина. В качестве первого и, пожалуй, самого яркого гендерного признака в нем проявилась наклонность к хвастовству. Мужчина может сражаться на войне, открывать новые планеты, создавать шедевры и так далее, но если он не сообщает об этом женщине, причем не всегда в преувеличенных тонах, он явно не до конца ощущает себя мужчиной. Хвастовство – такой же вторичный половой признак, как «адамово яблоко» или растительность на лице.

Предметы, при помощи которых Тетерин в качестве первой пробы начал рисоваться перед Марией, были, надо признать, лишены возвышенного порыва. Он рассказывал о том, как ловко ему удалось отстоять свой прогоревший в ночном сражении плащ, после того как Томка обрезала его и хотела забрать в качестве рабочей курточки для Степана. Он смазал пружины своей дико скрипевшей до этого раскладушки, а потом закрывал и раскрывал ее как огромную книжку, демонстративно усаживался на нее и даже подпрыгивал, рискуя порвать старый брезент. Мария несколько удивленно следила за этими трансформациями, улавливая, впрочем, их подлинную природу давно ожидаемых и все никак не наступавших метаморфоз. На ее глазах с Тетериным происходило то, что обычно происходит с подростком, а он тем временем радостно и с готовностью предавался новым для него пубертатным забавам.

Поэтому когда ей позвонили из фонда и сообщили о том, что она должна явиться к ним в офис для подписания документов об отчуждении квартиры, она протянула телефон мужу.

– Поговори с ними.

– Но договор ведь оформлен на тебя, – еще по привычке растерялся он. – Это же твоя квартира.

– А кто у нас мужчина, в конце концов?

Тетерин взял трубку, еще раз посмотрел на жену, потом выслушал то, что ему сказали, и, наконец, ответил:

– Хорошо. Я сам к вам зайду.

Николая от работ по восстановлению веранды, разумеется, освободили. Дело было не только в его гипсе, но и в том, что, по общему мнению, он и без того уже проявил себя молодцом. Поэтому у него образовалось достаточно свободного времени для своих собственных забот.

Забот было две. Первая состояла в том, чтобы максимально избегать настырную Катю, которая при каждом удобном случае спрашивала его о третьей ноге, а во-вторых, Николаю надо было сменить внешность.

Он выпросил у Галины Семеновны семейный фотоальбом, и она, тронутая его вниманием, полчаса просидела с ним на диване, рассказывая про тот или иной снимок, сбиваясь, погружаясь невольно в давние счастливые времена и совершенно позабыв про тесто на пирожки, которое давно подошло и, как белесый ядерный гриб, обволакивало кастрюлю.

Впрочем, рассказы о том, как Валя вернулась из пионерского лагеря с порезанной ногой, а Мария на выпускном затмила всех своим розовым платьем, если и вызывали интерес у Николая, то лишь для формы, лишь для того, чтобы поддержать энтузиазм Галины Семеновны, – на самом деле пристально он рассматривал только фотографии Димки. Когда Галина Семеновна, все-таки вспомнив о своем тесте, убежала из комнаты, Николай аккуратно вынул из альбома все недавние снимки своего товарища по бизнесу и разложил их на столе. Пять минут он поглядывал то на эти фотографии, то на свое отражение в большом старом зеркале, которое висело над диваном, морщил лицо, оттягивал веки, а затем вернул все снимки, кроме одного, в семейный альбом.