Законы войны - Александр Афанасьев

Но я ведь ничего не нарушил!

Утешив себя тем, что по законам Империи, проловившимся на взятках дорожным полицейским, полагается порка [40], я покатил следом за машиной дорожной полиции…

Полицейский участок был уродливым…

Нет, где-то в другом месте он смотрелся бы как нельзя лучше… как местная достопримечательность, предмет авангардистского искусства — или что-то в этом роде. Но только не как полицейский участок.

Мешанина стекла, хромированной стали, бетона, кривые, рожденные безумием чьего-то гения линии… господи, ведь за это казна платила деньги. И немалые. Рядом — машины дорожной полиции, на трассе Ташкент — Бухара обычные для этих мест «Фиаты» сменили на «Скороходы» фабрики в Ростове-на-Дону. Рядом с ними — ярко-алая «Феррари» одной из последних моделей, видимо, задержанного за превышение скорости, и еще чуть дальше — внедорожник «Штейр», явно после переворота. Двигатель V8, высокая посадка, рама и сто пятьдесят километров в час — не лучшее сочетание…

Вышел из машины… печет совершенно безумно, сорочка моментально промокает, даже белая. Солнце здесь злое, совсем не как в России. Оно не сушит, оно жжет…

— Сюда, сударь, прошу…

Я молча зашел в участок. Взятку этот кретин явно брать не собирается, говорить с ним не о чем и незачем. В каждом участке есть дежурный офицер. Вот с ним и есть смысл разговаривать, он за все отвечает…

Но дежурного офицера видно не было — он куда-то удалился и даже оставил на столе журнал регистрации, заложенный ручкой. На его месте с начальственным видом сидел некий субъект, явно из местных, в дорогом костюме табачного цвета и туфлях… кажется, аж из крокодиловой кожи. Выглядел он как нувориш, быстро разбогатевший, возможно, кого-то обворовавший и теперь живущий по принципу «бери от жизни все». Таких, кстати, очень легко распознать — и знаете как? Они голодные. Не доевшие в детстве, они живут много и жадно, даже не замечая того, что какими-то своими действиями оскорбляют других людей, выглядят глупо и жалко. Какой, например, смысл тратиться на туфли именно из крокодиловой кожи, если из бычьей, сшитые по ноге хорошим сапожником-айсором [41] ничуть не хуже.

Оставался вопрос — кто это такой и что он делает в присутственном месте. И почему дорожный полицейский стоит так, как будто готов выскочить из кабинета?

Молчит. И смотрит на меня так, как будто я ему задолжал проигранное в карты поместье. Ну-ну… в такие игры я играл и десять лет назад, и двадцать лет назад. Я так могу простоять вечность, с независимым видом смотря на тебя — и чем дольше я буду молчать, тем больше у тебя будет счет ко мне. Счет, который никогда не будет оплачен.

И выдержки у неизвестного — не хватало, восточный все-таки человек. На исходе второй минуты он порывисто вскочил и подошел ко мне вплотную. Моложе меня, но ненамного. Максимум лет на пять.

— Вы знаете меня, сударь?

— Не имею чести, — спокойно ответил я

— Я Саид Алим-Хан, наследник Бухарский, ротмистр гвардейской кавалерии.

— Александр Воронцов, князь, адмирал русской службы в отставке.

— Нам… — было видно, что он нервничает и от нервов подбирает слова, — нужно поговорить. Немедленно.

— Извольте.

Наследник глянул мимо меня — и, судя по звуку ног, дорожный полицейский выскочил как ошпаренный. Наверное, следом за коллегами и даже за дежурным. Восток остается Востоком, а Азия остается Азией. Здесь нет деления, обычного для цивилизованного мира, на бедных и богатых, здесь есть деление на господ и рабов. И с этим ничего не поделаешь. Даже разбогатевший раб в душе остается рабом. Вот почему в Ташкенте почти нет местных крупных купцов, владельцев заводов, все — либо евреи, либо русские. Местные, разбогатев, первым делом уезжают.

— Сударь, какие у вас намерения относительно госпожи Анахиты?

— Простите?

Можете не верить, но я в самом деле не понял, о чем речь. Я называл ее Люнеттой, и никак иначе.

— Не делайте вид, что вам неизвестна эта женщина. Вас видели в ее дворце, и не раз! Вы и сейчас туда направляетесь.

— Дворце? Ах да, понял. Сударь, а вы уверены в том, что имеете право спрашивать?

— Если я спрашиваю вас об этом, значит, я имею на это право!

— Сударь, если вы не потрудитесь сменить тон, здесь не найдется желающих отвечать на ваши вопросы…

Вместо ответа наследник выхватил пистолет…

Как я уже говорил, пистолет у меня был — на входе в участок меня не потрудились обыскать. Это был короткий шестизарядный «Смит-Вессон» калибра триста пятьдесят семь магнум с титановой рамкой, заказным стволом всего в полтора дюйма длиной и спиленным курком. И рука уже была на рукоятке… вот только что прикажете делать? Стрелять в наследника Бухары? Рискуя тем, что и здесь польется кровь: право же, я видел ее достаточно, чтобы рисковать еще раз, пусть даже мне придется ставить на кон свою собственную жизнь. И не столь же безумен наследник Бухары, чтобы стрелять в меня?

Или все же достаточно безумен?

— Послушайте. Что. Я. Вам. Скажу, — сказал наследник, четко выговаривая каждое слово, — это не ваша земля. И вам здесь делать нечего. Уносите отсюда ноги и забудьте сюда дорогу. Здесь нет ничего вашего. Я все сказал.

Рискнуть?

— Хочешь стрелять?

Шаг вперед.

— Стреляй.

Еще шаг. Пистолет упирается почти что в лоб. Пистолет хороший — «Зиг Зауэр 228» или 229, рекомендован для ношения вне строя.

— Ну?

Идиот… Это я ему — не понял, теперь извини. Резкий шаг вперед и в сторону — теперь он не сможет выстрелить мне в лоб, даже если очень захочет — пистолет где-то на уровне моего уха. Левой рукой, получается, что и плечом, — фиксирую пистолет, правой — как следует в горло, удар называется «Клюв сокола», по-моему, за него на ринге немедленная дисквалификация, но здесь — не ринг. Оглушительно гремит выстрел, оставляя неприятный звон в ушах. Еще одно движение — и наследник, не выдержав боли, выпускает пистолет, он глухо стукается об пол. Звон в ушах, кислый запах порохового дыма и злость на весь мир.

— Слушай сюда, обезьяна. Это твоего здесь давно уже ничего нет, все давно наше. Все, что твое, — это твой церемониальный наряд и доля, которую мы платим тебе, чтобы добывать нефть и газ. Но знай свое место, гнида. Мы захотим — и завтра твой сраный эмират не найдут ни на одной карте, понял?

Отступаю. Пинаю пистолет, так чтобы он закатился под стол — пусть ползает на карачках и достает. Немного унижения лишним не будет.

— Адьюс, амиго. Возьми несколько уроков этикета. Подойдешь еще раз к моей жене, — это я выделил тоном, — или к моему сыну — закопаю, тварь.

Спокойно выхожу из участка. Сажусь в машину. Бросаю взгляд на «Феррари»… чисто мальчишеское желание сделать что-то плохое, — но делать этого нельзя. Слова одного британского джентльмена — мы должны быть безупречно вежливыми хотя бы для того, чтобы отличаться от черного народа. Вот и я должен чем-то отличаться от этого кретина.

Полиция? Да пусть попробует…

Сдаю назад — и с пробуксовкой доворачиваю машину на дорогу. Впереди — только два дня, и я намерен прожить каждую минуту сполна. Никакая мразь не испортит мне общение с Люнеттой и сыном. Даже наследник Бухары…

Афганистан, Кабул

Шах ду Шамшира

21 октября 2016 года

Приметы последнего времени…

Злоба, подозрительность, страх, недоверие. Мир, расколовшийся на две части — один, стремительно идущий в двадцать первый век, с его космическими полетами и освоением планет, и второй, стремительно тонущий в пучине оголтелой злобы и дикости, мракобесного Средневековья. Мир раскололся на две части, невидимые линии разлома пролегали по континентам и странам, только вот линии эти не увеличивались, как и было положено при разломе, и половинки бывшего целого не отходили друг от друга, а наоборот — стремились друг к другу, сходясь все быстрее и быстрее на контркурсах. Вопрос был в том, кто и что уцелеет при столкновении.

Их было двое. Одного звали Саша, но он был осетин, а не русский, а другого звали Зураб, но он-то как раз считал себя русским. Потомок грузинских дворян, родившийся в Москве и в юности победивший на лицейском конкурсе поэтов. Но так получилось, что поэтам в новом мире было некомфортно и неуютно — и Зураб пошел в армию, где и встретил осетина Сашу, который готовился к службе с детства. Как-то так получилось, что они нашли общий язык, чистый «ботаник», оказавшийся неплохим стрелком и гениальным «вторым номером», наизусть помнящим десятки баллистических таблиц, и потомственный военный в шестом поколении, не представлявший себе какую-то иную карьеру, кроме армейской. Возможно, дело было в том. что выросший в городе Зураб тосковал по горам, а Саше было что рассказать о них — ведь он в них вырос. Как бы то ни было — теперь они составляли единое целое. Точнее — отдельную снайперскую, разведывательно-диверсионную группу специального назначения парашютно-десантных войск, подчиненную командиру второго батальона, триста сорокового парашютно-десантного полка. В отличие от обычных пехотных частей — парашютисты имели отдельные, выведенные из состава подразделений снайперские группы уже на уровне батальона. Каждому командиру батальона непосредственно подчинялись пять таких групп.