Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия - Александр Гольдфарб

Я не мог понять: это была правда или форма запугивания.

– Ей-богу, – улыбнулся он, уловив мое сомнение. – Вы у меня под защитой. Ты даже не представляешь, что наши люди сделали бы с вашими людьми, если им позволить.

– Нашими людьми?

– Ну да, с евреями. Интеллигентами. Советская власть – ваша единственная защита. Если нас не станет, вы все погибнете в три дня. Имей это в виду, когда агитируешь против советской власти… Ты даже представить себе не можешь, что с вами сделают, – повторил он. В его голосе не было угрозы, только любопытство, как я могу не понимать таких простых вещей.

– Спасибо за предупреждение, – сказал я. – И за защиту. Я свободен?

– Конечно, – сказал он. – Могу подвезти.

На всякий случай я решил возвращаться в Москву в тот же день. Я уехал в канун Нового года, прихватив с собой звукозаписи, которые мы тайно делали в зале суда. Утром я узнал, что доктор Штерн осужден на восемь лет. Стенограммы суда были опубликованы на Западе. Штерн был освобожден после того, как отсидел три года.

* * *

Détente для меня закончился 15 января 1975 года. В этот день, как взрыв бомбы, прошло сообщение ТАСС и одновременно пресс-конференция Киссинджера в Вашингтоне: Советский Союз разрывает торговое соглашение с США из-за поправки Джексона. В тот же день в ежегодном послании обеим палатам Конгресса президент Форд обрушился на сенатора:

«Если мы хотим, чтобы наша внешняя политика была успешной, мы не должны ограничивать свободу действий президента на законодательном уровне. Такие ограничения мешают переговорам. Законодательные барьеры, несмотря на самые лучшие побуждения, могут иметь обратный результат, как мы недавно убедились в вопросе торговых взаимоотношений с Советским Союзом».

А вслед за этим на Джексона посыпался шквал обвинений в газетных комментариях. Мол, сенатор единолично разрушил советско-американские отношения, СССР нельзя было публично загонять в угол, язык ультиматумов в отношениях с Советами неприемлем; мол, Джексон перегнул палку, исходя из собственных интересов, ибо собирается выдвигаться в президенты в 1976 году.

Для нас это был полный крах, крушение всей стратегии последних лет. И было ясно, что наш враг сидит не только в Кремле, он еще и в Вашингтоне. Кремль и Белый дом действуют заодно, помогают, подыгрывают друг другу, а наши американские союзники держат оборону, как и мы. Как мы можем им помочь?

В конце января в квартире Слепака на улице Горького собрались шесть московских отказников: Мелик Агурский, Виталий Рубин, Володя Слепак, Саша Лунц, Александр Яковлевич Лернер и я. Мы справляли поминки по поправке Джексона и на чем свет стоит кляли Киссинджера. Если бы не этот соглашатель, не этот капитулянт, все было бы иначе! Его призывы к тихой дипломатии и погубили все дело! Если бы он не пресмыкался перед советской властью, а проявил хотя бы десятую долю моральной твердости сенатора Джексона, то Кремль, безусловно, отступил бы. А сейчас, в преддверии президентских выборов, Москва, разумеется, будет подыгрывать Форду. Мы были уверены, что разрыв соглашения был согласованной операцией Громыко и Киссинджера с целью ослабить позиции Джексона и задушить диссидентов в СССР.

К концу собрания шестеро захмелевших отказников подписали в защиту сенатора письмо, грустная ирония которого не ускользнула от хозяйки дома, несравненной Маши Слепак. «Это напоминает картину Репина – евреи пишут письмо Дяде Сэму», – сказала она.

– Это наш вклад в предвыборную кампанию сенатора Джексона, – сказал я Крису Рену, передавая письмо в «Нью-Йорк таймс».

И хотя наш фаворит проиграл номинацию Джимми Картеру, его идеи о бескомпромиссной идеологической конфронтации с СССР остались на повестке дня и дождались своего часа. Пройдет всего несколько лет, и киссинджеровский détente – признание легитимности репрессий и раздел сфер влияния – окажется на свалке истории, а политика тотального давления, предложенная Джексоном, возродится в крестовом походе Рональда Рейгана, объявившего Советский Союз «империей зла». Еще через некоторое время множество евреев, рвущихся в щель в железном занавесе, реинкарнируются в толпе восточных немцев, штурмующих стену в Берлине, и Империя зла рухнет как карточный домик. Конечно, никто из нас не мог предвидеть такого тогда. Настроение у нас было мрачное. Мы понимали, что проиграли, что наступают тяжелые времена.

Глава 11. Первая победа

Уже практически не надеясь на успех, я продолжал попытки связать свое дело с темой биологического оружия.

Конференция по рекомбинантной ДНК должна была состояться в Асиломаре, штат Калифорния, в конце февраля 1975 года. Через некоторое время после этого должна была торжественно вступить в силу конвенция, запрещающая БО. Для меня это была вполне подходящая возможность перейти в атаку.

Следуя своей стандартной методе, я отправил телеграмму в оргкомитет Асиломарской конференции с просьбой «обсудить явное намерение Советского правительства использовать мою работу в военных целях» и опять отправил копию Овчинникову. Я, естественно, не делал из этого секрета, и слух о том, что «Гольдфарб пытается спровоцировать скандал» в Асиломаре, быстро распространился по московским биологическим институтам.

Вскоре меня позвал на беседу мой бывший начальник Хесин, с которым я продолжал время от времени тайно встречаться.

– Tы выбрал весьма оригинальный способ рекламировать нашу лабораторию. И, должен сказать, твои выходки вызвали большой интерес. Люди делают ставки, попадешь ли ты в тюрьму, – сказал Хесин, глядя на меня взглядом натуралиста, наблюдающего за лабораторной мышью.

– И на что же ставите вы, Роман Бениаминович? – спросил я.

– Я даю тебе 50 на 50. В целом политическая ситуация складывается не в твою пользу, но в логике тебе не откажешь, так что, возможно, у тебя есть шанс. Тебе будет небезынтересно узнать, что в Асиломар едут Энгельгардт, Колосов, Баев и Мирзабеков, а Овчинников не едет.

Как выяснилось тридцать лет спустя, академики Александр Баев и Андрей Мирзабеков были полноправными членами секретного научного совета Домарадского. Михаил Колосов был заместителем Овчинникова, выполнявшим работы по токсинам для «Биопрепарата». Все трое были полностью в курсе тайных разработок. Единственным, кто мог не знать о делах «Биопрепарата», был Энгельгардт – директор Института молекулярной биологии, куда Книгин хотел меня устроить. Энгельгардт был человек пожилой, беспартийный и считался патриархом советской биохимии.

Всю делегацию, сообщил Хесин, вызывали на инструктаж в ЦК КПСС, где их предупредили о «возможных антисоветских провокациях сионистских кругов» по моему поводу. «Кто-то из них слил все это Хесину», – подумал я. Бьюсь об заклад, это был Овчинников: он один мог позволить себе такой жест безнаказанно. Но теперь, когда все они мертвы, я никогда уже не узнаю наверняка.

* * *

Конференция по рекомбинантной ДНК открылась 24 февраля 1975 года в конференц-центре «Асиломар», в тихом прибрежном калифорнийском городке Пасифик-Гроув. Около 150 биологов из ведущих лабораторий мира собрались для беспрецедентной миссии: установить добровольные ограничения на собственные исследования ради всеобщего блага. Ничего подобного в истории до сих пор не было.

По общему мнению, это была замечательная во всех отношениях встреча. За четыре дня жарких дискуссий ученые пришли к консенсусу, который отменил мораторий на эксперименты с генами и заменил его системой защитных мер, исключающих непреднамеренное распространение генно-инженерных организмов в окружающей среде.

Кроме того, конференция прямо запретила проведение некоторых экспериментов. К ним относилось клонирование генов высокопатогенных организмов, клонирование генов токсинов или любых других генов, производящих продукты, потенциально опасные для человека, животных или растений, – то есть именно то, что Домарадский включил в план «Биопрепарата», который он примерно в те же дни передал в кремлевскую «Инстанцию».

* * *

Советская делегация просидела всю конференцию с каменными лицами. На просьбу прокомментировать проект итогового документа один из членов группы встал и в кратком заявлении выразил удовлетворение, что, несмотря на то что «мир разделен политически, удалось достигнуть полного консенсуса в научном сообществе».

Три месяца спустя, в мае 1975-го, в журнале The Rolling Stone вышла статья об Асиломарской конференции, озаглавленная «Конгресс ящика Пандоры». Из нее я узнал, что происходило в кулуарах конференции по моему поводу. Корреспондент Майкл Роджерс сообщал:

«…В советской группе пять человек: два седых старика в черных костюмах