Расследование - Алексей Иванников

Почти весь следующий день отходил я от тягот и переживаний предыдущего: я решил дать себе отдых и никуда не ездить, тем более что договориться с кем-то ещё у меня просто не было времени и возможности: бывшего друга Р. я всё никак не мог застать, а с последней женой – чей номер телефона у меня хранился несколько лет – слишком неудобно казалось договариваться после десяти часов вечера. Я сделал это на следующее утро, когда неожиданно даже для себя дозвонился ей домой: она подошла сама после двух или трёх гудков, и хотя я и почувствовал некоторое сопротивление, мне удалось уговорить её принять меня на следующий день после обеда. Как раз приближалась суббота, и я надеялся, что не очень сильно отвлеку вдову и главную хранительницу памяти от личных дел: насколько мне было известно, она не выходила больше замуж и одна воспитывала детей. Я слышал, что у Р. было двое – мальчик и девочка, но не имел совершенно никакой информации: сколько им лет и кем они стали. Это безусловно имело значение для будущей книги, где нельзя было обойтись без всякого упоминания оставшихся родных и наследников, несущих в себе гены великого отца. Возможно, кто-то из них стал даже продолжателем дела Р., для чего, безусловно, существовали самые благоприятные условия: сына или дочь великого актёра не могли не принять в любой самый престижный и труднопроходимый институт, и наверняка любой или почти любой театр взял бы продолжателя к себе в труппу. Это требовало проверки, а пока я занялся информацией, приобретённой вчера во время визита в театральный институт. Как ни печально выглядело дело, но об Р. в том самом месте – гордостью которого он фактически стал – почти окончательно забыли: им там просто не интересовались, во всяком случае с тех пор, как к власти пришло новое руководство. Насколько я заметил, искусство больше не являлось для них приоритетом, и они занимались чем-то грязным и не вполне разрешённым: подпольная возня вместе с рассказом старого преподавателя производили страшное впечатление, которое явно усиливалось невозможностью чем-то помочь: ведь если всё это было правдой, то покровители руководства обладали полным превосходством, и пострадать при таком раскладе мог только незадачливый разоблачитель. Я даже не решился позвонить кому-нибудь из знакомых: услуга могла оказаться медвежьей, и я ещё оказался бы и виноват в том, что хотел вступиться и помочь правде, и так получающей слишком много в последние времена.

Единственным положительным итогом стало подтверждение слухов о поведении Р. и его отношениях с женщинами. Здесь картина прояснялась и показывала в истинном свете его особенности и недостатки. Полностью подтверждалась его репутация донжуана и шутника, любящего беззлобно поиздеваться над тупым нечутким обывателем, ничего не понимающим до определённого момента: такое встречалось и раньше, ещё в школе он доводил некоторых учителей до слёз, за что неизменно страдал и получал выговоры и нахлобучки, но уже совсем явно данное качество стало проявляться у Р. в пору расцвета: играя в спектакле, он мог незаметно сымпровизировать, издеваясь над ничего не понимающей публикой, и только режиссёр хватался за сердце, но тихо и почти незаметно великий актёр выплывал из той ситуации, куда сам только что себя загнал. Никакие запреты и внушения не годились и не могли воздействовать на его характер: даже режиссёр, с которым Р. почти всю жизнь работал вместе в театре, оказывался беспомощен и почти не пытался оказывать влияние. К счастью, вышестоящие и курирующие органы слабо разбирались в искусстве, и потому претензий с их стороны практически не возникало, тем более что большая часть их внимания сосредотачивалась на официально зарегистрированных и заверенных экземплярах тех опусов, которые находили доброе внимание и поддержку у режиссёра и потому принимались к постановке: трудно было доказать, что целью импровизаций являлась попытка ухода из-под бдящего ока, а не обычная ошибка или неточность, тем более что магнитофонные записи в данном случае не рассматривались в качестве решающего доказательства.

Что же касается отношений Р. со слабым полом, то ничего удивительного не было в тех многочисленных победах и приключениях, слабые воспоминания о которых и сейчас ещё бороздили умы: гениальному и по-настоящему привлекательному человеку оказалось многое доступно и дозволено, и он не стесняясь использовал свои преимущества, не слишком считаясь с официальной точкой зрения и собственным семейным положением. Началось это – как я уже знал – сразу после первой женитьбы: тогда он только распробовал свободу, но по-настоящему стал раскрываться уже позже. Даже вторая женитьба не образумила его и не заставила даже просто убавить темп, в котором он менял любовниц: одна из них и стала его новой женой. Надо думать, он не слишком скрывал от неё очевидную реальность, потому что второй брак продолжался также не слишком долго: он женился повторно через год после окончания театрального института, когда был молодым начинающим актёром в одном из самых молодых тогда театров города.

Даже лучшие друзья находились в шоке из-за непонятного тогда никому события: некие предвестия той славы, что в конце недолгой жизни всё-таки успела накрыть Р. своим крылом, уже начинали рокотать на горизонте, и во всяком случае посещавшим театр и видевшим будущего кумира была очевидна его великая стезя; когда же в самый разгар великой работы, которая шла всерьёз в нём самом и проявлялась время от времени на сцене, побуждая обратиться к великим примерам и сравнениям, он всё-таки совершил свой никому не понятный шаг – все оказались разочарованы. Пока он ещё не стал любимцем публики, из-за которого во время аншлагов возникали уличные пробки и почти невозможно было добраться домой из-за дежуривших в самых неподходящих местах поклонников и главное поклонниц: он снова жил у родителей, видимо, сумев как-то помириться и восстановить почти прерванные связи, хотя и не всегда по понятным причинам приходил домой ночевать. Он находился ещё в начале пути к вершине; главный режиссёр не доверял пока ему главных ролей, но и второстепенное он делал так, что многие ведущие актёры могли позавидовать новичку, и, надо думать, без сопутствующих интриг дело не обходилось. Во всяком случае далеко не сразу талант Р. начинал находить достойное применение и воплощаться в образы, ставшие классикой поколения: здесь был и весьма своеобразный Хлестаков – вершина всего раннего периода, и пара достаточно значительных ролей в шекспировских пьесах, и кое-что из традиционной русской классики: уже тогда диапазон ролей и образов простирался от лёгкой иронии до тяжелейшего гротеска, включая также большую часть всех жанров и направлений театрального искусства. Многие не понимали Р., считая его всеядным и предсказывая скорый закат карьеры: вот ещё чуть-чуть, и он не выдержит – но он совершенно не хотел считаться с сумрачными прогнозами и поднимался выше и выше, отходя ещё и от тех заученных азбучных истин, на которых был воспитан. Если бы теперь он попался на глазам былым учителям, выпустившим его за двери сначала школы, а потом театрального института, то вполне возможно, что у наставников возникло бы горячее желание забрать соответствующие выпускные документы обратно, но ошибка была уже сделана и никто не мог её исправить: разумеется, кроме соответствующих органов. Вольномыслие, естественно, не принадлежало качествам, считавшимся положительными и требующими поощрения, и вполне естественно, что с приходом Р. в театр за ним установилось негласное наблюдение, по результатам которого можно было предпринять адекватные действия; помимо всего прочего сам театр вместе с его режиссёром также числились в списке негласных подшефных у той же организации, хотя до поры до времени явного нажима и воздействия почему-то на театр и не оказывалось. Возможно, дело заключалось в его популярности и той волне успеха, на которой никому не известная труппа с достаточно молодым руководителем пребывала в течение нескольких лет: волна несла их мимо скал и рифов, пока ещё не выраставших резко на самом пути и не дырявивших не слишком прочные борта. Это оказался самый удачный период, о котором потом во времена наступления трудностей всегда с благоговением вспоминали: спектакли выпускались если и не в срок и не совсем в том окончательном виде, к какому существовало максимальное стремление, то во всяком случае с не очень значительными поправками и купюрами, дававшими возможность понять первоначальный замысел. Р., конечно же, являлся активным участником постановочного процесса, вмешиваясь уже тогда в дела, не относящиеся к его компетенции, хотя пока ещё с ним не очень считались, объясняя излишнюю горячность молодостью и желанием выделиться, показать себя на общем фоне. Что-то здесь было, наверно, справедливо, но никто пока не знал истинных глубочайших возможностей, скрывавшихся внутри Р. и до поры не выходивших наружу: его умение из пустой посредственной пьесы сделать нечто вполне приемлемое и даже иногда достаточно интересное ещё не смогло из-за внешнего сопротивления проявиться в полной мере, и, как и прежде, Р. считался человеком с трудным и вредным характером.