Походы и кони - Сергей Мамонтов

КАРАБИН

Карабин свой я достал в Черномлыцкой, там же, где получил Ваньку. Карабин сопровождал меня во все время гражданской войны и даже доехал до Галлиполи. Я зашел в обоз за сапогами, которые отдал в починку. Получив починенные сапоги, я спросил солдата-сапожника, сколько я ему должен. Он засмеялся и сказал, что обоз делает починку для батареи даром. Я дал ему что-то на чай, и он остался, видимо, доволен. Уже уходя, я увидал в углу артиллерийский короткий карабин, которые очень ценились и не мешали в походе.

Чей это карабин? Мой, — ответил сапожник. Продайте мне его.

- Оружие не продается.

Мы были на Кавказе, где покупка оружия считается срамом. Его получают, воруют, достают у врага, но не покупают.

— Тогда одолжите мне его. Я еду в батарею, и у меня нет никакого оружия. Там, на фронте, я что-нибудь себе раздобуду и карабин вам отдам.

- Это можно, — и сапожник протянул его мне.

С тех пор карабин со мной не расставался. Впрочем, вру — дважды я его терял и он каким-то сверхъестественным образом ко мне возвращался. Через некоторое время я, скрепя сердце, решил отдать карабин владельцу. Но придя в обоз, узнал, что владелец-сапожник умер от тифа. Я стал законным владельцем карабина.

Под Харьковом мы ходили по тылам. Красные загнали нас в болото. Мне пришлось бросить орудийный ящик. Мы отпрягли лошадей, и я не подумал, что на ящике привязаны мои вещи, шинель и карабин. Шинель и вещи пропали, а вот карабин вернулся. Несколько дней спустя мимо нас шел полк. Вдруг я бросился к одному всаднику. Я узнал свой карабин. Странно ведь, что я узнал его между стольких одинаковых, и еще странней, что всадник отдал мне его без спора. Как тут не верить в чудо.

Когда в северной Таврии мы расставались с братом, то я настоял на том, чтобы он взял карабин. Я оставался на фронте, а брат уезжал в обоз. Карабин, пожалуй, был бы мне нужней. Но я знал его магическое свойство ко мне возвращаться и надеялся, что он мне приведет и брата с собой. Время было тревожное — перед эвакуацией из Крыма.

Поручик Абрамов передал мне карабин в Галлиполи.

Как он попал к вам? В Феодосии на пристани была толкотня. Ваш брат дал мне его подержать и стал пытаться влезть на пароход. Толпа нас разъединила. Но я видел, что он влез на пароход.

Я рассердился на карабин за то, что он не привез ко мне брата, и решил его наказать — продать туркам. Турки охотно покупали оружие, Кемаль-паша был поблизости. Мы почти сторговались, вдруг турки разбежались, и карабин опять остался у меня в руках. К нам подходили греческие жандармы. Но нас было несколько и мы были вооружены, жандармы прошли мимо.

Я оставил карабин в батарее в Галлиполи.

На войне становишься суеверным. Суеверие, по-моему, та же вера, но древняя, языческая.

У меня с судьбой установился “договор”. Меня не убьют и не ранят, если я не буду делать подлостей и убивать напрасно. Можно было убивать для защиты и при стрельбе из орудий. Это убийством не считалось. Но не расстреливать и не убивать бегущих. Я никогда никого не убил самолично, и верно — я не был ранен и даже лошадь подо мной никогда ранена не была. Страх, конечно, я испытывал, такова уж человеческая природа. Но когда я вспоминал о “договоре”, то мне казалось, что пули перестают цыкать около меня. В общем за себя я не очень боялся, а за брата очень. Часто становился между красными и братом, чтобы прикрыть его моим “договором”. Было какое-то предчувствие. После сильной передряги всегда искал светлый контур Рыцаря и на нем брата и вздыхал с облегчением: “Слава тебе Господи. Жив!” А заговаривал о какой-нибудь мелочи.

Когда карабин вернулся ко мне в Галлиполи, я понял, что брат умер. Всеми неправдами, с чужим удостоверением, попал в Константинополь и искал брата во всех громадных французских госпиталях. Безуспешно. В отчетностях и в палатах царил чисто французский кавардак.

В полном отчаянии шел по Пере. Навстречу французская сестра милосердия. Спрашиваю, не знает ли случайно?

— Ах, тысячи больных русских. Как можно их запомнить?

Я поник головой. Очевидно, она сжалилась и спросила, как фамилия. Я сказал.

— Мамонтов? Он умер у меня на руках.

Как же не верить в чудо? Французская сестра милосердия помогла мне найти могилу брата.

ПРОТИВ МАХНО НА УКРАИНЕ

НА УКРАИНУ

С Северного Кавказа нас поездом перебросили на Украину. На вокзале в Ростове я с радостью встретил своего отделенного офицера из Училища, капитана Жагмена. Он меня узнал и вспомнил, но был нерадостен. Устроиться одному было просто, а у него была семья.

Был декабрь 1918 года, снегу не было, часто шел дождь, были туманы, но было не холодно.

Немцы уходили с Украины, большевики шли с севера. Надо было занять как можно большую территорию до их прихода. Казаки отказались идти воевать на Украину, поэтому у нас было мало сил, а занять хотели Крым, Таврию и Каменноугольный район.

Силы нашего отряда состояли из трех рот Дроздовского пехотного полка, из четырех эскадронов 2-го офицерского конного Дроздовского полка и нашей батареи. В районе, куда мы шли, возникло движение Махно. Называл он себя анархистом, но был просто разбойником. Жил весело и пьяно и пользовался у крестьян большим успехом. Фактически все крестьяне были махновцами и принимали участие в боях. Когда же дело оборачивалось для них плохо, они разбегались, прятали оружие и превращались в мирных обывателей. Поэтому борьба с ними была трудна. Махно выдумал лозунг: “Бей жидов, спасай Россию”. Но никого он не спасал, а жил разгульно, в свое удовольствие.

Нас высадили в большом селе Волновахе, и мы пошли походом вдоль железной дороги на Токмак. Дошли до Цареконстантиновки, не встречая сопротивления, но чувствуя присутствие махновцев всюду. Нельзя было отделиться от колонны. Махновцы нападали на одиночных.

Наша тактика состояла в постоянном движении. Этим достигалось несколько целей: облегчался постой на квартирах, хозяевам мы были не в тягость. Напасть на нас было трудно, потому что мы внезапно уходили, а собраться махновцам было опасно — а вдруг мы, как на зло, появимся.

Наш обоз подвергся нападению из-за того, что долго стоял на одном месте. Поручик Игнатович, начальник обоза, храбро защищался и был убит. Другой же офицер струсил и сдался. Его труп был найден в прессе для сена.

В Цареконстантиновке начиналось сплошное селение на десятки верст. Деревни не отделялись друг от друга. Помню Конские Раздоры, другие названия забыл. Кончалось это населенное место небольшим городком Пологи, а дальше, верстах в двадцати, было село Гуляй-Поле, родина самого Махно.