Малыш для стервы и холостяка - Анастасия Градцева

уснуть… Оказывается, когда тебе не на кого периодически скидывать ребёнка, он высасывает тебя почище энергетического вампира. Марк, который всегда считал себя сильным и выносливым, напоминал сейчас выжатую тряпку. Таким он ощущал себя всего однажды, когда вписался вместе с коллегами в веломарафон на двести километров без особой подготовки. Тогда тоже хотелось лечь и умереть.

— Привет, — голос Риты звучал тускло и невыразительно.

— Привет, как ты? — Марк сначала спросил, а потом сообразил, как тупо прозвучал его вопрос. Ну что она может ответить? Что ей хреново? Так это и без того ясно.

— Нормально, — через паузу сказала Рита. — Это сильно нагло, если я попрошу тебя побыть с Арсюшей сегодня ночью и завтра весь день? Просто с утра похороны, и мне правда проще переночевать в деревне, чем ехать сюда. Но если ты скажешь, что…

— Рит, я же говорил уже, — с раздражением перебил ее Марк. — Будь там, сколько нужно. Я справлюсь.

— Спасибо. Буду должна. Пока.

И положила трубку.

Марк вполголоса выругался. Даже в Америке, где женщины все, как одна, очень самодостаточные и независимые, он не встречал такой, как Рита. Неужели у нее и мысли не возникло, что он мог помочь ей просто потому, что захотел? И что она ему ничего не должна и не обязана потом эту помощь никак отрабатывать?

Ну… только если сама захочет и исключительно в рамках добровольной игры. Марк против воли ухмыльнулся и почувствовал знакомое напряжение в паху, которое возникало каждый раз, когда он думал о Рите в том самом смысле. В очень горячем и неприличном смысле.

Секс с Ритой вызывал моментальное привыкание, словно мощный наркотик. Первый раз с ним было такое, что он не мог насытиться. Чем больше и жарче брал ее, тем сильнее хотелось еще. И еще.

Хотелось утвердить свое право на нее. И это удавалось, но лишь на короткие мгновения, когда Рита распахивала свои огромные темные глаза, кусала от невыносимого удовольствия губы и, словно против воли, выдыхала на пике его имя. Почти беззвучно. А потом снова пряталась в свой футляр. До их новой схватки на простынях.

Выглядело все так, что Рита пользовалась им, как вибратором: удовлетворяла свою потребность и откладывала за ненужностью до следующего раза. Никаких нежных слов (и сама не говорила, и ему не позволяла), никакого общения вне ночных встреч, ничего, ни единого знака, который бы говорил о том, что он, Марк, интересует ее больше, чем просто подходящий партнер для сброса напряжения.

С другой стороны, то, как он вел себя с ней вначале, вряд ли могло хоть у кого-то вызвать симпатию.

Марк тяжело вздохнул и усадил к себе на колени зевающего племянника. Похоже, что мелкий скоро уснет. Ладно, один день и правда можно обойтись без умывания. Никто не умрет. А Марте он просто об этом не скажет. Как не скажет и того, что ее сын сегодня попробовал пиццу (ну кто ж мог подумать, что мелкий такой шустрый!), которую ему наверняка еще нельзя. Вряд ли педиатры разрешают таким крошечным детям питаться настолько нездоровой едой.

— Что, парень, пойдем тебя укладывать? — Марк погладил его по спине, в который раз поражаясь, насколько хрупким и маленьким по сравнению с ним казался ребенок. И какое мощное желание защитить, уберечь, позаботиться возникало от этой беззащитности.

Когда сестра позвонила ему полтора года назад и прерывающимся голосом сказала, что беременна, Марк был в такой ярости, что, не будь между ними океана, придушил бы идиотку голыми руками. Работы толком нет, мужа нет, родителей нет, а Марк — единственный родственник — находится на другом континенте и даже прилететь не может, потому что меньше месяца назад устроился в ту фирму, куда давно мечтал попасть.

— Делай аборт, — сказал он тогда сестре жестким тоном, не предполагающим ни сомнений, ни возражений. С тех пор, как погибли родители, главным был Марк. Он решал все и за себя, и за Марту, потому что она была младше, наивнее и неопытнее. И она всегда его слушалась. Пошла на экономический факультет (а не на дизайн, потому что это глупости какие-то, отец бы точно не одобрил), устроилась на работу к знакомым (Марк договорился), а через год должна была, набравшись опыта и подучив английский, перебраться к Марку в США. А вместо этого взяла и забеременела. Неизвестно от кого. Так что тут думать? Ну конечно аборт.

И полной неожиданностью для Марка стало то, что обычно послушная Марта послала его так грубо и прямо, что он оторопел. И бросила трубку.

Тогда Марк был уверен, что сестра творит абсолютную хрень и ломает себе жизнь. Фотографии щекастого младенца, которые она ему отсылала с завидной периодичностью, не вызывали у Марка особых эмоций. Ну ребенок, подумаешь. Стоило вот из-за этого ломать себе жизнь?

А сейчас, когда племянник прижимался сонно к его боку, тянул тонким голоском «дя-дя-дя» и пах молоком и почему-то печеньем, у Марка болезненно тянуло в груди, когда он думал о том, что этого ребенка могло не быть. Если бы Марта его послушалась.

А судя по тому, что она победила на конкурсе и ее взяли на эту итальянскую фабрику, с профессией для сестры Марк тоже облажался. Не такая уж и хрень этот дизайн, как казалось на первый взгляд.

Дотянувшись до телефона, Марк, стараясь не тревожить задремавшего на нем ребенка, осторожно сфотографировал его и быстро, чтобы не передумать, отправил фотографию, приписав короткое сообщение:

«У тебя прекрасный сын. Ты молодец, Мартышка, я горжусь тобой».

Он вряд ли сможет прямо написать, что был неправ, но сестра хорошо его знает. Она должна понять.

«Ты и Арсюша — моя единственная семья. Люблю тебя, братик».

Марк криво усмехнулся, пытаясь даже самому себе не показать, насколько его тронули слова сестры. Конечно, он тоже любит ее. И племянника тоже любит: в этом жизнерадостном пухлом малыше прекрасно все. Кроме имени. Имя ему Марта, что ни говори, выбрала отвратительное. Арсеееений… Ну кошмар же! И уменьшительное «Арсюша» было ничуть не лучше.

Но Марк уже усвоил, что порой свое мнение стоит держать при себе, если не хочешь обидеть важного для тебя человека.

— Придумал: я буду