Игра Эндера - Орсон Кард

— Идеальный ученик, — говорили о нем учителя. — Хотелось, чтобы и остальные стали такими же. Он все время учится, он умеет извлекать знания из простой жизни, а жизнь превращать в знания. Он обожает учиться.

Но Валентина знала, что это лишь видимость, сплошной обман. Питер любил знания, любил сам процесс учебы, все верно, но учителя ничего не давали ему. Он учился и получал знания благодаря домашнему компьютеру, постоянному копанию в библиотеках и знакомству с базами данных, думая и рассуждая о сути вещей, а кроме всего прочего, беседуя с Валентиной.

В школе он вел себя так, как будто возбужден и по-ребячески взволнован впечатлениями дня. «О, боже, я никогда не подозревал, что изнутри лягушка выглядит именно так», — говорил он. А дома тщательно изучал голограммы строения клетки, способы их деления и функционирования в едином организме. При этом он весьма умело пользовался литературой, веками накопленной в филотических библиотеках вселенной. Питер был мастер лести и обмана, а учителя легко покупались на его «невинный взор» и постоянное стремление к новым знаниям.

Тем не менее, все было хорошо. Питер больше не ожесточался, не стремился к лидерству и утверждению на костях других. Со всеми вел себя ровно и доброжелательно. Это был во всех отношениях новый Питер.

Все легко поверили в это. Отец и мать радовались и не уставали повторять о благом влиянии переезда. Казалось все вдруг нацепили розовые очки. Иногда Валентине хотелось кричать: «Протрите глаза, это совсем не новый Питер. Это прежний, старый Питер, только умнее и коварнее!»

Намного умнее. Умнее тебя, отец. Умнее и тебя, мама. Умнее всех, кого мне только доводилось встречать.

Но не умнее меня.

— Я все еще решаю, — сказал Питер, — убивать тебя или нет.

Валентина прислонилась к сухому шершавому стволу, костерок угасал, унося с собой последние капли неповторимого аромата.

«Я тебя тоже люблю, Питер».

— А ведь это так просто. Ты постоянно разводишь эти мерзкие глупые костры. Можно просто ударить и сжечь тебя. Ты будешь прекрасной жертвой ритуального костра.

— А я думаю, что ты так крепко спишь ночью, что тебя легко можно кастрировать во сне.

— Ты не осмелишься. Тебе это приходит в голову только когда я стою перед тобой, как сейчас. Я пробуждаю в тебе все лучшее: лучшие чувства, лучшие мысли… Ладно, Валентина, я решил не убивать тебя. Я думаю, что ты еще пригодишься мне.

— Я?

Еще несколько лет назад Валентина холодела от страха от угроз Питера. Однако теперь, она даже не испугалась. Нет, она не сомневалась, что Питер способен убить ее. Она не знала ни одной, даже самой ужасной вещи, которую бы Питер был не в силах осуществить. Она так же знала, что Питер не был душевно больным и мог вполне контролировать себя и свои поступки. Он владел собой лучше, чем кто-либо из тех, кого она знала. За исключением, пожалуй, ее самой. Питер мог откладывать и замедлять исполнение своих желаний настолько, насколько это было ему необходимо; он легко управлял своими эмоциями. Она была твердо уверена, что он не только не сможет причинить ей боль, он даже пальцем не тронет ее в порыве ярости. Он может решиться лишь в случае, когда выгода пересилит риск. Другие люди вели себя по-иному, большей частью импульсивно. Поэтому она многим предпочитала Питера. Он всегда поступал согласно выгоде для себя и сообразно собственным интересам. Поэтому, все что было нужно, чтобы обеспечить себе безопасность, это постоянно поддерживать в нем интерес, живая она ему нужна больше, чем мертвая.

— Валентина, все вещи рождаются в голове. Я тут проследил за передвижением армии в России.

— О чем мы говорим?

— О мире, Валентина. Ты знаешь о России? Такая огромная империя? Варшавский договор? Единые нормы и пространство Евразии от Нидерландов до Пакистана?

— Они никогда не публиковали данные о своих войсках и их передвижении, Питер.

— Ну конечно же, нет. Но они регулярно публиковали расписание пассажирских и грузовых поездов. Я составил программу, анализирующую данные расписания и раскрыл ряд секретных передвижений войск, перебрасываемых поездами специального назначения, идущими одними и теми же маршрутами. Затем сопоставил данные за три года. За последние шесть месяцев они особенно активизировались, они готовятся к войне. Наземной войне.

— А как же Союз? Баггеры?

Валентина не понимала, чего добивается Питер, он часто начинал подобные обсуждения, особенно касающиеся мировых событий. Он использовал ее как своеобразный тестер своих идей, как средство отточки и шлифовки мысли. В ходе обсуждения, как правило, ее собственные мысли тоже очищались от всякого мусора. Она скоро выяснила, что несмотря на то, что их точки зрения на будущее устройство мира редко сходятся, они очень редко расходятся в том, какой мир есть и как он устроен. Они весьма искусно наловчились выкачивать важную и точную информацию даже из романов абсолютно невежественных, доверчивых молодых писателей. Информационное стадо, так называл подобных писак Питер.

— А нынешний Полимарт ведь русский? Он прекрасно осведомлен, что происходит с флотом. Значит, они уже выяснили, что баггеры больше не представляют угрозы, или то, что мы стоим на пороге новой грандиозной баталии. Так или иначе, война с баггерами окончена. Они вовсю готовятся к новой войне.

— Но если они передислоцируют войска, то это должно быть известно Стратегу.

— Все обставлено как внутренние перемещения внутри Варшавского Договора.

Весть была ошеломляющей. Мир и сотрудничество всей вселенной казались незыблемыми со времен первой войны с баггерами. То, что обнаружил Питер, фундаментально подрывало основы мирового порядка. В ее мозгу сама по себе возникла ясная картина того мира и порядка, который был накануне вторжения баггеров.

— Значит мы опять скатываемся к старому пути развития.

— Нет, есть несколько отличий. Ныне мы надежно защищены в одном плане — вряд ли кто-нибудь сможет воспользоваться ядерным арсеналом оружия. Теперь мы сможем убивать друг друга тысячами вместо прежних миллионов.

Питер хмыкнул.

— Вал, все находится в полной готовности. Сейчас многочисленный интернациональный флот и армии существуют в рамках американского приоритета. Когда война с баггерами будет окончена, вся эта неисчислимая и мощная сила лопнет, как мыльный пузырь, исчезнет, потому что все сейчас зиждется на страхе перед баггерами. Тогда мы оглянемся вокруг и увидим, что все старые союзы давно изжили себя, умерли, канули в далекое прошлое, кроме одного — Варшавского Договора. Все превратится в маленький доллар, в который нацелено пять миллионов лазеров. Нам останутся лишь астероидные обломки, а они овладеют Землей. Придется обходиться без изюма и сельдерея, а за одно и без земли тоже.

Что беспокоило Валентину больше всего, так это то, что Питер казался абсолютно спокойным, без тени волнения.

— Питер, почему, ради чего я должна признать все твои бредни блестящей идеей и гениальной возможностью проявить себя?

— Ради нас обоих, всех нас, Вал.

— Питер, тебе всего двенадцать лет. Мне десять. У них ведь достаточно аргументов для подобных малолетних выскочек. Они обзовут нас несмышлеными детьми и цыкнут, а этого вполне достаточно, чтобы загнать нас в угол, как мышек.

— Но мы ведь думаем и размышляем совсем не так, как дети. Разве нет, Вал? И разговариваем мы иначе. А кроме всего прочего, мы пишем абсолютно не по-детски.

— Отлично, от смертельных угроз мы перешли к сочинениям на вольную тему. Я так понимаю, это и есть кульминация беседы, правильно, Питер?

И тем не менее Валентина почувствовала себя явно польщенной. Сочинения и письменные сообщения — это то, что у Валентины всегда получалось лучше Питера. Они оба прекрасно знали об этом. Однажды Питер весьма образно выразился на этот счет. Он сказал, что всегда выискивает то, что люди ненавидят больше всего, а затем этим же третирует их, Валентина, наоборот, выясняет, в чем люди преуспевают, а затем ласкает их слух подобной лестью. Конечно, данное признание звучало весьма цинично, но это была правда. Валентина легко убеждала людей и склоняла их к своей точке зрения — ей всегда удавалось доказать им, что они сами хотят того, что она добивается от них. С другой стороны, Питер легко запугивал людей, легко вызывал состояние страха к тому, что задумал. Когда он впервые заговорил об этом и изложил свою теорию, она долго возмущалась и даже обиделась. Ей очень хотелось верить, что она правильно поступает, убеждая других, потому что она права, а не потому, что умнее. При этом она сама забывала, сколько раз доказывала себе, что совсем не желает эксплуатировать людей теми методами, которыми так классно владеет Питер. Но мысль о том, что она может оказывать влияние на других людей, пришлась ей по вкусу. Однако, это было не просто влияние. Люди легко оказывались под ее контролем, и при всем этом, у них самих возникало желание исполнять ее волю. Она стыдилась, но подобная власть доставляла ей удовольствие, и она уже не раз пользовалась своим умением. Она заставляла учителей поступать так, а не иначе. С одноклассниками вообще не было проблем. Для нее было не трудно заставить отца и мать видеть события и вещи своими глазами. Иногда ей удавалось подчинить даже Питера. Но что больше всего пугало ее, так это то, что она прекрасно понимала Питера, симпатизировала ему и даже в душе поддерживала его внутренние побуждения. В ее сердце Питер занимал гораздо больше места, чем она сама себе признавалась. Однако она всегда говорила себе: «Ты мечтаешь о власти и могуществе, Питер, но по-своему, я намного могущественнее тебя».