ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Когда наконец в мае 1921 года был определен счет, Германию попросили уплатить в виде регулярных взносов в течение 37 лет 34 миллиарда долларов: это в два с половиной раза пре­вышало годовой доход Германии за 1913 год и в десять раз пре­вышало размер контрибуции, наложенной Германией на Фран­цию в 1871 году. Кейнс осудил предположение о том. что такую сумму можно, пользуясь торговыми излишками, получить от ос­лабленного рейха в условиях окружения конкурентами. После тщательного подсчета стоимости всех германских активов он предложил ограничить размер репараций 10 миллиардами дол­ларов (то есть 75 процентами чистого годового дохода Герма­нии за 1913 год) с рассрочкой на несколько десятилетий (118)

Притом что союзники в ходе блокады уже убили 800 тысяч мирных жителей Германии и погубили I миллион голов скот. Британия, шантажируя Веймарскую республику возобновленном убийств, заставила Германию подписать унизительный мирный договор. 28 июня 1919 года, ровно через пять лет после того, как Гаврило Принцип убил эрцгерцога Фердинанда, доктор Иоган­нес Белль, министр транспорта во втором правительстве Вей­марской республики, сопровождаемый министром иностранных дел Мюллером, склонился над договором, чтобы подписать его, но чернила в ручке застыли и свернулись, словно кровь доктора Фауста. Стоявший рядом молчаливый американский представи­тель Эдвард Хауз протянул Беллю свою ручку (119).

Только после этого была снята блокада и союзники разреши­ли судам, везущим продовольствие, войти в германские порты.

Хотя, вероятно, виртуозность и «доброе сердце» Кейнса пропали даром, он все лее был исполнен решимости не лишать своих буржуазных почитателей очередного «классического тру­да», навеянного свежими парижскими событиями. Такой труд он торопливо написал зимой 1919 года, озаглавив его «Эконо­мические последствия мира». Эта книга, мгновенно разошед­шаяся стотысячным тиражом и переведенная на одиннадцать языков, поведала о беспощадной и самодовольной слабости к техническим и процедурным деталям, представила читателю едкие психологические портреты, попеременно рисующие то пряжку на ботинке Клемансо, то дергающуюся шею Вильсона, то козлиную бесцельность Ллойда Джорджа. Договор, вывел свое нелицеприятное заключение Кейнс, будучи грубым, жес­токим и несправедливым, непременно породит ужасные возму­щения.

Книга стала рождественским подарком, от которого ни за что не смогли бы отказаться представители образованного среднего класса в своем периодически возникающем и добросо­вестном рвении быть в курсе международных дел. В то же самое время это была такая книга, которая сладко нашептывала то, что эти образованные, но вечно загоняемые в туник люди хоте­ли услышать: то были истории о достойной сожаления близору­кости, омраченной способности к суждению и злонамеренных просчетах стареющих драчунов, вынужденных решать задачи более величественные, чем они сами; истории, мораль которых заключалась в том, что отвратительные деяния всегда соверша­ются и результате пагубных ошибок. Нет нужды говорить, что опус Кейнса, как, впрочем, и нес проявления гак называемого просвещенного консерватизма, ни в коем случае не оросил вы­зов текущему состоянию общественных и политических дел, — лучшим выходом, по мнению Кейнса, стала бы поддержка Вей­марской республики, которая, в конце концов, сама была по­рождением Версаля. Кейнс призвал все стороны и партии к уме­ренности. Итак, он сыграл безопасную игру и выбрал «промежуточную дорогу», перечислив в заключении книги альтернативы Версальскому договор)7, каждая из которых неизмен­но оказывалась хуже существующего положения. Интересно, что это «умиротворяющее» напутствие предвосхитило вкус той игры, которую британцы затеяли в тридцатые годы против все­го остального мирового сообщества, подталкивая Гитлера к войне*.

* См. главу 5

Согласно схеме этой игры, Советскую Россию изобра­жали как «гибельного врага на Востоке», на которого Британия неожиданно натравит ошеломленную Германию, с одной сторо­ны, гонимую вечным страхом перед коммунистической Росси­ей, а с другой — непомерным презрением к своим европейским соседям.

Нынешнее правительство Германии выступает за германское единство больше чем кто бы то ни было... Победа [коммунизма] в Германии вполне могла бы стать прелюдией к мировой революции; она... привела бы к заключению страшного союза Германии и России; она перечеркнет все надежды, питаемые финансовыми и экономическими статьями мирного догово­ра... Но с другой стороны, победа реакции в Германии... возродившейся из пепла космополитического милитаризма... о-дет рассматриваться всеми как угроза безопасности в Европе и большая опасность для плодов победы, скрепленной мир­ным договором... Гак давайте же поощрим Германию и помо­жем ей занять достойное место в Европе, чтобы страна эта могла стать созидателем и организатором процветания и бо­гатства... (120)

Немцам книга Кейнса в целом пришлась по вкусу.

Внешне честное и откровенное самообвинение. прозвучавшее из уст видного представителя британского лагеря, не могло, в какой-то степени не усмирить задетую германскую гордость; большие надежды были возложены на книгу, которая своим во­одушевляющим оптимизмом должна была привести в движение «силы воображения», столь необходимые для преодоления «мертвого сезона в западных делах» (121).

На самом-то деле «мертвый сезон», однако, не помешал Кейнсу сразу же беззаботно заняться спекуляциями на рейхсмарке бедной «поверженной» Германии: играя на понижение, он про­давал марки и скупал доллары, внося свой посильный вклад в со­вершавшееся убийство. Правда, в мае 1920 года падение курса немецкой валюты временно приостановилось: на этом Кейнс потерял 13 тысяч фунтов стерлингов. Авторского гонорара и аванса, выданного издательством «Макмиллан» в сумме 1500 фунтов, оказалось недостаточно для возмещения проигрыша; поставив на карту свое доброе имя и репутацию, Кейнс сумел до­биться отсрочки платежа по кредитам, так как директор банка знал его как весьма известную личность (122).

Мяч был теперь на поле Соединенных Штатов, которые вы­дали союзникам кредиты на общую сумму 10 миллиардов долла­ров, 40 процентов которых приходилось на долю британцев. Хотя Британия и сама была военным кредитором, но основная часть ее ссуд, выданных Франции, России и Италии (суммарно около 90 процентов), была весьма низкого качества; само собой понятно, что на мирной конференции Кейнс предложил в каче­стве радикального средства исцеления финансового недуга пол­ное списание этих межсоюзнических долгов (123). Но Америка, решив не отказываться от своих законных требований, решила вытащить ноги из европейского болота. В ходе двух последовав­ших друг за другом голосований в американском сенате (ноябрь 1919-го и март 1920 года) инспирированный сенатором Генри Кэботом Лоджем заговор принес свои плоды — США саботиро­вали мирный договор, предоставив Франции и Британии са­мим улаживать дела со своим немецким соседом. 25 августа 1921 года Америка заключила с Германией отдельный договор, подтвердивший гарантии выплаты Соединенным Штатам кос­венных репараций.

Торпедировав договор, Америка не только преднамеренно сбросила на плечи Британии и Франции тяжкое бремя улажива­ния деликатных репарационных вопросов, но и также осознан­но аннулировала de facto заключенный в 1919 году трехсторон­ний договор между Америкой, Британией и Францией, при­званный защитить последнюю «в случае неспровоцированной агрессии со стороны Германии» (124).

Вильсон, этот старый заржавленный рупор столь многих пу­стых обещаний, Вильсон, который в 1916 году клялся, что не до­пустит вступления Америки в войну, перенес тромбоз во время своей предвыборной поездки по штатам от Канзас-Сити до Такомы в начале 1920 года, которую он предпринял для того, что­бы собрать голоса в пользу активного участия Америки в после­военном устройстве Европы. Президентского кресла Вильсон лишился в 1921 году. Выступая в Омахе, Вильсон, как и многие другие «умеренные», говорил о том, что парижский договор по­сеял семена «следующей, куда более ужасной войны» (125).

Но «четырнадцать пунктов», которыми Германию заманили в ловушку и соблазнили на капитуляцию, не пропали даром.

Сон про Гитлера и расшифровка версальских статей

Торстейн Веблен (1857-1929) был не просто социологом (гениальнейшим на Западе), он был, кроме того, отважным первооткрывателем.

Незадолго до наступления нового столетия он отправился в дальнюю экспедицию, имевшую целью познание эволюцион­ных законов, управляющих жизнью человеческих муравейни­ков. Своими исследованиями он занимался с холодной отчуж­денной тщательностью настоящего энтомолога. Но поскольку человеческие существа в некоторых критически важных ас­пектах отличаются от насекомых, у Веблена возникли значи­тельные методические трудности: как сделать поправку на не­сколько форм человеческого стремления к объединению в агрегаты? Подобно разнообразным членистоногим, люди прибегают к обману, ведут войны, усердно трудятся на благо своего «дома» и с благоговейным трепетом служат своей «мат­ке» — до этого момента уподобление людей муравьям представ­ляется вполне оправданным. Но есть такие вещи, к которым это уподобление неприложимо, — люди делают то, чего никогда не делают насекомые: люди молятся и морально деградируют, а муравьи — нет. Почему?