Зона зла - Александр Щелоков

- Спасибо.

Он взял журнал. На этот раз другой, в надежде, что там не натолкнется на то, что заставит его смутиться. Открыл и остолбенел, не зная, как вести себя. Здесь иллюстрации оказались намного круче уже увиденных.

- Однако... - Мишин произнес это дрогнувшим от волнения голосом.

Елена Андреевна с интересом проследила за реакцией гостя и удивилась. Каменное лицо.

Глаза, не выдавшие смущения. Не дрогнувшие губы. Ну выдержка у курсанта!

- Смотрите, Сережа. Я мигом.

В самом деле Елена Андреевна ждать себя не заставила. Она вошла в комнату, распространяя легкий пряный запах незнакомых духов. На ней было длинное розовое платье с разрезом до самого низа. В талии его перехватывал золотистый поясок.

При появлении Елены Андреевны, уже не отшвыривая в страхе журнала, Мишин вежливо встал и вдруг замер, не зная, куда смотреть и как вести себя. Он увидел, как в широком разрезе платья учительницы, будто стремясь вырваться наружу, на свет, бьются две маленькие аккуратные грудочки. Их напряженные соски топорщились и выпирали через тонкую ткань. Более того, при каждом шаге полы платья слегка раздвигались, открывая ровные стройные ноги от туфелек до самых, как иногда говорят, "подмышек".

То что Елена Андреевна, строгая и серьезная, умевшая спокойно выслушивать рапорты дежурных и твердым голосом подавать команды: "Et easy! Sit down!" - "Вольно! Садитесь!" - оказалась одетой столь легкомысленно и вызывающе, поразило Мишина. Только значительно позже, приобретя некоторый опыт понимания женской психологии, он понял: прозрачные ткани - это всегда форма прозрачных намеков, которыми мужчине нельзя пренебрегать.

Потом они сидели на диване рядом и пили чай. Поднимая ко рту фарфоровую миниатюрную чашечку, Мишин невольно опускал глаза и в разрезе платья под распахнутыми полами видел круглые белые колени с небольшими ямочками.

Как и в какой момент его рука коснулась их, он потом уже никогда не мог вспомнить.

Затем последовала легкая борьба с тяжелым дыханием, с невнятно произносимыми словами: "Не надо!.. Ах, ой... Погоди, я сама..."

И падение в крутящийся теплый омут, слепящая вспышка и острое чувство непоправимости совершенного...

Еще не отдышавшись, Мишин быстро вскочил, сел на диване, стал приглаживать взъерошившиеся волосы.

Елена Андреевна обвила рукой его крепкую шею, притянула к себе.

- Полежи... успокойся...

Он прилег на спину рядом с ней и увидел над собой ее широко открытые глубокие, как бездна, глаза. Ее волосы щекотали ему щеки.

Ее губы, теплые, мягкие, коснулись его лба, потом носа...

Она поцеловала его нежно, просяще...

И снова раз за разом она разжигала его огонь, вспышки которого обжигали и слепили их обоих.

Мишин не был трепачом и не считал, что мужчину украшает похвальба любовными успехами. О его романе с Еленой Андреевной в училище, где курсантам о своих товарищах известно все или почти все, никто так и не узнал.

Тайная связь длилась почти три года. Поначалу Мишин не мог понять, почему строгая, весьма сдержанная, умевшая держать себя в руках женщина столь решительно и безрассудно пошла на связь в ним - курсантом. Потом понял - всему виной было ее глубокое и искреннее чувство к нему. Сам он похвастаться таким чувством не мог. С Еленой Андреевной его сближали только постель и желания, в ней рождавшиеся.

Постепенно и эти желания начали медленно угасать.

Сперва Мишин старался как можно реже касаться ног любовницы. Пытаясь избавиться от волос, Елена Андреевна регулярно брила голени, и прикосновение к ним, особенно в сумраке, создавало впечатление, что касаешься щетки. Его стали раздражать темные усики над ее верхней губой. Поначалу Мишину даже нравилось ощущать их при поцелуях. В этом было нечто возбуждающее, пикантное. Но постепенйр новизна ощущений утратилась, а эталоны молодости все меньше совпадали с тем, что он находил в стареющей женщине.

Они медленно отдалялись друг от друга.

Процесс естественный, более того закономерный, однако принять его как должное было крайне трудно. Для Мишина он сопровождался разочарованием, для Елены Андреевны становился трагедией...

После выпуска из училища женщины не занимали особо большого места в жизни Мишина. Они появлялись и уходили, ничего не требуя, не предъявляя претензий, не оставляя о себе прочных воспоминаний.

Проводница в скором поезде Москва - Ашхабад, круглолицая и мягкая, изобретательная и ненасытная. Она выжимала из Мишина елейное масло в течение трех суток, пока тот не стал похожим на собственную тень с ввалившимися щеками и синими кругами под глазами. Как ее звали? Он помнил сам факт, но не ее имя.

Официантка гарнизонной столовой. Кажется, Ася. От нее всегда пахло ванилью. Она любила целоваться, но делала это неумело, сухими туго поджатыми губами.

Потом была Зоя Семеновна, стоматолог гарнизонной поликлиники, интеллигентная хабалка и матерщинница. Она приходила в экстаз и плыла, когда Мишин в минуты близости называл ее курвой, подзаборной шлюхой, вокзальной дешевкой. Было странно видеть, как эти слова преображали уравновешенную даму, приводили ее в состояния сексуального бешенства.

О женитьбе Мишин всерьез задумался только после увольнения из армии. К тому времени он решил, что пора кончать с кобелированием и создавать семью. Как ни странно, думая о возможности появления детей, он хотел, чтобы это были две девочки.

Еще одна проблема, которая в случае удачного выбора невесты могла решиться как бы сама собой, заключалась в обретении постоянного местожительства. Российские офицеры в большинстве своем служат на положении сторожевых псов: в гарнизонах у них еще бывает своя конура, но после увольнения в запас оказываются вообще без крыши над головой.

Уволившись, Мишин приехал в Москву к сестре Соне.

От Белорусского вокзала он двинулся вниз, к центру города по Первой Тверской-Ямской, которая некогда была частью улицы Горького.

Мишин шел и не узнавал проспект, который привык считать самым московским. После долгого отсутствия улица настолько преобразилась, что потеряла типичные черты, присущие российскому городу. Бросалось в глаза, что здесь по тротуарам не ходили зачуханные ханурики и бродяги, в новое время обретшие благозвучное прозвание "бомжей". Экзотическое звучание этого слова сразу поставило его в один ряд с благородно-благополучными дворянскими званиями "паж" и "дож".

Да и сам Мишин ощущал себя на этой улице жителем покоренной супостатом державы. Заморские Робинзоны, наплевав на язык и обычаи российских Пятниц, учреждали на Тверской-Ямской собственные порядки, прививали ей свои нравы и вкусы.

Дома здесь сверкали блеском стекла витрин, гранитной облицовкой, оглушали словами чужеземных названий. "Palace Hotel", "Торговый дом "Дагиш", "Boss", "Вета-Тусор", "Жак Десемонт"...

Куда-то исчезли, растворились в небытии некогда известные магазины, проигравшие партию приватизации господам Гайдарам и чубайсам. Некоторые победители, словно в насмешку, оставили на фасадах старые названия, добавив к ним собственные фамилии. Детский универмаг "Пионер" теперь значился как "Пионер-Шнайдерс-одежда". Дальше снова маячили вывески с загадочными словами вроде "Клопей", "Стэнли", "АНТО exclusier". Вот попробуй угадай, что тебе предлагает дядя с Синайского полуострова, особенно если ты видишь вывеску "Патио-Паста" с противоположной стороны улицы.

Все здесь противопоставляло себя русскому человеку, не было родным ни татарину, ни мордвину. Все отторгало их не только духовно, но в полном смысле физически.

Проходя мимо торгового заведения с огромными зеркальными дверями, Мишин решил заглянуть внутрь. Не для того чтобы купить себе нечто необходимое, а просто так, как иногда говорят, для балды. Едва он открыл двери и переступил порог чертога торговли, путь внутрь ему перекрыло широкоплечее существо в элегантной фирменной форме, с мордой-задницей - безволосой и красной. Страж то ли понял, что человек прется в заведение для балды, то ли счел, что тот некредитоспособен в масштабах цен их магазина, но намерение не пущать чужака дальше порога выказал со всей ясностью. Шипящим голосом пресмыкающегося он пугающе прошипел:

- Тебе сюда не надо. Понял?

И выставил брюхо-грудь, загораживая проход.

Мишин смерил взглядом верзилу, увидел его мутные ленивые глаза и беспечную красную шею, понял, что мог бы одним ударом срубить это бревно под корень, положить его врастяжку, потом пройти внутрь торгового зала, небрежно швырнуть кассиру миллион рублей за новую шляпу, повернуться и гордо уйти. Но связываться с дерьмом в день приезда совсем не хотелось. Кстати, и шляпа была ему не по карману. Однако оставлять без ответа хамство он не пожелал.

Глянув в упор на стража дверей, Мишин вытащил из кармана мятую бумажную сотню, сунул ее в нагрудный карман куртки охранника, прихлопнул ладонью.