Оптимистическая трагедия одиночества - Ольга Порошенко

Европейская, в частности, русская философия, отказываясь от использования восточной терминологии, ведет самостоятельные поиски метафизического уровня бытия. Одна из таких попыток – Ungrund Н. Бердяева. «Где-то на несоизмеримо большей глубине есть Ungrund, безосновность, к которой неприменимы не только категории добра и зла, но неприменимы и категории бытия и небытия» (Н. Бердяев). Термин «Ungrund» Бердяев заимствовал у немецкого мистика конца XVI – начала XVII века Якова Беме из его учения «о темном начале в Боге». «Есть какой-то первоначальный исток, ключ бытия, из которого бьет вечный поток… в нем совершается акт Богорождения»[87]. Для С. Франка метафизический уровень субъективности – это «непостижимое». К сожалению, русская мысль интуитивно «ощущая» метафизическое, не создала философски-законченной концепции, а остановилась лишь на его мистическом описании.

Последней на сегодняшний день европейской попыткой поиска метафизического уровня человеческого бытия является философия Э. Левинаса. Левинас говорит об эйдической форме коммуникации, локализующей в себе трансценденцию как уровень бытия, в котором субъект не принимает участия, но где имплицитно содержится его основа. «Самость», по Левинасу, есть тождество личности, она имеет интериорное измерение. «Самость» тождественна субъективности – это тождество «меня и себя», способность выходить из себя и возвращаться к себе. Левинас даже говорит об универсальной субъективности, с помощью которой можно охватывать все чужеродное. Пребывание в мире есть процесс, в котором «Я» раскрывается как «самость». В свою концепцию Левинас вводит понятие «диалог». В диалоге Трансцендентальное «Я» расщепляется на «Я» – трансцендентальное для мира и на «Я» – погруженное в мир. «Я» – погруженное в мир есть «Другой». «Самость» есть всегда обособленное бытие. Но диалог «самость» – «Другой» разрывает тотальность, в основе этого диалога лежит «метафизическое желание». Событие «встречи» – это движение трансцендентности – «истинная трансцендирующая активность требует увидеть в обращении ближнего богоявленность лица»[88]. В «самости»/ субъективности заложена причастность к «Другому» – это «гипостазис» как «акт существования в существующем». Левинас, будучи человеком верующим и прошедшим сквозь ужасы второй мировой войны, в своей концепции попытался «раскрыть» внутренний мир человека как движущийся навстречу транцендентному. Выводя понятие «диалог» на онтологический уровень и помещая его в глубины внутреннего мира человека, он «взрывает» замкнутое ядро индивидуальности, превращая человека в существо бесконечное и абсолютно морально ответственное.

Обращение к «человекоразмерной» метафизике позволяет начать разговор о развернутой теории субъективности, которая лежит вне пределов постмодернистской проблематики, последняя знает лишь только фрагментированного «дивида» с расщепленным сознанием и без какой-либо положительной перспективы обретения гипотетической цельности и избавления от изматывающего чувства одиночества. Фактически речь идет о преодолении субъект-объектной диалектики в пользу обогащения концепции субъекта. Онтология объектного мира сменяется метафизикой целостного антропологического субъекта. Одинокое пустое «Я» превращается в морально-ответственного и свободного субъекта.

Пустое «Я» – это неинтенсивное проживание внутри «Я», неумение создавать внутренние события «Я» (нацеленность на новизну) – признаки отсутствия индукции внутренних событий «Я». Любое мировое событие, прежде всего, рождается как «чье-то» внутреннее событие – в этом и заключается тайна и загадка роли личности в истории. Отечественный исследователь С. Дацюк, описывая modus vivendi сверхчеловека Ницше, считает, что «выплескивание внутренних событий «Я» вовне и создание таким образом событий для других не делает эти события чем-то внешним и не свидетельствует о том, что лишь будучи выплеснутыми вовне, они обретают свою реальность. Эти события для других уже состоялись для меня, во внутреннем мире «Я» и поэтому я не останавливаю свой взор на них. От произошедших внутри меня событий я не перехожу к выплеснутым событиям вовне, но обращаюсь снова и снова к событиям внутри «Я», относясь к этим внешним событиям лишь через призму моих новых внутренних событий «Я». Таким образом, чувство одиночества снимается, так как сознание теперь опирается на внутренний мир, даже находясь во взаимоотношении с внешними событиями.

Речь идет о том, что пустота дана как бытию, так и субъекту («Я»), но в то же время является продуктом их со-творчества. Субъект стремится создать такой мир, чьей проекцией будет он сам. В этом своем стремлении субъект сталкивается с пустотой и пытается от нее отделиться. В своем существовании субъект отделяет себя от пустоты, отвоевывает себя у нее, но его сущность есть синтез с пустотой (противопоставленность essence и existence). Эта противопоставленность осознается субъектом. Сознание здесь есть способ бытия субъекта, в котором раскрывается определенное превосходство существования над сущностью при признании непостижимости сущности. На самом деле человеку не дано знание своей сущности. Это незнание есть условие нашего онтологического творчества (возможность Dasein), как условие нашей сопричастности бытию. Сопричастность бытию как трансценденция понимания есть не преодоление вероятного отсутствия смысла, не снятие проблематики отчаяния, но возможность достойно принять, выдержать и отчаяние, и отсутствие смысла, и невозможность надежды. В результате сопричастности человек обретает полноту самого себя как несводимости к своему смыслу и к своей истине.

По этой причине «Я» – трансцендентно и метапсихично. Сознание собственного «Я» дано в форме необъективируемости субъекта самосознания. Поскольку самосознание трудно подвести под рациональные, объектные категории, в философии сложилась традиция рациональной неопределенности самосознания и связанных с ним философем (свободы, экзистенции и пр.). Именно поэтому проблема самопознания обнаруживает себя традиционно, в конечном счете, как проблема соотнесения с «Другим». «Я» само по себе, но оно не может быть основанием самому себе. Именно забвение этого ведет, например, к человекобожию у Ф. М. Достоевского или пониманию «Я» как «пустоты в густоте бытия», «дыры небытия в бытии» у Ж.-П. Сартра.

Потребность в «возвращении метафизики» связана с единственно актуальной для современного человека проблемой – проблемой одиночества. Отказ от субъект-объектной дихотомии, а значит, и от социализации и психологизации одиночества позволяет «вывести» одиночество на онтологический уровень. В контексте классической онтологии чувство одиночества не снималось ни в античном космоцентризме – «Я» и «Ты», ни в средневековом теоцентризме – «Я» и «Бог», ни в возрожденческом антропоцентризме – «Я-сам» (Демиург, творец), «Я» как «пустое пространство», ни в эпоху Нового времени (Фихте) – «Я» как центр («Я» и «не-Я» внутри «Я»), ни в неклассической философии (Ницше) – «Я» и множество двойников «Я», и, в том числе, в современных концепциях постструктурализма и постмодернизма.

Ни одна рационалистическая теория сознания не объясняет, как индивид может «дотянуться» до «Другого» или преодолеть само это сознание. В одиночестве сознания индивид и слишком закрыт для собственной самости, и слишком далек от других, чтобы знать их или быть познанным ими. Рефлексивная функция сознания приводит к тому, что самость поймана в непреодолимо-ограниченную паутину своей само-рефлексивности и поэтому непоправимо отрезана от других измерений самости. Это то, что Гуссерль назвал трансцендентным «Эго», а, следовательно, кантовская «вещь в себе». Феноменологические модели сознания не разрешают проблематичности бытия самости. Сознание естественно направлено на «Другого» (интенциональность сознания), но не достигает желаемой интимности с ним.

Философия, безусловно, пытается преодолеть чувство одиночества, но эти попытки напоминают собой хрупкий мостик над неведомой пропастью. У Гуссерля и Гегеля типом связи сознаний было «бытие-для»: «Другой» являлся «мне» и даже конституировал «меня», поскольку он существовал «для меня» или поскольку «Я» существовал «для него». Одиночество в данной методологии связывалось с проблемой взаимного признания сознаний, которые поставлены друг против друга, которые являлись друг другу в мире и сталкивались лицом к лицу. «Бытие-с» Хайдеггера имеет совершенно иное значение: «с» не обозначает взаимное отношение признания и борьбы, которое проистекало бы из появления человеческой реальности, отличной от «моей», посреди мира. Оно выражает нечто вроде онтологической солидарности в использовании этого мира. «Другой» не является объектом. В своей связи со «мной» он остается человеческой реальностью, бытием, посредством которого он определяет «меня» в «моем» бытии. Хайдеггеровское «бытие-с» не является познанием «Другого».