Призраки дождя. Большая книга ужасов (сборник) - Елена Усачева

Садако исчезла в тумане.

– Прям как отец, – буркнул Санёк, вглядываясь в серую взвесь.

– Раз, два, три! Шишкина! Ты работать сегодня будешь? Слепцов! Не обгоняй Анель. Так! Я не пойму, мне теперь по-казахски считать? Хусеитова, ты вообще меня слышишь?

Голос пробивался сквозь вату тумана, то приближаясь, то удаляясь, ветер гонял его туда-сюда.

– Раз, два, три! – Алиса говорила жестко, хлопки одинокими щелчками разносились по парку. – Саша! У тебя живот болит? Что ты согнулся? Где твоя спина?

– Ничего у меня не болит, – прошептал Санёк.

Туман заволновался, словно кто-то там, за ним, замахал руками, ногами или несколько человек принялись активно прыгать и бегать. Послышалась музыка: «Та-та та-та-та-ра-ра-ра-ра-ра-пам».

Как у Вади на мобильном. Из фильма «Миссия невыполнима».

Санёк и сам не заметил, как выпрямился, как расправил плечи, как ноги встали под уголок.

Туман пахнул в лицо, на секунду приоткрывая репетиционный зал. Вадя халтурит, не дотягивает ногу и путает движение. Даша пытается встать впереди Шишкиной, отчего у Юльки глаза наливаются чернотой.

Эту черноту заштриховывает туман. Все исчезает.

– Я кому сказала? – несется умирающий крик Алисы.

Туман ударил в лицо, заставляя Санька попятиться.

– Ну ладно, волшебники, блин, – прошептал он. – Писатели!..

– Сань, а? – ворвался ему в уши встревоженный голос Вади.

Рядом с Саньком словно включили пылесос. Он шумно засосал в себя туман, кусты гортензии, зеленую травку, дорожку, крик Алисы, парк Уэно. Осталась лишь толстобрюхая статуя святого. В его пупке отражалось солнце, затертое облаками.

– Ну, чего ты? – нудел Слепцов.

– Чего? – переспросил Санёк.

– Чего ты весь день как немой? – Вадя расстроенно шмыгнул носом. – Мы тут ходим, а ты уперся в эту статую и молчишь.

– Где ходим?

От резкой смены картинки голова отказывалась принимать действительность. Но пупок светился, солнце хоть и сквозь облака, но сверлило затылок, а капризный голос Вади вскрывал черепную коробку не хуже любого хирурга.

– По парку. Ты чего, забыл? Мы же во дворец императора пошли.

Санёк шевельнулся, чувствуя, как затекло тело, как нехотя оживают мышцы. Дворец не вспоминался, парк был незнаком.

– Понасажали тут елок, – буркнул он, отмахиваясь от нависшей над ним ветки с длинными разлапистыми иголками.

– Это не елка. Это сосна, – с обидой за дерево произнес Вадя. – Японская. Нам Каору рассказывал. Она у них сама вывелась, вместо всех остальных деревьев.

Санёк на мгновение завис, глядя на тоскующего приятеля. Не покатил ему парк с елками. Вон – глаз красный, взгляд невеселый, рубашка мятая.

На солнце набежала более уверенная тучка. Стало темнее.

– Мы домой-то когда? – громко спросил Санёк, прислушиваясь к звукам своего голоса: так ли он слышит, как говорит. – Жрать охота.

– Ага, – согласился Вадя. – Каору сказал, что мы здесь будем есть, ресторан поблизости хороший.

Каору… Зачесанные вверх черные волосы, вздернутые удивленными домиками бровки.

Поесть – это хорошо. Пускай и в ресторане. Хотя дома лучше. Представилось, как Каору босиком проходит вдоль небольшого стола на коротеньких ножках, кланяется, легко присаживается на пятки, расправляет уставшую спину. Чья-то рука ставит перед ним небольшую пиалу с прозрачной, слабо окрашенной в зеленый цвет жидкостью.

Санёк и сам сейчас с удовольствием прошел бы вдоль другого края стола. Босая нога ощутит приятную прохладу циновки. Устроится в позе сэйдза на удобный татами. Захрустит под коленями сухой тростник подстилки. Усесться на пятках, выпрямить спину, посмотреть вверх и вознести хвалу богам, итадакимасу. Еда – это всегда хорошо. Благословен тот стол, на котором стоит рис. Осибори освежит руки и лицо после долгого дня. Обед достойно начать с чашки чая. Терпкий напиток омоет горло. После чая так приятно съесть несколько ломтиков свежей рыбы, сасими, обмакнув их в соус. А потом не спеша насладиться рисом. И пока рисинки медленно пережевываются, можно уже поглядывать на прикрытый крышечкой суп. Гадать, какой сегодня? Мисосиру?[5] Бутадзиру?[6] Имони?[7] Одэн?[8] Санёк моргнул раз, другой, поискал и не нашел плошек с крышечками. По цвету посуды можно предположить, какой суп приготовили.

По спине прокатился холодный пот, лоб покрыла испарина. Это были не его мысли… Чужие… Кто-то другой хотел вытереть руки теплым влажным полотенцем, помолиться и приступить к трапезе.

Тучка набралась наглости и выключила дневной свет, оставив тревожный ночник сумерек. Ветер принес с собой первые капли дождя.

Дождь… Каору обещал…

Дождь!

Санёк уставился на Вадю, пытаясь заметить в нем начало изменений. Как это, интересно, происходит? Медленно, морщинка за морщинкой? Или в одну секунду, как будто нового человека перед тобой поставили?

Вадя в ответ уставился на Санька. В лице – удивление. Смотрел, но не торопился кричать от ужаса или падать в обморок.

Значит, не сейчас…

Ветер подул сильнее, убрал воду, хлопнул ладошкой по небесному выключателю. Посветлело. Тучу разбросало по небу.

– Сань, ты чего? – прошептал Вадя.

Санёк часто-часто заморгал, прогоняя из памяти чужие видения стола с рисом и супом.

– Сейчас дождь пойдет, а у меня зонта нет, – неловко брякнул он.

– Я бы с тобой поделился. – Вадя потряс пакетом с запасами.

– Потом! – остановил его Санёк. – Ты лучше дай пожевать. У тебя же там бутерброды…

В голове прояснилось окончательно. Желание нормального бутерброда с хлебом и колбасой вытеснило воспоминание о супе с рисом.

– А чего ты на меня так странно смотришь? – спросил Вадя, копаясь в пакете.

– Ты не стал меняться.

Вадя схватил себя за щеку, провел рукой по лбу, потрогал нос.

– А должен?

Санёк молча показал на тучу.

– Ты думаешь, что я?.. – Вадя пихнул Саньку пакет с бутербродами и побежал по дорожке.

– Ничего я уже не думаю, – пробормотал Санёк.

От пакета вкусно пахло колбасой. Так вкусно, что потекли слюньки, а во рту появился привкус выпитого чая. Он даже зубами скрипнул, представляя, как они перемалывают рисинки… И завыл от ярости. Сколько можно! Впился зубами в бутерброд.

– Врешь, – бормотал он, глядя, как Вадя бежит обратно. Смешно бежит, по-девчачьи размахивая руками.

– А давай уже отдадим кому-нибудь это проклятие! – крикнул Вадя, приближаясь. – Идея, а? Сань! Хорошая идея!

– Ты о чем?

Колбаса показалась сухой и невкусной. Хлеб крошился.

– Другому отдадим! Кто сможет с ним что-то сделать.

– Кому? – Ярость появилась в кончиках пальцев, шевельнула волосы на голове, заставила сжать кулек с бутербродами и сунуть обратно хозяину. – Шишкина, вон, предлагала Дашке подложить. У тебя тоже есть свой кандидат?