Завещание - Джон Гришем

Он наслаждался моментом, был счастлив, оттого что остался жив, и предвкушал приключения, которые ждали его впереди. Прошлое осталось в каком-то ином, призрачном Мире, на холодных вашингтонских улицах.

Там ничего хорошего произойти не могло. Он давно осознал, что в том мире, с хорошо знакомыми людьми, с привычной работой, с повадками, которые не раз доводили его до краха, вести чистую жизнь невозможно.

Уэлли вел соло на гитаре, которое окончательно отсекло Нейта от его прошлого. Это была старинная печальная баллада, Уэлли пел ее долго, пока река полностью не погрузилась во тьму. Жеви включил на носу судна два маленьких прожектора. Плавать по этой реке было легко. В зависимости от сезона она становилась то более, то менее полноводной, но всегда оставалась не слишком глубокой. Бороздящие ее суда были плоскодонными и имели высокую осадку, чтобы по возможности избегать мелей. Однако после наступления темноты Жеви посадил-таки “Санта-Лауру” на мель, и корабль остановился. Дав задний ход, Жеви резко бросил судно вперед и, поманеврировав таким образом минут пять, снял его с мели. “Санта-Лаура” казалась непотопляемой.

За привинченным в углу каюты неподалеку от четырех коек столом Нейт ужинал в одиночестве. Уэлли подал ему неизменный рис с бобами, а еще – вареного цыпленка и апельсин. Все это Нейт запивал холодной водой из бутылки. Над столом раскачивалась висящая на тонком проводе лампочка. Воздух в каюте был спертым и душным. Уэлли предложил Нейту спать в гамаке.

После ужина пришел Жеви с навигационной картой Пантанала. Он хотел разработать дальнейший маршрут. Преодолевать Парагвай приходилось довольно медленно, и отплыли они от Корумбы не слишком далеко.

– Вода стоит высоко, – объяснил Жеви, – назад поплывем гораздо быстрее.

О возвращении Нейт пока не задумывался.

– Никаких проблем, – ответил он.

Указав несколько направлений, Жеви сделал кое-какие подсчеты.

– Первая индейская деревня находится где-то здесь. – Он ткнул пальцем в место, до которого, по представлению Нейта, с такой скоростью плыть нужно было несколько недель.

– Гуато?

– Сим, да. Думаю, туда нужно плыть в первую очередь.

Если там ее не окажется, то, может, кто-нибудь подскажет, где искать.

– Когда мы сможем прибыть туда?

– Через два или три дня.

Нейт пожал плечами. Время для него остановилось. Наручные часы лежали в кармане. Привычка планировать дела на часы, дни, недели, месяцы вперед была давно забыта. Его судейский распорядок – великая незыблемая карта жизни – пылился в каком-нибудь дальнем ящике стола у его секретарши. Он обманул смерть, и каждый день стал для него теперь даром судьбы.

– У меня есть что почитать, – сказал он.

Жеви тут же осторожно сложил карту, собираясь уходить, и вдруг спросил:

– Вы в порядке?

– Я в полном порядке. Чувствую себя прекрасно.

Было еще много чего, чем Жеви хотел бы поинтересоваться, но Нейт не был готов изливать парню душу.

– Я в полном порядке, – повторил он. – Путешествие пойдет мне на пользу.

Еще с час он читал, сидя за столом при тусклом свете лампочки, пока не заметил, что весь взмок от пота. Тогда, собрав кучу справок Джоша, прихватив жидкость, отпугивающую насекомых, и фонарь, он осторожно выбрался на нос судна, оттуда – на капитанский мостик, где за штурвалом, сменив отдыхающего Жеви, стоял Уэлли. Опрыскав руки и ноги противомоскитным средством, Нейт забрался в гамак и стал вертеться, выбирая удобное положение. Когда ему это удалось и гамак стал размеренно покачиваться в такт движению “Санта-Лауры”, Нейт включил фонарик и снова принялся читать.

Глава 18

Вообще-то слушания по поводу оглашения завещания – дело несложное, но в данном случае существенное значение имели детали. В течение всех рождественских каникул Ф. Парр Уиклифф не мог думать ни о чем ином. Все сидячие места в зале суда будут заняты, и еще втрое больше зрителей останутся стоять, подпирая стены. Он так волновался, что накануне слушаний весь день ходил по залу судебных заседаний, прикидывая, кого куда посадить.

Пресса, разумеется, как всегда, вела себя разнузданно.

Тележурналисты хотели присутствовать в самом зале, он решительно отверг это требование. Тогда они предложили разместить камеры в коридоре, чтобы можно было снимать через стеклянные окошки в дверях. Этого он тоже не разрешил.

Газетчики намеревались сами выбрать себе места в зале, Уиклифф отказал и в этом. Они просили его об интервью, но до поры он хранил молчание.

Адвокаты также капризничали. Одни желали, чтобы слушание было совершенно закрытым, другие по понятным причинам требовали пригласить телевидение. Одни настаивали на том, чтобы до утверждения завещание хранилось за семью печатями, другие – чтобы им по факсу прислали копии для детального ознакомления. Они дергали Уиклиффа, передавали требования посадить туда-то или туда-то, выражали озабоченность тем, кого допустят в зал, а кого нет.

Уиклифф прибыл на службу рано утром. На этот день он вызвал на работу дополнительную команду помощников. Те в сопровождении его секретаря и судебного пристава прибыли в зал заседаний, где он отдавал последние указания насчет рассадки, пересчитывал стулья и проверял, как работают микрофоны. Его очень заботили детали. Кто-то сказал, что группа телевизионщиков попытается разбить лагерь в конце коридора, и он срочно отрядил человека, чтобы им помешать.

Когда с приготовлениями в зале было покончено, Уиклифф направился к себе в кабинет, чтобы заняться другими делами. Ему никак не удавалось сосредоточиться. Вряд ли в его карьере будет другой столь же волнующий день. Чисто эгоистически он рассчитывал, что завещание Троя Филана окажется скандальным и спорным, что одна из бывших семей завещателя будет обделена, а другая вознаграждена сверх меры. Или что Трой Филан лишит состояния всех своих безумных чад и обогатит кого-то совсем другого. Долгая процедура утверждения этого сенсационного завещания, несомненно, оживит заурядную карьеру Уиклиффа. Он окажется в центре урагана, который, безусловно, будет бушевать годами, ведь ставка в игре – одиннадцать миллиардов.

Уиклифф не сомневался, что именно так и будет. Один, за запертой дверью, он минут пятнадцать наглаживал свою мантию.

Первым сразу после восьми явился некий репортер, и поскольку он был пока единственным представителем прессы, на него обрушилась вся мощь системы безопасности, блокировавшая двойную дверь зала заседаний. Его грубо остановили, потребовали предъявить удостоверение личности и расписаться в списке аккредитованных журналистов, после чего велели пройти через металлоискатель. Два амбала-охранника были явно разочарованы, что сирена предупреждения не сработала. Репортер был благодарен им за то, что его не заставили раздеться догола. В зале охранник в форме проводил его по центральному проходу до второго ряда, где ему позволили наконец занять место.

Слушания были назначены на десять, но уже к девяти в коридоре перед залом собралась приличная толпа. Охрана наслаждалась обысками и бумажной волокитой. Очередь выстроилась через весь коридор.

Некоторые адвокаты родственников Филана, рассчитывавшие сразу же проникнуть в зал, пришли в страшное раздражение из-за задержки. Грубости сыпались как из рога изобилия; адвокаты и судейские помощники обменивались оскорблениями. Послали за Уиклиффом, но тот надраивал туфли и не желал, чтобы его беспокоили. Кроме того, словно невеста перед венчанием, он не хотел, чтобы гости увидели его до начала заседания. Наконец наследникам и адвокатам разрешили пройти без очереди, и это немного разрядило обстановку.

Зал суда постепенно заполнялся. Столы были расставлены в форме буквы U, кресло судьи находилось в ее разъеме, чтобы его честь мог, сидя на своем насесте, обозревать всех присутствующих: адвокатов, наследников, зрителей.

Стулья, расставленные слева, перед столом присяжных, предназначались для Филанов. С краю должен был сидеть Трой-младший, рядом – Бифф. Там они и поместились. Оба шепотом переговаривались с тремя из множества своих поверенных и отчаянно старались принять скорбный вид и при этом полностью игнорировать всех остальных. Бифф была вне себя, потому что охрана отобрала у нее сотовый телефон и она не могла прямо здесь заниматься продажей недвижимости.

Следующее место предназначалось для Рэмбла. Ради такого случая он не стал специально заниматься прической.

Однако его волосы сохранили темно-зеленый окрас – он не Мыл их недели две. Кольца победно сияли у него повсюду – в ушах, в носу и на бровях. Черная кожаная безрукавка позволяла любоваться татуировкой, коей были изукрашены его тощие руки. Рваные джинсы, старые грубые ботинки, уверенный вид. Следуя по проходу, он ловил на себе любопытные взгляды журналистов. Не отступая ни на шаг, рядом с ним суетился Йенси, его пожилой хипповатый поверенный.