Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов - Светлана Александровна Смагина

не свойственной манере для немецкого кинематографа тех лет авторы описывают незначительный эпизод из их жизни — обычный выходной, каких множество. Такая, на первый взгляд, легкомысленность сюжета вызывала недоумение у серьезных исследователей немецкого кинематографа. Как пишет З. Кракауэр, единственная мысль, которую можно извлечь из фильма, — это пустота и «духовный вакуум, в котором жила основная масса служащих»102. Он солидаризируется с мнением своего коллеги, теоретика кино Б. Балаша: «Бела Балаш подчеркнул у создателей „Людей в воскресенье“ и им подобных „фанатичную приверженность фактам“ и пришел к такому выводу: „Они погребают смысл под грудой фактов“»—. Но за этой видимой легкомысленностью, «грудой фактов» и за ставшей уже привычной схемой «дом/порядок — улица/хаос» сегодня на исторической дистанции проглядывает уже другая Германия, несущая в себе черты зарождающегося Третьего рейха. И дело совсем не в задокументированных бытовых артефактах эпохи, а в идеологической подоплеке, которая просачивается как в жизнь рядовых немецких служащих, так и в привычные сюжетные шаблоны, совершенно иначе расставляя акценты.

Мужчина сбегает из дома от своей женщины, чтобы с другом расслабиться в компании незнакомок на пляже. Устойчивая схема «жена — „проститутка“ — жена» здесь получает новое осмысление: и не совсем жена — в титрах семейный статус пары не обозначен, и герой не совсем сбегает — не добудившись, оставляет подругу одну дома, и не проститутки, а обычные раскрепощенные девчонки, которых среди берлинской молодежи стало предостаточно. И главное, его «жена» планировала вместе с ним провести выходной «на улице», и лишь ее крепкий сон помешал осуществиться планам. То есть при некой внешней узнаваемости побег «из порядка в хаос» утратил откровенно запретную или скандальную составляющую. Напротив, праздное воскресенье становится заслуженным отдыхом для всех, кто добросовестно работал всю неделю (и будет дальше работать, как указывает финальный титр: «Снова работа. Снова повседневная жизнь. Новая неделя. 4 миллиона людей с нетерпением ждут следующего воскресенья»). Регламентированный «хаос» прочно входит в обиход рядовых немцев. Лозунг, который веймарское правительство в 1928 году использовало для общественных работ по преодолению безработицы: «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным»), — с приходом НСДАП в 1933 году к власти начинает приобретать более идеологическое звучание104. «Свобода» в отведенное для нее время должна была передать дух эпохи необычайного подъема и национального единства новой Германии. Атлетические, красивые полуобнаженные тела героев фильма, отдыхающих на пляже, пропагандируют культ здорового человеческого тела. В полной мере эта линия будет развита в картине Лени Рифеншталь «Олимпия» (1938). А пока фильм «Люди в воскресенье» становится торжеством молодого здорового тела на экране, телесности, лишенной греховной коннотации: купальники отдыхающих скорее напоминают спортивную форму, чем неглиже чаровниц фильмов 1920-х годов. Интрижка между двумя персонажами присутствует в картине словно некий реверанс в сторону уходящей эпохи эмансипации — она как бы есть, но по сути уже ничего не манифестирует, смысловые акценты смещены в сторону других персонажей и других идей.

С возникновением Третьего рейха в Германии происходит откат к патриархальной модели общества. Снова роль женщины ограничивается «тремя „К“» («дети, кухня, церковь»). По мнению Адольфа Гитлера, внутренняя политика страны, ориентированная на потребности нации, обязана вернуть женщину в семью. Взгляд лидера НСДАП на гендерный вопрос был прямо противоположным процессу эмансипации, нараставшему в период Веймарской республики. Гитлер неоднократно в своих выступлениях подчеркивал, что немецкая женщина стремится быть матерью и женой, а не, как это было принято у «красных», товарищем. Любые формы женской свободы пропагандистской идеологией теперь используются как очерняющий фактор коммунистической России (как, например, в фильме 1933 года «Квекс из гитлерюгенда»105). Изменения роли женщины в обществе ложатся в основу гендерной идеологии нацизма. Теперь сексуальность как форма внутренней свободы уступает место физиологической целесообразности взаимодействия полов, главной задачей которой обозначается репродуктивная функция. Пропагандируется культ матери-роженицы, способной приумножить нацию: «Идеал женщины — чтобы она в состоянии была рожать нам новое поколение здоровых мужчин». Формируя новую кастовость Третьего рейха в Германии, Гитлер разделяет все немецкое общество на категории — гражданин и подданный. Он, определяя гражданские права, предложил «присваивать новорожденным девочкам только статус „принадлежности государству“ и лишь после того, как они выйдут замуж, предоставлять им полноправное гражданство»106.

Телесность начинает пониматься исключительно в контексте теории превосходства германской расы над другими. За эталон арийской красоты принимается античный взгляд на пропорции идеального человека, в произведениях искусства Третьего рейха появляются красивые «сверхчеловеки» — мужчины, напоминающие древнегреческих богов с Олимпа. В идеальном теле, отображенном в произведениях искусства национал-социализма, воплотилась идеология «крови и почвы» (нем. Blut-und-Boden-Ideologie), где «кровь» — это национальная принадлежность, которая непосредственно связана с родной землей — «почвой», питающей нацию. Симбиоз народа и земли-родины, их материальная и мистическая связь становятся базовой константой культурно-политического воспитания и расовой политики немецкого общества. Идея «крови и почвы» оперировала языческими символами плодородия, мощи и гармонии, отображая в арийской красоте саму природу. Особое внимание уделяется пропаганде образа идеальной арийской женщины, возводится в культ здоровое, биологически продуктивное женское тело. Ни о какой «новой женщине» речи больше не велось. Парадоксально, но демографическая политика национал-социалистов способствовала росту благосостояния общества, поэтому такая антифеминистская ситуация в реальности улучшила положение женщины в Германии и способствовала лояльности немок к правящей партии.

Возврат к образу Лулу-Лолы и контексту, за ним стоящему, в немецком кинематографе произойдет после свержения Третьего рейха и ознаменует собой начало эпохи активной феминизации западного общества: «Гибель богов» Л. Висконти (1969), «Лулу» В. Боровчика (1980), «Лола» Р. В. Фассбиндера, «Будущее — это женщина» М. Феррери (1984) и т. д.

2.4. Возврат к образу Лулу-Лолы в послевоенном кинематографе. Некоторые тенденции

Новый виток своего развития этот образ, апеллирующий к Лулу-Лоле, получит в американских фильмах самого Дж. Фон Штернберга («Белокурая Венера», 1932; «Шанхайский экспресс», 1932; «Дьявол — это женщина», 1935, и т. д.). В советском кинематографе под влиянием героини «Голубого ангела» будет создан образ американской циркачки Мэрион Диксон (Любовь Орлова). В культовом фильме Г. Александрова «Цирк» (1936) иностранная артистка с подмоченной репутацией будет перекована в идеальную советскую женщину, шагающую по Красной площади и от всего сердца поющую песню «Широка страна моя родная... ». В 1940-х годах этот образ роковой блондинки появится в американских фильмах-нуар. Например, в фильме «Двойная страховка» (1944) Б. Уайлдера имена роковой блондинки Филлис Дитрихсон и ее падчерицы Лолы Дитрихсон явно отсылают зрителя к образу Лолы-Лолы в исполнении Марлен Дитрих и идеологии, стоящей за этим образом. Хельмут Бергер в «Гибели богов», реж. Л. Висконти (1969), в женской одежде пародирует песню, которую исполняла