Казанова в Петербурге - Галина Грушина

и полагая, очевидно, это патриотизмом. Из знакомцев кавалера один Зиновьев позволял себе нападки на отечество, делая это скорее всего по пьяной лавочке.

Впрочем, в одном месте столицы московиты веселились. По случаю какого-то местного праздника на обширной площади возле торговых рядов были возведены павильоны и карусель, где толпилось простонародье. Кавалер затесался в толпу. Одет он был в редингот, так что выделялся лишь ростом да цветом кожи: она была у него так темна, что однажды маленькая белобрысая девочка, которую он хотел по своей привычке приласкать, забилась в слезах на руках у матери с криком: чертяка!

Он долго ходил по торжищу, выбирая забавные поделки себе и гостинцы Заире. На балконе какого-то балагана кривлялся паяц, перемежая свои зазывы милыми слуху кавалера итальянскими словечками. Подойдя, он осведомился, уж не итальянский ли цирк тут выступает, и услышал родную итальянскую скороговорку: сеньору подтверждали, что в труппе состояли итальянские акробаты, а главным номером был африканский людоед: сейчас будет представлено поедание живого человека. Засмеявшись, кавалер купил билет и вошел в балаган: он обожал в театре все, от балагана до высокой трагедии.

На сцене стояла клетка с надписью «Людоед». В ней сидело косматое существо мужского пола, облаченное в баранью шкуру навыворот, раскрашенную зелеными пятнами; в руках оно держало громадную берцовую кость и, временами испуская рычанье, лязгало зубами.

— Любезные зрители! — обратился к публике укротитель. — Сие есть людоед из самого сердца Африки. Он ест сырое мясо. Глядите.

И он подал в клетку трепыхавшегося воробья. Зарычав, Людоед схватил птичку и на глазах ахнувших зрителей разодрал ее пополам и принялся облизывать кровь с пальцев.

— Сейчас вы увидите поедание живого человека! — возгласил укротитель. — Нужен какой-нибудь доброволец из зрителей. Прошу на сцену. Кто из вас желает послужить людоеду обедом, а нам поучительным зрелищем?

Укротитель замолчал, лукаво поглядывая на зрителей, уверенный, что желающего не найдется. Среди балаганной публики возникло замешательство. Голодный людоед взревел, и укротитель в деланном испуге вновь обратился с настоятельным призывом к добровольцу. Людоед рычал, тряс решетку и бил по ней костью. Робкие зрители начали покидать балаган. Кавалер от души потешался. Внезапно что-то в лице людоеда показалось ему знакомым. Он встал. Сомнений быть не могло. Несмотря на краску и лохматый парик, он узнал лакея своего Ганса Ламберта.

— Нашелся желающий! — удивленно объявил укротитель. — Прошу вас, сударь, на сцену.

Зрители, ахнув, повернулись к кавалеру. Расталкивая их, он двинулся вперед. Людоед забеспокоился, всматриваясь в подходившего. В два прыжка кавалер очутился на сцене с криком:

— Негодяй, верни мои часы!

Быстро раздвинув решетку, людоед бросился вон из балагана. Потрясая тяжелой тростью, кавалер устремился следом. Гулявшие московиты остолбенели при виде обросшего волосами мужика в бараньей шкуре и с бычьей костью в руке, убегавшего от прилично одетого господина, что-то вопившего на непонятном языке. Никто не решился подставить ногу мужику: приближавшихся он бил костью и, воспользовавшись путаницей ларьков, был таков.

Известие об этом происшествии появилось даже в петербургских «Ведомостях».

ВАЛЬВИЛЬ

Однажды, наблюдая, как Заира в одной рубашонке открывала окно, вся просвеченная утром, он заметил, что у малютки вырос живот.

— Ты толстеешь? — удивился он.

— Ничуть, — смутилась она.

— Все твоя любовь к сластям, — принялся он журить девушку. — Не хватает только, чтобы ты испортила свое тело. Больше никаких конфет.

И он лишил малютку сладкого. Но живот все рос. Напрасно Заира уверяла, что это ему только кажется. Он любил точность и стал замерять ее бедра веревочкой. Наконец малоприятная догадка осенила его.

— Ты брюхата? — ахнул он.

Заира расплакалась. Он пришел в страшный гнев: только этого не хватало! Беременных женщин он не выносил, и малютке сильно попало.

Вечером, желая успокоиться, он отправился во французскую комедию: пожаловавшие в Петербург третьесортные актеры начинали свои гастроли. Актеры были действительно из рук вон плохи, и кавалер, сидя один в глубине ложи, со скукой наблюдал происходившее на сцене. Воспоминания о жалком номере в «Золотом якоре», оставленном им, и плакавшей в нем брюхатой Заире вызывали отвращение. Вся его жизнь в последние месяцы была жалким прозябанием. Встречи с императрицей не дали ничего. Пора было все менять.

В одной из лож напротив он заметил необычайно красивую молодую даму, поглядывавшую в его сторону. Рядом с нею никого не было. Сердце кавалера радостно затрепетало, все огорчения были вмиг позабыты. Красавица прикоснулась пальчиком к левому виску, а потом заслонилась веером. Это был знак на языке любви, которым пользовались истые парижанки: его приглашали к знакомству.

Он тотчас встал; глаза его засияли, движения приобрели кошачью мягкость и грацию. Прекрасная женщина поманила его — удовольствие полузабытое, сладостное, желанное, — и, выбросив из головы все на свете, он устремился навстречу новой любви. Войдя в ложу к незнакомке, он сел рядом. Они заговорили о спектакле; беседа сделалась оживленной. Дама говорила на безупречном французском языке, ласкавшем слух кавалера: московиты, как правило, изъяснялись по-французски отвратительно.

— Вы владеете языком, как парижанка, — сделал он комплимент.

— Я и есть парижанка, — рассмеялась она. — Я актриса, и меня зовут Камилла Вальвиль.

Так вот оно что! Вот откуда это изящество туалета и поистине французская непринужденность в беседе с незнакомым мужчиною. Актриса. А он-то решил, что незнакомка — по меньшей мере княгиня.

— Мне пока не пришлось видеть вас на сцене, — несколько изменил он тон на более игривый.

— Оно неудивительно, — ослепительно улыбнулась она. — В Петербурге я не более месяца и выступила лишь однажды в «Любовной страсти».

— Почему же только однажды?

— Я имела несчастье не понравиться вашей императрице.

— Мадемуазель, Екатерина не моя императрица, — гордо вскинул голову в пудреном парике кавалер. — Я венецианец и здесь проездом.

— Как? — ахнула актриса. — Вы не русский князь? Замечательно!

Если она и была разочарована, то скрыла это весьма удачно.

— Мое имя кавалер де Сенгальт, — с достоинством поклонился он. — Императрица Екатерина очень переменчива, у нее трудный нрав, и она часто несправедлива. К тому же она не любит хорошеньких женщин.

— Разве вы не находите ее красивой?

— Ее может счесть красивой лишь тот, для кого не существенны правильность и гармония черт.

Вальвиль весело рассмеялась, став еще непринужденнее. Она рассказала, что ангажирована сроком на год, но готова уехать из Петербурга хоть сейчас, не дожидаясь получения своих ста рублей.

— Из-за вынужденного безделья я забываю свое ремесло, еще не овладев им до конца, — призналась она.

Кавалер нежно взял ее руку:

— Но неужели при таких глазах вы не нашли какого-нибудь богатого московита, который поддержал бы вас?

— У всех уже есть любовницы.

— И у вас нет друга?

— Нет.

Приятный