Повесть без начала, сюжета и конца... - Виль Липатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я о декабристах потому вспомнила, что мне на вас глядеть тошно,– слегка помягчевшим голосом сказала Елизавета Яковлевна.– Что уж там говорить о княгине Волконской, большинство жен сосланных перед мужьями в три погибели гнулись, а не подсчитывали, кто сильнее да умнее – муж или жена. Ты меня, Нина, за вопли прости, это я для самой себя кричу, но ты с Серафимы пример не бери. Она мне дочь родная, я ее, единственную, люблю чуть меньше Володьки, но ей уже поздно мужика из себя выгонять. Замуж ей выходить теперь так же опасно, как бросать курево, а вот ты, Нинуля… Тебе, Нинуля, надо встать с ног на голову, чтобы сделаться счастливой…– Она расцепила руки, сложенные на груди, потеряв величественность скульптуры, прикоснулась костистыми пальцами к открытому колену Нины Александровны.– В семейной жизни, Нинуля, мясорубку вертеть – это самое простое. На это тебя хватит без всяких Вероник и Дашек-Машек. А вот мужчину мужчиной делать, а не давить его, не превращать в бабу – это трудно, Нинуля! Но ты хоть попробуй, голубушка моя, хоть попробуй! – повторила Елизавета Яковлевна с такой страстью и желанием помочь, что Нина Александровна нечаянно пробормотала:
– Да пробовала я, пробовала. Даже носки в кухне стирала, а толку… О господи, да не умею я делать это!
И в гостиной-столовой наступило длинное молчание: сидела, положив подбородок на руки, Серафима Иосифовна и раскуривала шестую после пельменей папиросу, сутулилась на своем любимом месте Нина Александровна Савицкая – жена главного механика сплавной конторы, печально качала головой бывшая купчиха Елизавета Яковлевна Садовская, сидел возле ее бедра-с преданной лаской на морде Джек, немедленно перешедший от дочери к матери, как только Елизавета Яковлевна появилась в гостиной. В напряженной тишине раздался веселый и разбитной голос старухи Садовской:
– А насчет обабливания. мужиков ты, Симка, права! Для меня хоккей – от всех бед спасение, но как начнут мои любимцы целоваться, я бы их – из пулемета! А все кто? Неженки европейцы да бразильцы, язви их, сопляков!
2
Муж прилетел из Ромска во второй половине дня, от районного аэродрома до Таежного ехал на час больше, чем летел от областного центра, а от здания сплавконторы до собственного дома пешком шел по времени десятую часть авиационного пути от Таежного до Ромска. Соскучившись по пешим прогулкам и морозу, Сергей Вадимович нес здоровенный чемодан, хотя уехал в Ромск с пустыми руками. О приезде мужа Нину Александровну предупредил Борька, сидящий на крыльце в ожидании приятелей.
– Сергей приехал! – сказал Борька, возникнув на пороге.– Чего же он телеграмму-то не дал?
– Опомнись, Борька! Телеграмма идет медленнее, чем летит самолет…
– Тогда я ушел! – объявил сын и скрылся прежде, чем Нина Александровна успела объяснить, что говорить «я ушел» нельзя – неграмотно. Однако почему Борька умчался вихрем, было понятно: не хотел мешать встрече, это раз; во-вторых, был болезненно самолюбив – вдруг Сергей Вадимович забыл привезти Борьке подарок!
– Ну и ну! – поразилась Нина Александровна.
Войдя в дом, Сергей Вадимович поставил чемодан у порога, подмигнув жене, вернулся в коридор, чтобы раздеться, и хотя в комнате остался запах таежнинского снега и мороза, но уже преобладали ароматы самолета, аэродромов, автомобилей и прочей цивилизации. Кроме того, пахло швейной фабрикой, должно быть от чемодана, но тут же выяснилось, что швейной фабрикой пахло от самого Сергея Вадимовича; раздевшись, он вернулся в комнату, представ перед женой, повернулся несколько раз вокруг правого каблука, прогулялся по полу, как по высокому эстрадному помосту, и наконец раздумчиво прислонился к деревянному косяку.
– Не убил? – спросил Сергей Вадимович, издеваясь над самим собой.– Переживешь?
На муже был черный английский костюм (показал лондонскую марку), под пиджаком сияла полотняная рубаха, на рукавах запонки из янтаря, ботинки теплые, французские, и сам он на вид был иностранистый. Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, Сергей Вадимович делал вид, что сосредоточенно чистит ногти и одновременно кому-то призывно подмигивает: «А ты недурна, канашка!» Так продолжалось с полминуты, потом Сергей Вадимович тихо сказал:
– Здорово, Нинка!
– Здравствуй, Сергей!
Она была рада приезду мужа: в груди плясали веселые человечки, губы сами раздвигались в улыбку, по спине катились мурашки, так как у дверной притолоки стоял родной, понятный, наверняка очень серьезный и сильный человек, старающийся казаться легкомысленным и фатоватым.
– Здорово, здорово, Нинка!
Они бесшумно сошлись на середине комнаты, обнялись крепко-крепко, счастливые, поцеловались сдержанно, целомудренно, как полагается зрелым, дующим на воду людям, которые когда-то обожглись на молоке. Запах коньяка и аэрофлота был приятен, все вообще было отлично, кроме запаха швейной фабрики и помолодевших волос Сергея Вадимовича – они у него сделались мягкими, слегка потемнели и даже начали блестеть, словно смазывал бриолином.
– Соскучился я по тебе, Нинка! – сказал Сергей Вадимович, проводя теплыми пальцами по ее шее и подбородку.– Ты моя длинненькая… Ты моя ста-а-а-арушка… Ты моя…– Он вовремя понял, что нельзя идти дальше, и добавил с украинским акцентом: – Ты моя хорлынка, то есть пытичка…
Нина Александровна, само собой, думала о помолодевших волосах мужа. Как это могло сочетаться – открывшаяся язва и блестящие волосы? Нина Александровна совсем недавно прочла в одном из популярных журналов о том, что состояние человеческих волос точно отражает его душевное и физическое состояние, да и по себе знала, что стоит какому-нибудь классу сбиться с панталыку или самой заболеть гриппом, как волосы становились сухими, ломкими и тусклыми.
– Ты стал красивым мужчиной! – сказала Нина Александровна и слегка отодвинулась от мужа.– Вам об этом известно, милостивый государь?
Он сделал рот ижицей, комически сведя глаза к переносице, пошел медленно к зеркалу, вделанному в шкаф. Возле чисто протертого стекла Сергей Вадимович остановился, начал разглядывать себя всесторонне и добросовестно.
– Элемент покрасивения есть,– наконец сказал он.– Думаю, все дело в черном костюме…
– Ты и до костюма был красавцем… Девочки возле кинотеатра «Октябрь», наверное, проводили манифестации…
Засмеявшись, Нина Александровна подошла к мужу со спины, положила подбородок ему на плечо, заглядывая в зеркало на свое и мужнино лицо, произвела сравнение – они были, можете себе представить, красивыми, похожими на мужчину и женщину из модного журнала; поэтому Нина Александровна опять засмеялась, вдохнув запах коньяка и аэрофлота, подула мужу в шею, отчего он съежился – боялся щекотки.
– Этого еще не хватало! – шутливо сказала она.– Образовался муж-красавец… Чего же ты об этом раньше-то не сигнализировал?
– Прости, больше этого не повторится… Она поцеловала Сергея Вадимовича в шею.
– Несколько дней назад я была у Серафимы Иосифовны Садовской. Мы с ней долго гуляли и разговаривали… Как твоя язва? Ты показывал ее в столице нашей области?
– Показывал,– ответил он и поджал губы.– Можешь себе представить, не рубцуется язвочка-то, не рубцуется!… Вот в том чемодане лежит еще одна книженция о кормежке язвенных больных…– Он вдруг рассердился: – Да пойми ты, идолище, не могу я сейчас ложиться в больницу! Не могу! Почему? Ну, знаешь ли… Начало года, ремонт техники, жалобы Булгакова, дружеские звонки Цукасова – это тебе не баран начихал… А новый дом?
Обнявшись, они медленно раскачивались, словно танцевали старинное танго на одном месте, в зеркале скользили их строгие красивые отражения, и было такое ощущение, точно Сергей Вадимович вовсе и не уезжал в Ромск, и это, наверное, возникло оттого, что речь зашла о новой трехкомнатной квартире.
– Я люблю тебя, Нинка. Чес-слово, люблю!
– Ты мой красивенький,– прошептала она и провела пальцем по шее мужа, еще тише прошептав: – Ше-я…
Несколько секунд они раскачивались в полной тишине, потом Нина Александровна сняла подбородок с плеча мужа, попятившись, села в кресло при журнальном столике, чтобы немножко передохнуть – было тяжело от любви к Сергею Вадимовичу.
– Раздаются подарки! – торжественно произнес он, потроша чемодан.– Производится также материализация духов!
Это он цитировал из Ильфа и Петрова, и это теперь уже казалось таким же отсталым, как самолет «ПО-2» по сравнению с «ТУ-104». О «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке» теперь говорили как о далеком прошлом, почти все преподаватели в учительской хором утверждали, что московский быт ильфовско-петровских времен острее и лучше написан в романе «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, и даже Мышица перестал цитировать Ильфа и Петрова, а уж об англичанке Зиминой и говорить не приходилось: она самоотверженно работала на романе «Сто лет одиночества» Маркеса, причем врала, что читала роман в подлиннике.
