Зона зла - Александр Щелоков

Вырвав клинок из ножен, Мишин шагнул к лежавшему на спине моджахеду. Тот почти не подавал признаков жизни, и его дух должен был в аамое ближайшее время выйти вон, чтобы отправиться в благословенные кущи джанны - мусульманского рая - и появиться там в светлом нимбе шахида - мученика, который принял смерть за веру.

Коротко замахнувшись, Мишин ударил клинком в грудь умиравшего. Сталь вошла в тело мягко, без особого сопротивления. Лезвие, разрезая ткани, скользнуло между ребрами. Острие пробило сердечную сумку...

Сдерживая дрожь в руках, Мишин выдернул сталь из чужого тела. Клинок остался почти чистым, но Мишин не сразу вложил его в ножны. Надо было протереть металл. Подумав, Мишин нагнулся, приподнял полу куртки убитого и вытер ею нож.

Теперь к нему пришло чувство небывалой опустошенности. Убивая других, человек не становится более счастливым, не богатеет он и духовно.

Осколки снарядов и пули оставляют рубцы и шрамы на телах выживших участников войны, а в их душах близость к смерти поселяет холодную пустоту, эгоизм и жестокость.

На долю Мишина выпала не одна, а целых две войны: "тоталитарная" афганская и "демократическая" чеченская. Обе одинаково ненужные и бесславные.

Короче, войн на долю офицера хватило с избытком. Войн грязных, бессмысленных, подвиги и мужество в которых хотя и отмечаются орденами, но само участие в них не добавляет человеку чести и славы.

С любовью Мишину повезло куда меньше.

Для ясности уточним: имеется в виду не общение с женщинами, обусловленное обычной физиологией, а любовь как чувство.

Конечно, споры о том, существует ли любовь, никогда не прекращались. Как правило, в них одни люди доказывают, что любовь вообще не запрограммирована нашей природой, и потому все чувства сводят к естественному половому влечению. Другие утверждают обратное и говорят о любви как о великом даре, данном человеку в ощущениях.

Доказать в таких спорах собственную правоту бывает крайне трудно. Подобное столкновение мнений не продуктиво, как дискуссия между дальтониками и нормально видящими людьми о том, существует ли красный свет или есть только белый и серый.

Сам Мишин в спорах о любви никогда не участвовал. Чувств более сильных, нежели страх, и радостей более сильных, чем одоление этого страха, он не испытывал. Опыт его связей с женщинами не был велик, и делать из него обобщения он не рисковал.

В школе девчат, которыми бы Мишин мог увлечься, почему-то не оказалось. Впрочем, и сам Мишин созрел до состояния, когда влечение становится неодолимым, довольно поздно.

В училище среди гражданских преподавателей-женщин ему понравилась англичанка Елена Андреевна Янкина. Черноволосая, с бровями вразлет, она была веселой и очень эмоциональной. В классе на уроках языка Елена Андреевна не сидела на месте. Она ходила между рядами столов, поднимала курсантов, шпыняла вопросами, высмеивала неправильные ответы и плохую подготовку к занятиям.

Мишина, как казалось ему самому и другим, она невзлюбила с первых занятий. Взъелась из-за какого-то пустяка и потом заедала постоянно, особенно на уроках, когда Мишину выпадало дежурство по учебному взводу.

Ритуал встречи преподавателя требовал доклада по-английски. Едва открывалась дверь класса, дежурный орал команду:

- Stand up! Shun! - В смысле: "Встать, смирно!"

И начинал доклад:

- Comrade teachear, the second platoon is ready for the lesson. All are present. - Что в русском переводе должно было звучать так: "Товарищ преподаватель, второй взвод готов к уроку. Присутствуют все".

Каждый раз в момент доклада Мишину становилось не по себе. Он считал, что доложить таким образом командиру взвода старшему лейтенату Сопелко или ротному майору Гараеву - это в порядке вещей. Но когда перед тобой молодая миниатюрная женщина, у которой и здесь все в норме и там в порядке, и сама она стройнее многих других, то докладывать по уставному ей просто неудобно. Из-за этого Мишин терялся, путался и сообщал, что на занятии присутствуют все, даже в случаях, когда двух-трех человек в классе недосчитывалось.

Ко всему английское слово "fact" Мишин упорно произносил не "фэкт", а "факт", чем делал его почти нецензурным. Слово "самшит" - в смысле дерево - он однажды перевел как "немного дерьма", чем заставил краснеть Елену Андреевну и повалил в хохоте весь класс.

Подобные промахи допускали и другие курсанты, теряясь под насмешливым взглядом Елены Андреевны. Она и сама, должно быть, ощущала неудобство от участия в игре в солдатики, но правила требовали строгости, и любое отступление от них преподаватели пресекали. Чаще всего шишки во втором взводе сыпались на Мишина.

- Произношение у вас безобразное, товарищ курсант. - Елена Андреевна морщилась, словно в классе дурно пахло. - Как бы это сказать? Ну, может быть, хулиганское...

Однажды после письменной контрольной работы Елена Андреевна поручила Мишину собрать тетради. Когда он это сделал, последовал второй приказ:

- Помогите мне отнести их домой.

Взяв несколько пачек тетрадей, собранных в разных классах, Мишин двинулся за учительницей. Он знал - дальше контрольнопропускного пункта топать не придется. Чтобы выйти в город, курсанту требовалась увольнительная записка. И его сильно удивило, что препятствий на пути не оказалось.

- Курсант со мной, - сказала англичанка дежурному офицеру и протянула записку.

Внутренне Мишин возликовал. Вырваться в город в будничные дни было не так-то просто. После обеда в училище продолжались занятия в форме так называемой "самоподготовки". Курсанты собирались в классах и под призором офицеров готовили домашние задания.

Мишин сразу прикинул свои возможности.

Чтобы отнести тетради, потребуется не более часа. Увольнительная давала право явиться в училище перед отбоем. Лафа! Весь город лежал у ног счастливчика.

К дому, где жила Елена Андреевна, они доехали на трамвае. Пешком поднялись на второй этаж - она впереди, он со своим грузом и правом любоваться стройными женскими ножками - за ней.

Открылась обитая коричневым пластиком дверь.

- Come in! - Хозяйка пропустила гостя вперед. - Входите!

Изображать из себя англичанина у Мишина не хватило духа. Он ответил по-русски:

"Спасибо" - и вошел внутрь. Быстро огляделся, заметил под зеркалом у вешалки столик.

Спросил: "Сюда можно?" И, не ожидая ответа, положил тетради. Одернул китель, выпрямился.

Елена Андреевна взглянула на него с изумлением.

- Сережа, вы не на плацу! - И шутливо окончила: - Вольно, товарищ курсант!

Мишин растерялся. Оказывается, она знала, как его зовут!

Он снял фуражку.

- Проходите в комнату. Я поставлю чай.

- Спасибо, может, не надо? - Мишин забеспокоился. - Я...

- Все ясно. - Голос Елены Андреевны звучал осуждающе. - В приличном обществе вы не бывали. А ведь все очень просто, Сережа. Если вам что-то предлагает женщина...

Мишин прошел в светлую гостиную. Сквозь чисто промытые окна на пол падали лучи солнца. Они лежали на голубом паласе желтыми пятнами.

- Садитесь. - Елена Андреевна указала ему на диван. - Я быстро.

Мишин устроился на краю дивана, как воробей на жердочке. Взял в руки журнал, лежавший на нижней полке столика на колесиках. Если войдет хозяйка, пусть видит, что курсант, который, по ее мнению, не бывал в приличном обществе, не лишен тяги к просвещению и культуре.

Закинув ногу на ногу, он положил журнал на колено, раскрыл его. И тут же, как вор, которого застукали на горячем, спешно сунул блестевшее глянцем издание на место, откуда только что его извлек. Огляделся. Все было тихо. Елена Андреевна гремела на кухне чайником.

Тогда Мишин снова потянул журнал на себя - осторожно, готовый в любой момент бросить его на место. Открыл на тех же страницах, что и минуту назад.

В цвете, в блеске типографского глянца во весь разворот двух страниц фотография представляла обнаженных красоток - блондинку и брюнетку. И не то, что они оказались голыми, обожгло Мишина. Обнаженных дам на картинках он видел не раз. Поразило его бесстыдство поз.

Фотоаппарат запечатлел блондинку с тыла.

Она стояла, раздвинув ноги и опустив руки до пола. Между колен виднелось улыбающееся лицо с золотистой копной волос, которые касались ее ступней.

Брюнетка сидела в огромном кожаном кресле, бесстыдно подняв вверх левую ногу - гимнастка...

По коридору от кухни простучали по полу острые каблучки. Мишин торопливо бросил журнал, повернулся к окну и принял отрешенно-созерцающий вид. Правда, внимательный взгляд легко мог бы заметить его пунцовые щеки и нежелание встречаться глазами с хозяйкой.

Елена Андреевна поставила на столик красный жостовский поднос с фарфоровым чайником, сахарницей и чашками. Извиняющимся голосом сказала:

- Я сейчас, Сережа. Только приведу себя в порядок. А вы пока посмотрите журналы. Вот они, на полочке...

Отказаться Мишин не мог. Это было бы равнозначно признанию, что он уже в них заглядывал.