Стальная хватка империи - Васильев Сергей Александрович

Сергей Исаевич всмотрелся в зеленоватую воду у оконечности выдающегося на юг полуострова. Ого! Четыре белопенных клина нацелились прямо на броненосцы эскадры. Но до следов, похожих на наконечники копий или стрел, было еще далеко. Он сделал пару шагов по слегка подрагивающей палубе гондолы и дернул за рукав старшего из наблюдателей. Тот поднял недовольное лицо.

– Ми-ми-миноносцы! – прокричал Уточкин, преодолевая гул моторов и свое привычное заикание. – Т-там, к юго-во-во-востоку!

– К зюйд-осту, – кивнул проследивший за его рукой Дорожинский и застучал ключом, предупреждая эскадру о гостях, ну или о хозяевах, но все равно не слишком желанных.

Уточкин вздохнул. Сейчас малые крейсера, созданные для уничтожения миноносцев, временно оставят в покое несчастных японских артиллеристов и встретят четыре подходящих истребителя. Те, скорее всего, уже через пятнадцать-двадцать минут присоединятся к трем потопленным в самом начале операции канонеркам, которые экзаменуемый Дорожинским гардемарин Ренгартен определил как «Идзуми», «Акаги» и «Хацукадзе». А между тем снаряды броненосцев, взятые еще в Кронштадте и выделенные адмиралом Макаровым на погром Сасебо, закончатся нескоро, и Сергею Исаевичу предстоит еще немного поскучать. Даже если на обратном пути левый мотор опять забарахлит, Адриан Иванович снова пустит вольноопределяющегося за штурвалы, когда будет отсыпаться.

Впрочем, летать на дирижабле что так, что эдак было довольно скучно: сиди себе и сиди, иногда чини мотор. Но это редко случается – два раза за весь почти суточный полет. А потом опять сиди и сиди. Уточкин надеялся, что после возвращения его рапорт о переводе в группу, отбираемую для обучения полетам на новых аппаратах тяжелее воздуха, будет удовлетворен. По крайней мере, начальник авиаотряда полковник Кованько отнесся к его желанию вполне благосклонно и даже обещал послать запрос о включении Сергея Исаевича в летно-испытательный отряд. Возможно, самолеты – так, по слухам, называются эти аппараты – будут интереснее.

В это же время. Балтика

– Мне это абсолютно не нравится, господа. – Лорд Керзон-Хау, командующий Балтийской экспедицией, обозревал в бинокль Либаву.

– Разрешите спросить почему, сэр? – экономным движением приподнял бровь собеседник. Он был в штатском. – Мне, с точки зрения сухопутной крысы, кажется, что все идет довольно гладко. Даже «Маджестик» удалось удержать на плаву.

Все стоящие на мостике обернулись. Пораженный русскими торпедами броненосец уже спрямил крен, хотя и сидел в воде футов на пять ниже обычного. Далеко за ним, в паре миль от разбитого артиллерией недостроенного Северного форта русских, поднимались два поредевших столба дыма – два из восьми русских миноносцев, жестоко, но не смертельно обидевших британский линкор, пытались удрать под прикрытие минного крейсера, но, будучи настигнуты значительно превосходящими их по всем параметрам истребителями англичан, выбросились на берег и были добиты корабельными пушками.

– В том-то и дело, что все идет слишком гладко, – вздохнул адмирал. – Я ожидал более серьезного сопротивления. А тут… Жиденькие минные заграждения в одну линию, вялый артиллерийский огонь из чуть ли не дульнозарядных орудий. Да и миноносцы… Вы заметили, что русские использовали в набеге только старые корабли?

– К сожалению, я не слишком разбираюсь во флотских делах, Эшетон, – пожал плечами собеседник. – Я предпочитаю лошадей.

– Тогда представьте, Алан, что, имея возможность атаковать кирасирами, русские пустили в бой дикарей на низкорослых лошадках, – объяснил адмирал.

– В этом случае я бы сказал, что противник не готов дать генеральное сражение, – кивнул штатский, – и сейчас всего-навсего нас прощупывает. Для разведывательного налета это было довольно болезненно.

– То-то и оно. Вы заметили, с какой дистанции они атаковали?

– С двух миль?

– С полутора или чуть больше. О, простите, Алан, просто наша миля несколько длиннее сухопутной. Могу лишь отметить безупречность вашего глазомера. Дело в том, что русские мины Уайтхеда до сего дня имели дальность всего четверть мили. Наши – да, могли ходить почти на милю, но никак не на полторы.

– Это так важно, Эшетон?

– Да. Особенно здесь, на Балтике, с ее узкими фарватерами, островами и туманами. Видите ли, наша противоминная артиллерия состоит из большого числа двенадцатифунтовых скорострелок и еще большего числа шести- и трехфунтовых орудий. А на дистанции более мили все пушки калибра менее трех дюймов или двенадцати фунтов попросту бесполезны.

– В таком случае русские совершили ошибку, – пожал плечами Алан, – им следовало выложить этот козырь, если мы втянемся в Моонзундский архипелаг или выйдем к фортам…

– Не соглашусь. Вероятнее всего, их мины – последней модели, возможно, это даже экспериментальные образцы. Им было важно попробовать, как они поведут себя в настоящем бою. И они это узнали, замечу, не без пользы для себя, не используя свои новые миноносцы. Я не узнал только минный крейсер, что прикрывал уходящих.

– В донесениях с Дальнего Востока, – задумчиво сказал Алан, – мне попадалась информация о том, что крейсер наших союзников «Токива» также был торпедирован с очень большой дистанции, и ему повезло меньше, чем «Маджестику». Правда, он был поврежден береговой артиллерией еще раньше. А до начала войны наши союзники поделились информацией об экспериментах русских, связанных с использованием в минах Уайтхеда перекиси водорода вместо сжатого воздуха…

– Я тоже хочу такие игрушки, Алан, – усмехнулся адмирал, – и не отказался бы от трех или четырех десятков дополнительных двенадцатифунтовок, чтобы заменить ими всю малокалиберную мелочь. Но вряд ли адмиралтейство будет столь расторопно.

– Я пошлю отчет его величеству…

– Буду вам крайне признателен, Алан. Хотя я и не ожидаю немедленного эффекта. А это значит, что нам придется быть крайне осторожными при дальнейшем продвижении.

– Понимаю вас, Эшетон. И знаете что… Я только что понял, что меня беспокоит.

– Да?

– Они не стали разрушать Либаву. Они почти не оказали сопротивления десанту – просто постреляли и отошли. Либо они желают, чтобы мы базировались именно здесь, либо уверены, что вернут город.

– Вы решили испортить мне настроение еще больше, мой друг? – нахмурился адмирал. – Напрасно. Оно у меня и так отвратительное.

20 апреля 1902 года. Лондон. Тауэр

Эдуард VII, в семье – Берти, старший сын королевы Виктории и принца Альберта, не был кровожадным, одержимым и даже просто злым. В дневнике и письмах к своей старшей дочери королева Виктория сетовала, что сын склонен к легкомысленному образу жизни и его вступление на престол принесет невзгоды династии и стране в целом.

Будучи в очень зрелом возрасте, Эдуард VII регулярно удалялся от государственных дел и предавался любимому времяпровождению в парижском борделе «Le Chabanais», где у него была своя комната. Там стояло особое кресло, на котором Берти мог удовлетворять двух женщин сразу. Личную медную ванну с бюстом полулебедя-полуженщины для королевских утех наполняли шампанским.

Собственно, все государственные и окологосударственные дела Эдуарда, включая международные, и даже его масонские увлечения, были похожи на посещение борделя – весело, ненапряжно, без каких-либо обязательств. Живи он в XXI веке, его отношение к делам можно было бы охарактеризовать словом «прикольно». Современники же писали, что король воспринимал государственные обязанности как своеобразные приключения, способ побороть скуку пресыщенного развлечениями карапузика!

Посетив первый раз Россию в статусе наследника, Берти ляпнул на семейном ужине с Алисой, что ее муж Никки очень похож на Павла Первого… Ничего злобного в его словах не было, он просто проговорился о давно принятом в Британии решении относительно России и самодержавия. Его ни разу не скрывали и широко обсуждали в клубах и ложах Лондона. Конечно, этикет требовал промолчать, но так прикольно было наблюдать вытянувшиеся лица Никки и Аликс…