Мезенцефалон - Юрий Бригадир

– Я думал, ты всю жизнь в этих столярках провел, – безразлично сказал я.

– Да, в общем, так оно и есть… Не всегда только я там руками работал. Да. Ну, а как рассчитался со всеми подчистую, тут я вообще оторвался. И понимал, что пить нельзя, да словно на волю вырвался. Впрочем, так оно и было. Хоть под утюгом и не лежал, а все одно – приятного мало. Да. Где там у нас лечилово?

– Да вот, – я, не вставая, дотянулся и подал Китайцу флакон.

Он посмотрел его на свет, сел, хмыкнул, вылил в поганый стакан и, не морщась, выпил. Запивать не стал, занюхал только рукавом.

– Мне еще тогда хирург говорил… Да… Давай, мы тебе большой палец от ноги пришьем, работать сможешь. Но именно тогда не до того было, а именно сейчас у меня на это денег нет. Чтобы их заработать, мне нужен большой палец, а без большого пальца я их не заработаю.

– А, скажем, занять? – спросил я.

– Ха… – беззлобно и безразлично ответил Китаец. – Займи, хули…

– Ха… – с той же интонацией сказал я…

После «Тройного» пришлось проявить чудеса сообразительности. Китаец позвонил дальней родственнице, наврал с три короба про облитерирую-щий тромбофлебит и под это дело выцыганил у нее сорок рублей на лекарство. Название я придумал сам, соединив два слова из медицинского справочника. Далее мы пошли искать замену иссякнувшему фонтану дешевого спирта в соседнем подъезде. Через полчаса мы открыли другой, даже более выгодный источник, и остаток дня бухали на стройке, благо там все было под рукой.

После захода солнца Китаец пошел поссать и потерялся. Еще через полчаса пиздежа со сторожем о политике я пошел домой. Начиналось вечернее тягучее похмелье. Я шел, смотрел себе под ноги и мучительно вспоминал стихи образца тринадцатого года. Маленький… веселенький… нет, не так…

Маленький, зелененький,Быстренький, веселенький,Он волчком кружится.Он огня боится,Он в щели живет.Он меня тревожит…Кто же мне поможет?Маленький, зелененький,Он меня убьет…[2]

…Дома я сел на пол спиной к дивану и стал слушать цикад. Кровь загустела. Воздух тоже можно было резать ножом. Сердце билось с каким-то хлюпаньем, которое больно отдавало в оба уха. В дверь позвонили, потом постучали, потом загремели ключом в замочной скважине, потом в комнату вошла Ленка.

– Ты почему не открываешь? – спросила она.

Я молчал.

– Язык проглотил?

Я молчал.

– Что тут вообще происходит?! Я молчал.

– На работу позвонила – там тебя давно уже нет. Сотовый не отвечает. Домашний не отвечает. Ты трубку тоже не берешь, что ли? Целый день звоню. Мне сказали, что ты запил. Вижу – не врут, сволочи. Немыто, не прибрано, про твою рожу я уж не говорю… Ты меня слышишь?

Я молчал, молчал и молчал. Потом сказал:

– Денег дай.

– Я тебе дам сейчас денег! Скотина! – Ну и пошла тогда на хуй! Я тебя не звал… – Да? Ты, урод, в почтовый ящик заглядывал? – она кинула передо мной кучу бумажек. – За телефон, за свет, за квартиру… Вот еще… Это вообще непонятно за что… Вот из банка… Ты там кредит, что ли, брал? Вот еще за квартиру! Я, между прочим, тут еще прописана! Что это за фляга валяется? Что это за флаконы по углам? Ты одеколон уже пьешь, животное?

Я встал, накинул куртку, натянул по плечи вязаную шапку и пошел к двери.

– Ну-ка стой, скотина!!! – взвизгнула она и дернула меня за рукав так, что я не удержался и упал. Падая, я неудачно зацепил все на свете, включая полку-вешалку, и вся эта хрень упала на меня. Как-то неожиданно я оказался под грудой старой одежды и шапок.

– Убью! – откуда-то сверху сказала Ленка и стала разгребать завалы искусственной кожи и настоящего синтепона. Освободив голову и плечи, она вцепилась мне в шею маникюром и тут же стала душить. Я взял ее за запястья и легко освободился. Потом сел, покрутил головой и привалился спиной к стене.

– Ты «Империю чувств» смотрела? – спросил я.

– Нет… – ответила она и села рядом.

– Руками тяжело душить… Лучше пояс от халата. Ремень тоже неплохо. Эээ… Витая пара пойдет, а еще лучше – коаксиальный кабель. В кладовке возьми… Там на весь подъезд хватит.

– Идиот… – всхлипнула она. – Что ты делаешь?

– Живу…

– Так не живут! Это свинство какое-то!

Она встала и пошла на кухню. Послышался сдавленный стон и звуки посуды. Потом зашумела вода из-под крана. Затем раздался звук открываемого холодильника и возглас «мама родная!». Потом долго шуршали бумага и полиэтилен.

Отвратительная вещь – вечернее похмелье… Ленка вернулась с двумя огромными пакетами мусора.

– Ну-ка, вынеси! – приказала она и тут же исчезла, бросив пакеты передо мной. – И не вздумай мне рассказывать про больную душу и внутренние противоречия с самим собой! – громко говорила она из кухни под звуки хлеставшей водопадом воды. – Терпеть этого не могу! Нет у тебя никаких душевных болезней! Нет у тебя никаких противоречий. У тебя вон – есть неоплаченные счета, засранная квартира, немытая харя… Еще у тебя есть друзья-дебилы, которые только и рады сесть на хвост и пропить все, что ты имеешь. Потом они, конечно, пропадут, когда кончатся деньги. Вот у тебя сейчас нет денег? Нет. И друзей нет. Все, ты никому не нужен. А я дура, что сюда пришла. Слышишь?! Ты мне ни тогда не был нужен, ни сейчас. Я вообще не понимаю, зачем сюда пришла!!! Очень, знаешь ли, люблю за другими дерьмо подтирать. Жить, бля, без этого не могу! Иди, скотина, мусор выноси, я тебе сказала! И запомни – нет у тебя никаких проблем! Вся твоя проблема – это ты сам! Ты, как кот паршивый, – без помоек жить не можешь! Ты вообще ничего не можешь, кроме как портить другим жизнь, а до кучи еще и себе. Но на других тебе насрать, потому что ты пуп земли и все тебе чего-то должны. Кто, бля, внимания, а кто, как я, – денег. Сколько я тебе денег должна? Как пить дать – для начала заплатить по этим вот бумажкам… Еще я тебе должна ласки, верности до гроба и неземной любви. Так вот, дорогой мой, ни хуя, как ты выражаешься, от меня ты не дождешься. Ни первого, ни второго, ни третьего… Есть нормальные, человеческие мужики! Почему мне попалось это говно, хотела бы я знать? Я же тебя терпеть не могла! На кой ты мне сдался?!

Я выкарабкался из кучи одежды, поднялся, вынес мешки с мусором, пропихнул их в мусоропровод (один проскочил, второй застрял – ну и хуй с ним), вернулся назад…

– Все знает, твою мать, все умеет!.. Ни хера у тебя нет, только амбиции… Скажи мне, солнце мое, чего ты за всю жизнь добился? Что такого ты сделал? Чем ты других лучше? Каждая тварь хоть чего-то хочет! Ты – чего хочешь??? Зачем я тебе была нужна? У меня был совершенно приличный жених! Ему тоже была нужна приличная жена. Я – такая, понимаешь? Ты все мне поломал… Что за, мать его, привычка такая – захватить, вперед выкарабкаться, раньше всех урвать, а потом бросить все псам на съедение… Знаешь, почему ты такой?

Я вошел в кухню и спросил:

– Почему?

Ленка стремительно мыла посуду.

– Для тебя первым легко стать. Единственным легко стать. Даже умным легко. А остаться ты таким не можешь – много сил надо, а ты слабый. Слабый и ленивый… Вот так… Импульс есть, а толку нет…

– Перестань…

– Что «перестань»? – Она бросила в раковину очередную посудину и повернулась. – Я неправду говорю?

– Правду… Дай денег, мне похмелиться надо…

– Аааа!!!! – Ленка закрутила кран, вытерла руки полотенцем и взяла со стола свою сумку. – Твою мать… Денег ему… На, скотина! – она достала сто рублей, невероятную в моем нынешнем состоянии сумму, практически неземное богатство, и положила на стол. – Стой! – вдруг подумала она. – Так, вот тебе еще пятьсот. Сейчас напишу, что нужно купить! – Достав из сумки блокнот и ручку, она молниеносно написала список, с треском оторвала листок и сунула мне в руки.

Уже через десять секунд меня не было…

Когда ты пьешь, то первые несколько недель совесть еще есть. Потом она как-то резко сдает. А еще через несколько месяцев все нравственные проблемы решаются очень быстро, без проволочек. Принцип один, как я уже упоминал, – похую все принципы. За бутылку водки легко продаются три родины оптом или одна мать в розницу, расчлененкой. Врется даже не легко, а спонтанно и рефлекторно. Так, походя и не останавливаясь, кот убивает бабочку и идет дальше по своим делам, тут же забыв об этом самом насекомом.

В запое вдохновенно занимаются любые деньги, которые вообще человек способен одолжить, – до завтра. В крайнем случае – до послезавтра… Или до получки, которая наступит ровно через полвека, минимум. Время не имеет смысла, как не имеет смысла человеческое страдание, как совершенно призрачной становится душа или еще какая-нибудь эфемерная, ненужная хрень. Говорят, у наркоманов это еще резче, но с ними я не общался. Другая ниша и другое зелье. Болтаясь по изнанке жизни, мы иногда с ними встречались, как встречаются на теле человека, например, две банды вшей – головных и лобковых. Но, поскольку вшам делить нечего, то они расходятся, не пересекаясь. Так и мы, едва удостоив взглядом покореженных приходом торчков, проходили мимо. Помню, как-то сидели в сквере, а на соседней скамейке долго, очень долго загорал один наркоман. Мы сходили за первой, второй, вернулись, опять шлялись, опять вернулись, опять пили. К вечеру, покидая скамейку, я увидел, что он умер. Вернее, на него обратил мое внимание Китаец. Он сказал: