Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик - Василий Песков

В поселке есть хорошая баня. И, при отсутствии прочих других удовольствий в тайге, топят ее почти ежедневно. Лыковым предложили попариться. Все наотрез отказались: «Нам это неможно».

Среди запретов, ни разу никем не нарушенных, была и еда. Уж чем только не соблазняла их повариха. Нет! Садились в сторонке под «кедрой», развязывали свои мешки и ели черный картофельный хлеб, запивая водою из Абакана.

Спать, однако, соглашались под крышей. Дмитрий, не раздеваясь, в своей «лапатинке» ложился на раскладушке – «тепло и мягко, и свет вельми добрый». Дед ложился спать у кровати. Савин то ли по привычке, то ли из важного принципа спал полусидя на корточках, прислонив голову к стенке.

В беседах, проходивших обычно живо и даже весело, однажды дело дошло до момента неизбежно-естественного. «Бросали бы вашу нору, перебирались бы к нам!» – сказала сердобольная повариха, считавшая долгом особо печься о Лыковых-сестрах. Все примолкли и повернулись к Савину. Даже дед поднял брови. «Им надо прясть и богу молиться», – сказал Савин.

Более к разговору на эту тему не возвращались. Но визиты взаимные не прекратились. Отношения становились теснее и дружелюбней. Возле реки у нижней избушки Ерофей показал мне «пункт связи» – берестяной шалашик под кедром. В нем когда-то геологи оставили глыбку соли с надеждой: возьмут. С тех пор шалашик служит для всяких случайных посылок. Вверх по реке поднимается кто-нибудь – в шалашик кладет гостинец. И в нем, в свою очередь, всегда находит берестяную упаковку орехов или картошки.

Оставшись вдвоем, Карп Осипович и Агафья, по словам Ерофея, «совсем обрусели». Откровенно говорить стали: «Без вас скучаем». А когда дошел до них разговор, что участок геологов могут закрыть, погрустнели: «А как же мы?» «Да к людям, к людям надо вернуться!» – сказал Ерофей. «Нет, нам неможно. Грешно. И вельми далеко углубились, чтобы вернуться. Тут умирать будем».

Агафья была приветлива, любила с гостями и пошутить.

Наши с Агафьей и стариком разговоры были обстоятельно-долгими и для обеих сторон интересными. Вот деталь разговора.

В день, когда плотничали, старик спросил:

– А как там в миру? Большие, я слышал, хоромины ставят…

Я нарисовал в блокноте многоэтажный московский дом.

– Господи, да что же это за жизнь – аки пчелы во сотах! – изумился старик. – А где ж огороды? Как же кормиться при такой жизни?!

Были в общении и маленькие проблемы… Об отношении Лыковых к бане, к мылу и к теплой воде я уже говорил. В хижине возле дверей и на дереве, возле которого мы разложили костер, висят берестяные рукомойники. Общаясь с нами, старик и Агафья время от времени спешили к этой посуде с водой и омывали ладони. Не от грязи, а потому что случайно коснулись «человека из мира». Причем я заметил, мытья ладоней даже и не было, был только символ мытья, после чего Карп Осипович тер руки о портки чуть повыше колен, Агафья же – о черное после пожара платье.

Были у нас с Николаем Устиновичем некоторые трудности с фотографией. Ерофей предупредил: «Сниматься не любят. Считают – грех. Да и наши их одолели сниманьем». Все дни мы крепились – фотокамеры из рюкзаков не доставали. Но в последний день все же решились заснять избушку, посуду, животных, какие ютились возле жилья. Старик с Агафьей, наблюдая за нашей суетливо-вдохновенной работой в окошко из хижины, говорили сидевшему возле них Ерофею: «Баловство это…» Раза четыре «щелчки» случились в момент, когда старик и Агафья попадали в поле зрения объектива.

И мы почувствовали: не понравилось старику. И действительно, он сказал Ерофею: «Хорошие, добрые люди, но что же машинками-то обвешались…»

Когда мы взялись укладывать рюкзаки, Карп Осипович и Агафья опять появились с орехами – «Возьмите хоть на дорогу». Агафья хватала за край кармана и сыпала угощение со словами: «Тайга еще народит. Тайга народит…»

Перед уходом, как водится, мы присели. Карп Осипович выбрал каждому посошок – «в горах без опоры неможно». Вместе с Агафьей он пошел проводить нас до места, где был потушен пожар.

Мы попрощались и пошли по тропе. Глядим, старик и Агафья семенят сзади – «еще проводим». Проводили еще порядочно в гору – опять прощанье. И опять, глядим, семенят. Четыре раза так повторялось. И только уже на гребне горы двое нас провожавших остались. Агафья теребила кончик даренного ей платка, хотела что-то сказать, но махнула рукой, невесело улыбнувшись.

Мы задержались на гребне, ожидая, когда две фигурки, минуя таежную часть дорожки, появятся на поляне. Они появились. И, обернувшись в нашу сторону, оперлись на посошки. Нас видеть они уже не могли. Но, конечно, разговор был о нас.

– До зимы теперь разговоров, – сказал Ерофей, прикидывая, когда сможет еще навестить это не слишком людное место. – Люди же, люди – жалко!

Тропинка довольно круто повела нас вниз к Абакану.

Заключение

Вот такая история… Почти «ископаемый» случай в человеческом бытии. Можно предположить: таких тупиков фанатичная вера в силы, лежащие за чертой жизни, и бегство от самой жизни рождали в прошлом немало. За триста лет от Никона и Петра тайга поглотила множество всяких скитов, хижин, могильных крестов. Но одно дело – давнее прошлое, другое – как эхо прошлого, как находка живого мамонта, этот таежный случай.

Река Абакан в районе поселка геологов и лыковских троп.

Сложное чувство испытал я, встретившись с Лыковыми. Очень занимала возможность крошечной группы людей выжить в добровольно избранных ею условиях без соседства себе подобных, без радости улыбнуться кому-то, без возможности попросить помощи, подать, наконец, кому-то предсмертный крик. Один на один с не бедной, но беспощадной Природой. Не с той «природой», куда мы ходим и ездим подышать воздухом, полюбоваться закатом, послушать птиц и вернуться потом в жилище с теплой водою, со светом, с магазином в пяти шагах. Тут вызов был брошен силам, с которыми люди имели дело в далекопещерные времена.

Разница между теми давними нашими предками и этими добровольными робинзонами, конечно, была. Лыковы принесли от людей багаж навыков и умения взять у природы хотя бы насущное. Но багаж этот был очень тощим. Многое надо было самим открывать, изобретать, приспосабливаться. В чистом виде борьба за существование! Борьба драматическая, как полет во Вселенную без возвращенья на Землю. Лыковы в этой борьбе, надо признать, одержали победу.

Но каков смысл победы, одержанной стариком Лыковым, пережившим свое потомство? Эта победа бессмысленна. «Жили, страдали…» Не в радости жизни, не в продолжении себя в делах и в потомстве виделся смысл, а лишь в страданьях, чтобы заслужить «блаженство на небе» или хотя бы снисхождение бога.

Бурильщик в поселке геологов, когда это все мы вечером обсуждали, сказал: «Если бы богом был я, то, вопрошая о том, кто и как тут жил на земле, я бы, выслушав Лыковых, усмехнулся: грех, великий грех – так неразумно, так жалко распорядиться жизнью!»

Бывают в человеческой жизни ошибки – оступился в отношениях с близкими, здоровье неосмотрительно потерял, обидел кого-то, стезю в житейских делах неверную выбрал, потратил силы на что-то бесплодное, да мало ли в жизни ошибок, подчас драматических. Но целую жизнь превратить в сплошную ошибку – это трагедия! Я не решился задать Карпу Осиповичу вопрос: не жалеет ли он обо всем, что сделано его волей? Вопрос суровый, и он, возможно, сам по себе встает ночами в седой голове старика, ибо нельзя не видеть, сколь печален конец таежного жития.

Всех Лыковых жалко. Старика жалко – впустую потратил крепость своего духа, житейский опыт, сильную волю. Акулину Карповну жалко – она как заблудшая нитка в хождениях за иголкой. Старший сын умер озлобленным против отца, фанатически убежденным, что жить было надо еще суровей, чем жили. Наталья… Гляжу на снимок: рассматривает подаренный ей платочек – минута маленькой радости. Что было отрадного в ее жизни? Пряла, варила, утешала и умерла с мукой: а как же Агафья? Дмитрий… Он, кажется, прозревал, и можно только догадываться, какие бури сомнений и трудных вопросов рождались в его душе. И Агафья сейчас… Вспоминаю ее в первый день встречи после тушенья пожара. Вся черная, валится от усталости. И передышки не видно. Сейчас, представляю, роет картошку, а там зима с полутораметровым снегом возле избенки. И завтрашний день? Отец пока еще крепок, но 84 – это 84. Что будет с ней? С геологами мы говорили об этом. «Придумаем что-нибудь, – сказал Ерофей, – не бросим одну».

Мир человеческих ценностей… В нем много крайностей и условностей. Один строит разве что только не замок с гаражом, с заборами, с дорогой мебелью и вздыхает, несчастный: у соседа еще богаче. Другой счастлив тем, что есть у него в рюкзаке. Один даже к соседу за два квартала едет в автомобиле и в лесу сидит на раскладном стуле, другой пешком готов до полюса топать. Один не расстается с приемником, телевизором, другому ухо радует стрекотанье сороки и гвалт воробьев. Один жаждет побыть в одиночестве, другому подай компанию… Можно и Лыковых в какую-либо самую крайнюю крайность зачислить и попытаться их как-то понять. Однако есть вещи, без каких человека представить трудно: тепло, свет, чистая рубашка, чистая постель, возможность улыбнуться кому-то, отправиться хотя бы в соседнюю деревню – узнать, как другие живут. Всего этого Лыковы были лишены.