Химера - Джон Барт

Противный средний Персей, глыбой застывший между юным истребителем и мужем, сподобившимся новой Медузы, глумливо прервал ее: "И найдешь другого Финея?" - его последние слова, ибо я без лишних слов казнил его на веки вечные, услышав, что их говорю. Посему я не стал утруждать себя оправданиями, когда Андромеда преисполнилась по этому поводу глубочайшего возмущения. Во-первых, бушевала она, ее дядюшка был добрым и тактичным малым, конечно же не героем, но во многих отношениях мне не чета; во-вторых, не стоит ли мне напомнить, что я отнюдь не являюсь единственным з.-к. героем в списке: вне всякого сомнения, захоти только - и она могла бы найти себе другого, еще золотое; но (в-третьих - и как по-царски сверкнули у нее на лице материнские глаза!) последнее, что только может прийти ей в голову, - это подчиниться другому мужчине, будь то герой или пигмей: нет, она не Кассиопея, все, чего она хочет от оставшихся ей лет, - как можно лучше обустроить собственную жизнь. Чего, в отличие от нее, жаждал я, так это, она бы сказала, почитания обожания, а не взаимной человеческой близости; ну что ж, будем надеяться, что я отыщу себе нужное: взморье наводнено косяками юных девиц, жаждущих подцепить преуспевшего немолодого мужчину… "Вроде твоей подружки в капюшоне, - с горечью заключила она, указывая на дверь у меня за спиной. - Поступай, будь любезен, как тебе нравится; мне больше нет дела; только оставь меня одну".

Вплоть до этого последнего повеления она вполне владела собой, сломило ее это "одну"; она пылко обхватила руками шею Финея и оросила его плечо рассолом горючих слез. Потекли слезы и у меня, отнюдь не крокодиловы, никакого очковтирательства. Я вытащил у Кефея из-за пазухи свой кинжал, прикидывая, кого из нас убить. Неподвижная, точь-в-точь ее изображение на стенах Хеммиса, но проплывающая сквозь потоки моих слез, совсем как при первом моем подводном на нее взгляде, сразу за порогом стояла кроткая Медуза. Добрую половину моего четырехкамерного сердца затопило: один желудочек, чего доброго, навсегда останется в память о моем вышедшем мне боком браке и запоздалом возмужании на холостом ходу, словно стульчик почившего дитяти; одно из предсердий, все еще сохранившее свободу, в нерешительности колебалось на грани выбора. Если бы только она поманила, призвала, избавила меня от сомнений, протянула руку! Но, конечно же, никогда она этого не сделает, никогда. С замиранием сердца я, оцепенев, застыл в нерешительности, словно она была всего-навсего гибельной старой, а не парадоксально драгоценной новой, пересмотренной Медузой. И тогда (с этим последним - в скобках, через плечо - взглядом на Андромеду и мою наивную грезу об омоложении: с муками умершая некогда любимая, счастливого тебе пути. Прощай! Прощай!) я отбросил ведовской кинжал, переступил порог, зажмурился, принимая ее со всеми сложносоставно-предопределенными обязательствами, - жестокий выбор! нежная плоть! - откинул посреди поцелуя ее пресловутый капюшон, открыл глаза.

- Теперь мы можем поговорить?

Сердце мое, - всю ночь.

- Ночь наполовину прошла.

Так было и с моей жизнью. Т. е.:

- Хорошо. У нас еще полночи.

И то же на следующую ночь, и на следующую, и на следующую, пока не выгорят даже сами наши звезды. И половину каждой из них я буду разворачивать свой рассказ, пока он не станет нашим, и половину каждой из них мы будем разговаривать друг с другом. Столь многое нужно сказать.

- Но многое в словах не нуждается.

А половина вечности - тоже вечность. Как ты полагаешь, сколько мы уже пробыли здесь, наверху, любовь моя? Три ночи? Три тысячи лет? Почему ты думаешь…

- Все вопросы задаешь ты. Давай лучше по очереди. У меня их семь.

И у меня. Один…

- Еще не первый. Мне нравится наша история и то, как она рассказана, но мне непонятны один или два момента. Например, аллитерации.

Тут уж ничего не попишешь, я же торчу на буквах, буквально задвинут на письменах. Взгляни на II-F-2 - мои каракули в Сахаре, или на эпистолы "Персеиды", отправленные между II-A и -В…

- Баста. Один?

Мы не одни. Кто здесь еще?

- Все, кто был по существу. Тут тоже ничего не попишешь. Видишь ли, мои глаза… по условию Афины… каждого, на кого я бросила взгляд в твоем последнем предложении, я осудила превратиться в звезды - кроме каменного Финея, который вновь обрел плоть и кровь. Не спрашивай почему.

Думаю, что знаю, и благодарю.

- Выше всех Кефей, он, разговаривая сам с собой, вознесся первым. С ним Кассиопея, я расположила ее чуть ниже…

Зрелище что надо. Впрочем, тебе не обязательно было включать сюда моих бывших тестя и тещу, но мне и в самом деле был симпатичен старый Кефей. Интересно, не повторяет ли он все свой монолог.

- Как, возможно, и все мы. Я думала, ты захочешь, чтобы под рукой были все. Если их искать, свои проблески можно обнаружить даже и в Кассиопее. Вверху слева взлетает Пегас…

Хорошо, что ты его опекаешь.

- Персей…

Интересно, как выглядели бы наши. Это не вопрос.

- Знаю. Итак. Сбоку от него, прямо у меня над головой, Андромеда; она смотрит то ли на отца, то ли на волосы своей матери.

Над нами…

- И снова в оковах, но пойми правильно мои мотивы. Она выше всех только первую половину ночи, а ее цепи - драгоценности на висках, сосках, чреслах и лодыжках, там, где, если хочешь знать, она и в самом деле носила украшения, когда ты впервые ее повстречал.

А.

- Не дуйся: с точки зрения твоего рассказа ее как раз и характеризуют те узы, которые она ненавидела. Я имею в виду ее бессмертную составляющую, задеть которую невозможно, что бы ни чувствовала при этом ее смертная компонента.

Я не сержусь. Спасибо тебе за этот сияющий образ, Медуза. А что поделывает в эти дни ее смертная составляющая?

- Сейчас не твоя очередь. Под левой ногой у тебя, наконец, Кет - и тоже со своей историей, если кому-то придет в голову ее рассказать: чудовищная судьба - родиться чудищем.

Ну а кто завис на буквах? Это не вопрос.

- К ним я подвесила тебя. Сказать, сколь ярки твои звезды? Тоже н. в.

Только про дельту Персея, пожалуйста. Ее величину.

- Это не в счет.

Тогда отвечай. Я не забыл ошибку Каликсы в I-F-1. И кстати, кто в Хеммисе воплощал все это в камне?

- Если хочешь сделать меня счастливой, забудь, пожалуйста, и картину, и художника, а тема ее, напоминаю, исходила от меня. Что касается звезды, которой ты столь вульгарно интересуешься: ее величина вполне достаточна и постоянна, положись на мое слово, поскольку она стоит у меня прямо перед глазами всю ночь напролет до скончания века. Просьба о чем-то большем свидетельствовала бы о твоих прискорбных наклонностях - ты ведь знаешь, я могу быть с тобой только выше шеи.

Даже не иметь возможности тебя увидеть! Только краем глаза замечаю я время от времени какое-то мерцание. Ты никому там не подмигиваешь?

- На самом деле, Персей, сейчас моя очередь! И к твоему сведению - ну да, это тоже в счет, так что я сейчас спрошу тебя дважды подряд, - мой правый глаз, в отличие от твоей драгоценной Дельты П., имеет переменную величину. Если я кому-то и подмигиваю, то разве что этому жалкому миру под нами, от которого так рада отделаться. Вернемся к твоему рассказу: как бы я ни и т. д., не слишком ли все же вычурен его стиль?

Бесподобная Медуза, преблагая моя спасительница, оставь эти вопросы. Я не имею ничего против переспать время от времени с критиком, но не хотел бы провести с ним вечность. Это уже второй. Ну что, третий?

- Ты дьявольски поднаторел во всей этой кухне! Рассуди, милый, что если бы "Персеида" не была моим любимым сказанием, мне пришлось бы вызвездить нас в каком-то ином - с более выигрышной ролью для меня и менее для тебя. А сейчас я все же задам еще один литературный вопрос: перед самой развязкой, когда Андромеда бросается между тобой и Данаем… Разве ты не согласен, что это мелодраматично?

О небо, ну конечно. На самом деле, с этой точки зрения - просто напыщенный китч. Как в наше время, рискну сказать, и вся эта история. Но так оно все и было, и мы тогда вели себя не как стереотипы, а как архетипы, не миф, а реальность. Твое собственное свободное ваяние, такое в свое время реалистичное, готов поспорить, сейчас стало легендарным. Вот так-то.

- Сдаюсь.

А я пасую, покуда ты расспрашиваешь меня о повествовательной технике.

- У меня все же остался еще крошечный вопросик. Что там с желудочком и предсердиями - в развязке? По правде, я не вполне разобралась в этой метафоре.

Как и я тогда в своем сердце.

- А теперь?

Теперь моя очередь. Посмотрим. Почему Кассиопея полночи проводит головой в океане?

- Если бы ты мог спросить ее сам, она бы ответила, что моет волосы; на самом же деле Афина велела мне разместить ее так, чтобы ей приходилось время от времени макать голову - дабы ублажать нереид. Но сердца ты в этот вопрос не вложил.

Ладно. А что там произошло с моим двоюродным братцем Беллерофоном?