Рэнт: биография Бастера Кейси - Чак Паланик

Вчера? У меня в морозилке одни блины, но в «Томмиз» я обычно беру котлеты с овощами и картошкой.

Я говорю:

— Кашу. — Потом: — Нет, погоди. Гренки... Нет... гренки с корицей...

Рэнт скользит рукой по сиденью и находит своими пальцами мои. Подносит мою руку к лицу, касаясь губами фаланг, нюхает, прикрыв глаза, и говорит:

— Ошибаешься. Вчера ты ела овсянку с кленовым сахаром и тыквенными семечками, ванильный йогурт и сушеную клюкву...

В десяточку.

Шот Даньян: Почти все «пики» — дерьмо по сравнению даже с самыми скучными автосалками. Всю ночь напролет сидишь в машине в компании, слушаешь музыку, что-то жуешь — и слегка щекочешь себе нервишки. У тебя секретная миссия — встретить новых людей. Реальных. Ты путешествуешь в никуда.

И все-таки я подключаюсь к «пикам» с тех пор, как мне надели подгузники. Есть такие, для развития младенцев. Я полдетства просидел с нянями из транскриптов. Я скриптохудожник. Если я не могу подключиться, я как слепой художник или глухой музыкант. Это не кошмар, это вообще за гранью!

Эхо Лоуренс: Рэнт поднес мою руку к моему лицу и сказал:

— Понюхай.

Я наклонилась, но услышала только запах собственной кожи, мыла, пластмассовый запах старого лака для ногтей. Инсектицидный запах Рэнта.

Рэнт зарывается носом в мои волосы, прикладывает губы к шее под ухом, нюхает и говорит:

— Что ты ела на ужин две ночи назад?

Наши пальцы переплелись. Его дыхание на моей шее. Он меряет мой пульс губами и теплым, мокрым кончиком языка.

Я говорю:

— Индейка? Лазанья?

Рэнт жарко дышит мне в ухо:

— Тако с салатом. Белый лук, не желтый и не крас ный. Кусочки айсберг-салата. Куриная котлета.

У меня уже твердеют соски. Я спрашиваю:

— Белое мясо или темное?

Шот Даньян: «Пики» искажаются от насморка — еда, когда болен, совсем другая на вкус. Я, наверно, простудился. Через неделю, без соплей и больного горла, я все так же не мог подключиться и нормально пережить «пик». Я уже надумал, что у меня опухоль мозга.

Эхо Лоуренс: Целуя меня в веки, Рэнт прошептал:

— Выбрось ты эти розы...

Он никогда у меня не был. Тогда он даже не знал, где я живу. Я спросила его:

— Какие?

— Их тебе парень подарил?

Я спросила, какого розы цвета.

— Или девушка?

А я ему: он что, за мной следил? Рэнт отвечает:

— Розовые.

Целует меня в лоб, нюхает, пробует на вкус кожу; потом целует в закрытые глаза, нос и щеки и говорит:

— Две дюжины. Розы «Нэнси Рейган» с перекати-полем и крошечными белыми гвоздиками.

Это подарок, говорю я ему, от одной приятной пары среднего возраста, на которую я иногда работаю.

Шот Даньян: Через неделю мне звонит врач — точнее, просто тетка из клиники. Звонит и говорит, чтобы я пришел к ним, как только смогу. Не хочет по телефону говорить про мой анализ крови. Когда в голосе такая фальшивая улыбка, понятно, что новости плохие. Просто их финансовому отделу нужно успеть взять с тебя все деньги, пока ты не откинешь копыта. Я прихожу, и док говорит: бешенство. Честно, блин, бешенство! Делает мне первый укол из пяти. А насчет «пиков» никаких гарантий.

Прямо из клиники, из таксофона в комнате ожидания, я позвонил Эхо и сказал ей никогда, ни за что не подпускать Рэнта Кейси ко рту.

Эхо Лоуренс: Целуя меня в губы, Рэнт говорит, что головка моего душа латунная, а не хромированная. По моему запаху и вкусу он определил, что я сплю на подушках из гусиного пуха. У меня есть свеча с ароматом кокоса, которую я никогда не зажигала.

Лью Терри (домоуправ): Я заходил в квартиру мистера Кейси только один раз, и то предупредив за сутки, как положено. Говорили, что он держит домашних животных. Я огляделся — ничего нет. На полу матрас. Телефон-автоответчик. Чемодан. В шкафу синий комбинезон, в котором он все время и ходил. Что чистый, что грязный, Кейси пах каким-то ядом.

Если кто скажет, что я что-то взял, — там брать было нечего.

Эхо Лоуренс: Я целовалась с Рэнтом не потому, что он унюхал, что я ела. Я увидела, какой он ласковый с огромным страшным пауком. Он расстегнул молнию на кармане и засунул руку внутрь. Когда он раскрыл ладонь, на ней оказался гигантский паук. Медленно переворачивая руку, он следил, как паук переползает на тыльную сторону, цепляясь за крупные вены.

Мы оба смотрим на паука. Я спрашиваю:

— Он ядовитый?

Блестящий, не волосатый. Ножки тонкие, как восемь угольно-черных иголок от шприцев. Паук сгибает все восемь коленей и садится на кожу Рэнта.

Мерзкий, как моя доля.

А Рэнт говорит:

— Я назвал ее Дорис.

Лью Терри: В шкафу Кейси, у задней стенки, я нашел банки. Разные, из-под майонеза, огурцов и соусов Для спагетти, чистые, мытые. Сначала я подумал, пустые, но потом отвертел одну крышку. Внутри ничего, а когда я хотел опять закрутить банку — смотрю, на крышке сидит огромный черный паук. И так на каждой. Огромные, страшные гады!

Что бы кто ни говорил, я ничего не брал. Ни денег, ничего.

Эхо Лоуренс: Стекла уже затуманились от нашего дыхания. Но пока мы смотрели на паука, ни я, ни Рэнт не дышали. Наконец Рэнт выдохнул, и паук его укусил. Он вдохнул, я вдохнула. Рэнт сказал:

— Опусти свое окно. Я открыла окно.

Перегнувшись через меня, Рэнт высунул руку в ночной воздух. Стряхнув паука в кусты у машины, он сказал:

— Спокойной ночи, Дорри!

Пока он перегибался, придавив своими бедрами мои, я почувствовала, как на него подействовал яд «черной вдовы».

Тодд Ратц (продавец-нумизмат): Приблизительно в то же время, когда этот парень, Кейси, продавал мне монеты, я познакомился с Лью Терри. Терри принес мне несколько хороших образцов. Насколько я помню, четверть доллара с головой индейца тысяча девятьсот десятого года выпуска в исключительно хорошей сохранности. И четверть с головой Свободы тысяча девятьсот седьмого года, практически необращавшаяся. Не бог весть что, но я их купил. Только от полиции я узнал, что Терри и Кейси жили в одном доме.

Эхо Лоуренс: Губы Рэнта спускаются по моему горлу, а я задаю ему задачку: унюхать, какие я принимаю противозачаточные.

Рэнт касается губами моей груди и говорит:

— Никакие. У тебя закончились месячные тридцать четыре... нет, тридцать шесть часов назад.

Когда я сказала «спускаются по горлу», я имела в виду - снаружи.

Тодд Ратц: Этот Лью Терри — явно Ночной от рождения. Бледный. Лицо и руки светлые-светлые, как у младенца. Всегда в засаленном буром плаще и коричневой вязаной шапке, сдвинутой слишком далеко на лоб.

Эхо Лоуренс:

— И вообще, — говорит Рэнт, — зачем девственнице противозачаточные?

Тодд Ратц: Однажды ночью этот Терри приходит ко мне в магазин и предлагает голову Свободы и голову индейца. Просит полторы тысячи долларов.

Эхо Лоуренс: Конечно, я была девственницей! С такой-то рукой, усохшей, как ветка. Часто я даже не замечала, что у меня текут слюни. С парализованной стороны. В моей работе я научилась извлекать из своей страхолюдности выгоду. А вы думаете, я могла стать женщиной-вамп? Щелкнуть пальцами и из ярмарочного уродца превратиться в сексапильную конфетку?

Тодд Ратц: Кейси стал приносить все более мелкие монеты: пятицентовики с изображением буйвола, пшеничные пенни — ничего особенного. Видимо, его запасы подходили к концу.

Эхо Лоуренс: На следующую ночь Рэнт прислал мне, блин, две дюжины алых роз. И ключи от «Гэлэкси-500».

Шот Даньян: Эти долбаные уколы от бешенства длились целую вечность. Да я еще вечно заражался заново от собственной зубной щетки. В конце концов мой порт заглох, как у самого Рэнта Кейси. Заглох конкретно.

Лью Терри: Еще помню, что у Кейси на стене над кроватью висели такие комочки. Круглые и черные, как жуки. Мягкие, как гашиш. Только на вкус не похожи.

Эхо Лоуренс: В первую ночь в «Эльдорадо» у меня была одна мысль: «Слава Богу, что сиденья бордовые!»

24 — Оборотни-2

Вивика Броули (танцовщица): Видите, какая у меня на ступне кожа — гладкая, белая, как кусок мыла? До этого у меня были очень красивые ступни. Многие так говорили. Я могла и не раздеваться, только скину туфли, и некоторые посетители сразу суют мне деньги.

Д-р Феба Трюффо (эпидемиолог): В разгар Пелопоннесской войны в 431 г. до н.э. Фукидид писал о чуме, которая распространилась на север из Эфиопии через Египет и Ливию. Жители Афин страдали от жара, чихания и сильного кашля. Тела наливались кровью, тысячи людей сбрасывали одежды и, пытаясь утолить сильнейшую жажду, тонули в глубоких общественных колодцах и резервуарах. Город-государство был деморализован, флот сильно пострадал. Так корь уничтожила цивилизацию древних греков.

В первом веке до нашей эры вирулентная разновидность ветрянки погнала гуннов из Монголии, где они обитали, на запад, к Риму. Главным врагом великой армии Наполеона стала бактерия Rickettsia prowazekii, или возбудитель сыпного тифа.