Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

А на Марсовом поле уже завершились выборы магистратов, и жрецы объявили имена избранных консулов и преторов, и над полем кружили вороны и стервятники, словно предчувствовавшие запах падали на полях Италии…

Юноша проснулся поздним вечером. В конклаве горел тусклый светильник и видны были лишь неясные силуэты стен и накидок.

«Где я? — подумал Вибий, вспоминая об утреннем сражении. — Как я сюда попал?»

Послышались чьи-то шаги, и Вибий, чувствуя, что не в силах шевельнуться, замер, ожидая дальнейших событий. В конклав вошла Семпрония.

— Во имя великих богов, — спокойно сказала она, — ты дрался, как Геркулес, но напрасно ты был столь благороден, что дал ему возможность подняться. Надо было добить его на месте. Цетег давно задолжал Харону[109] за проезд, и вряд ли тебе скоро представится такая возможность.

Вибий прошептал сквозь зубы:

— Я убью его.

— Сначала ты должен поправиться. И постарайся выздороветь поскорее. Я не могу держать тебя здесь слишком долго, — искренне сказала Семпрония, не сознавая, какую боль причиняет юноше. Уже выходя, она добавила: — И не нужно так часто бывать у портика моего дома, иначе тебя и впрямь один раз убьют.

Женщина вышла, громко рассмеявшись, а Вибий еще долго лежал с открытыми глазами, вспоминая голос и смех своей избранницы.

Сама Семпрония тоже не спала в эту ночь. Новости с Марсова поля разнеслись по всему городу. Катилина вновь не был избран. В одних это вселило надежду, в других, более благоразумных, — ужас. Они справедливо считали, что, не придя к власти демократическим путем, Катилина и его сторонники попытаются поднять мятеж, начав гражданскую войну. Но для Семпронии такой исход дела был более благоприятным. Катилина снова оставался всего лишь претендентом на место консула и, значит, по-прежнему нуждался в ее услугах. Долгую осеннюю ночь она думала о Катилине, беспокойно ворочаясь в своей постели.

Катилина в это время тоже не спал. Ярость его не знала границ. Он был уверен в своей победе, поэтому тем больнее переживал свое поражение. Даже Орестилла, спрятавшись в своем конклаве, не решалась попадаться ему на глаза. Рабы и рабыни боялись напомнить о себе грозному патрицию, но Катилина был из породы людей, чья ярость должна была найти выход. Он понимал, что за его домом могут следить. Вот почему, собрав к полуночи всех рабов, он приказал разойтись по домам катилинариев в городе, оповестив всех, что следующее собрание будет в доме Марка Леки.

Всю оставшуюся ночь он обдумывал свой замысел, строя ужасные планы мщения.

В эту ночь не спали многие римляне.

Не спал Цицерон, радостно сознающий, что и на этот раз он встал на пути Катилины, искренне приписывая себе все заслуги удавшейся с Цезарем сделки. Как трезвый политик, консул понимал, что Катилина, потерпев поражение, стал еще более опасен и теперь прямое столкновение неизбежно.

Не спал Силан, веселившийся до утра, безмерно гордый и довольный своей удачей. И хотя он еще вчера прекрасно знал и сознавал, благодаря каким силам его избрание становится реальным, сегодня он уже искренне считал, что выбран народом, как наиболее достойная и любимая кандидатура римлян. Такова человеческая порода. Стоит человеку добиться успеха, получить малую толику удачи, сделать несколько удачных шагов в своей жизни, как он уже приписывает их полностью своим заслугам и талантам, забывая о цене, которую он за них заплатил. Удача и власть кружат голову даже самым сильным людям, забывающим, как непостоянны успехи и иллюзорны ценности этого быстро меняющегося мира.

Не спал в эту ночь Катон, беспокойно ходивший по атрию. Он понимал всю опасность и неустойчивость положения, при котором Катилина мог в любой момент бросить вызов республике, подбивая своих людей на вооруженный мятеж.

Не спал в эту ночь Клодий, устроивший с друзьями небывалую оргию, на которой три гладиатора были забиты насмерть, двое римлян умерло от чрезмерного потребления вина и более десяти совсем молоденьких рабынь, принадлежавших знатным фамилиям города, были в самой извращенной форме лишены девственности и девичьего стыда. Только великие боги могли снести подобное кощунство и надругательство над живыми телами и душами этих девушек.

Не спал в эту ночь Мурена, забавлявшийся с рабыней из терм Минуция, подаренной ему предусмотрительным Цезарем. Несчастная девушка уже не смеялась, она даже не улыбалась, а только тихо стонала. И в триклинии было слышно скотское мычание Мурены и испуганные девичьи всхлипы, словно затухающие аккорды отчаяния и жалости из тягостной песни, исполняемой в эту ночь в доме Мурены.

Не спал в эту ночь Лентул, страшно переживающий столь тягостное для него поражение своего друга и союзника. Но он быстро утешился, и в его триклинии также раздавалось мычание мужчины и едва слышные болезненные стоны. Но то были не стоны женщины. Это были стоны юноши. Стоны Новия Приска, растленного и развращенного Лентулом еще в юные годы. Слова бессильны описать эти сцены, и только римские боги способны беспристрастно судить их участников с высоты своего пантеона.

Не спал в эту ночь Цезарь. После своего ожидаемого избрания он покинул Марсово поле в сопровождении друзей и сторонников, не успев переговорить даже с Катилиной. Дома его уже ждали мать, жена, дочь, шумно и радостно отмечавшие его успех. Едва жрец огласил итоги выборов, как несколько сот рабов бросились в Рим, стараясь поскорее сообщить своим хозяйкам итоги закончившихся выборов. И не успели еще все римляне разойтись с огромного поля, как Рим уже знал исход состоявшегося голосования. И до поздней ночи на улицах города шло бурное обсуждение новых магистратов. Кое-где вспыхивали драки, ссоры, слышался лязг мечей. Получивший специальный приказ на сегодняшнюю ночь Аврелий Антистий приказал утроить обычные посты, дабы избежать ожидаемых неприятностей. Цезарь сидел у себя в таблине почти до самого утра. Ему важно было продумать свое нынешнее положение и поведение на случай мятежа сторонников Катилины. Верховный жрец хорошо понимал, что Катилина, как умный человек, не сумеет и не захочет поверить в его, Цезаря, непричастность к исходу столь печальных для катилинариев выборов. А значит, Катилина, Лентул, Цетег и их сторонники могут с завтрашнего дня превратиться в открытых врагов, тем более беспощадных от сознания предательства популяров. Это была реальная опасность, и с ней приходилось считаться.

«Нужно будет платить еще больше Эвхаристу, — подумал Цезарь. — События могут начаться в ближайшие дни. Катилине и его сторонникам нечего терять, а лагерь Манлия стоит совсем близко. Необходимо как-то помочь Цицерону и Катону изгнать Катилину из города, усилить панику в сенате. Вне городских стен катилинарии менее опасны».

Не спали в эту ночь и в лагере Манлия, ожидая известий из Рима. Лишь к утру прискакал гонец, и вздох разочарования прокатился по всему лагерю. И все поняли — теперь спор решит только оружие. Тога не оказала доверия катилинариям, и меч должен будет решить давний спор с Римом в их пользу.

Отныне сенаторские тоги становились символами римского владычества, господства старых порядков, столь ненавистных большинству мятежников в лагере. Поднимая мечи, они бросали вызов тому старому миру, сокрушить который они намеревались. Мечи катилинариев отныне точились на тоги римских сенаторов. Никто еще не знал, что под тогами заговорщики обнаружат воинские доспехи и панцири, столь символично надетые Цицероном в день выборов.

Ноябрьские календы несли Риму ужас гражданской войны, и каждый римский сенатор в стенах города, и каждый заговорщик в лагере Манлия хорошо понимали, сколь ужасной будет их судьба в случае поражения. И каждый знал, сколь ужасна будет судьба Рима в случае их братоубийственной войны. Но стремление к безумству уже овладело умами и душами многих. Братья точили мечи на братьев. Отцы проклинали чад своих, сыновья замышляли отцеубийства, жрецы отрекались от богов своих.

Город окутала тьма. Луна зашла за тучи, и эта часть земли была отвернута от солнца, словно пытаясь скрыть от него в темноте все свои пороки и злодеяния. Но солнечные лучи, светившие в эту ночь на другом конце земли, доставали до Рима, пробивались к совести его людей, будили их среди темноты, заставляя давиться кошмарами и ужасами этой долгой ночи.

Ночью, уже лежа в постели и слушая рядом сонное дыхание жены, Цезарь вспомнил события этого дня.

Память услужливо возвращала искривленное лицо Катилины, ликование Мурены и Силана, умиротворение одетого в доспехи Цицерона и звонкий голос молодого Катулла, читавшего стихи.

Внезапно, словно новый приступ болезни подтолкнул его, Цезарь резко поднялся, усаживаясь на ложе. Помпея даже не проснулась, уронив голову ниже. Он вдруг вспомнил, что мучило его в этот день. С самого раннего утра его интересовал вопрос — за кого будет голосовать Марк Брут. Молодые люди в большинстве своем поддерживали Катилину, но Брут совсем не похож на них. Неужели он отдал свои голоса за Мурену и Силана? Не может быть, твердо решил Цезарь, Брут никогда не отдал бы своего голоса этим кандидатам. Не явиться на голосование он не мог — значит, заполнил таблички неразборчивым почерком. К такой наивной уловке прибегали римляне, когда не хотели высказывать определенного мнения по данному вопросу. Иногда это делали даже судьи, что всегда вызывало гнев простых римлян, справедливо считавших подобные уловки предосудительными для стражей закона.