Фантастика-1965. Выпуск 3 - Наталья Соколова

Я не заметил, как сам увлекся доводами этого клоуна. Нет, клоунством здесь не пахло. Да и что такое клоун? Почему человек решает посвятить себя тому делу, цель которого - постоянно вызывать смех над самим собой? Об этом стоило подумать.

Строитель Московского Кремля - ученик Леонардо да Винчи. Это хорошо, это отлично, это меняет многие представления о Европе и о связях России с Италией. Но почему именно ученик? Мало ли в Милане жило мастеров в то время, как Леонардо строил Кремль? Да и Леонардо не один его строил.

Нужно хоть какое-нибудь прямое доказательство. Представьте себе - оно было.

Если вы пройдете у стены, которая тянется вдоль Москвыреки, то на самом верху ее вы обнаружите странные отверстия. Странные они потому, что они не в зубцах, как обычно, а между зубцами, ниже их подножия. Зубцы - это не украшения: за ними стояли воины, а в отверстия они лили кипяток и смолу. А тут отверстия находятся между зубцами, в кирпичном барьерчике, за которым даже лежать нельзя - такой он низенький. Бессмысленных отверстий в крепостной стене быть не может.

Так вот, в рисунках Леонардо он обнаружил такую машину.

Сквозь отверстия между зубцами просунуты шесты, снаружи они связаны между собой окованными бревнами, а с внутренней стороны они упираются в систему рычагов. Когда осаждающие лезли на стены по лестницам, защитники нажимали на рычаги, и наружные бревна, горизонтально лежавшие вдоль всей стены, опрокидывали лестницы. Вот для чего отверстия между зубцами. Для того, чтобы применить в Московскoм Кремле леонардов.ские секреты.

6. СОДА-СОЛНЦЕ

Вот так.

Что мы знаем о прошлом, если мы так ничтожно мало знаем о настоящем? А мы еще хотим предсказывать будущее.

Копим факты, заворачиваем в папиросные бумажки, кладем на полочки и никак не уловим их внутренней связи. Наваждение какое-то. Где появляется этот человек, там теряется устойчивость, начинается клоунада или дьявольщина. Зачем вообще клоун? Зачем эта вечно отмирающая и вечно возрождающаяся профессия?

Его звали Сода-солнце.

Американские летчики, участники челночного полета, которые отбомбились над Берлином и теперь пили у стойки на нашей базе, встретили его невнятным веселым лаем. Он прикрыл их от “мессершмиттов”, когда они подходили к базе.

Он один спустил в море двух “мессеров”, третий задымил к горизонту.

– Сода-виски, - предложили они ему.

– Сода-солнце, - сказал он и стал губами ловить капли грибного дождя, залетавшие в открытую фрамугу.

Американцам перевели - сода-солнце, - они опять засмеялись и напились на радостях. Его стали звать Сода-солнце.

Все светлело на базе, когда он появлялся. Худощавый, с близко посаженными карими глазами, удачливый в начинаниях и ласковый с девушками. Девчата из БАО - батальона аэродромного обслуживания - стояали, когда слышали его свист.

А насвистывал он всегда одну песенку: Подкатилися дни золотые Воровской безоглядной любви.

Ой вы, кони мои вороные,

Черны вороны, кони мои.

А романов у него вовсе не было, и кто его “безоглядная любовь”, никто не знал, и вина он не пил, только хватал губами капли дождя, когда возвращался с полета без единой пробоины. И уходил он от “мессеров” всегда в сторону солнца.

Блеснет крылышками и растворится в слепящем диске.

Устелю свои сани коврами,

В гривы черные ленты вплету,

Пролечу, прозвеню бубенцами

И тебя подхвачу на лету.

Так он последний раз и ушел к солнечному диску. Блеснул крылышками и растворился в слепящем блеске. Никто его с тех пор не видел. Пропал.

Американцы-челноки прилетели опять и пошли к стойке, распахнув канадские куртки.

– Сода-солнце! - кричали они, отыскивая его глазами.

– Сода-виски, - сказала им новая буфетчица.

Они опять напились, но плохо, угрюмо напились. А штурман-мальчик все плакал и кричал: “Сода-солнце!” - и все оглядывался по сторонам.

Мы ушли от проклятой погони.

Перестань, моя крошка, рыдать.

Нас не выдали черные кони,

Вороных никому не догнать.

Когда он вышел к ночному костру нашей экспедиции, я его сразу узнал по свисту. Он свистел песенку о безоглядной любви и о вороных конях. Я его сразу узнал, хотя он располнел и лицо его плясало от сменявшихся ежеминутно выражений.

Клоунада. Теперь его приняли в институт археологии из-за работы о Леонардо, а он оказался клоуном. Дьявольщина.

Он проходил испытательный срок.

Я ни разу не подал виду, что знаю его. Зачем? Он же не узнал во мне скромного “технаря”, который помогал заносить хвост его серебряной птички, а теперь стал доктором наук и его начальником. Старый я, и горько мне видеть клоунаду жизни. Когда я его вижу, я все вспоминаю, как его звали Сода-солнце и как он ловил капли яркими губами. Бедные маленькие капельки - их тысячи. Сейчас ночь, дождь идет.

Навзничь падают капельки - и нет их. А ведь каждая капелька - это чье-то море. И кто-то яркий, с четкими глазами гребет к другому берегу. Потому что все моря внутренние.

Только океан омывает материки. И я решил - ладно, пусть он ищет своего дьявола. К дьяволу все сомнения. Помогу ему во всем, в чем он только захочет. Во имя “Сода-солнце” - лучшего напитка, на земле, во имя клоунады жизни, во имя безоглядной любви и вороных коней. Ничего не изменилось.

Я технарь, а он Сода-солнце, только израненный, и я помогу ему расправить серебряные крылья.

А болтунам и их патриарху Ноздреву я заткну глотки.

Я свирепею редко. Но лучше меня не трогать.

– Какая вам требуется помощь?

Он задумался.

– …Ласка, - сказал он.

– Что?

– Я хорошо работаю, - сказал он, - когда меня любят.

– …Сода-солнце… - сказал я, не удержался.

Он вскинул на меня ресницы узко поставленных глаз.

– …Я вас сразу узнал, - сказал он тихо. - Потому и вышел к костру. Там. На Херсонщине…

Я вцепился рукой в подлокотник кресла.

– У меня была старая работа о Леонардо, - сказал он. - Когда я вас увидел у костра, я подумал: а почему бы мне не стать археологом?

– Дьявольщина… - сказал я. - Или цирк.

И проглотил комок.

Он тычком задавил сигарету.

– Не надо, - сказал он.

Он потрепал меня по руке и вышел.

В окно кабинета било солнце. Я выпил прохладной водички из графина.

Сода-солнце…

7. ПОЖИЛОЙ ЧЕЛОВЕК БЫЛ МАЛЬЧИКОМ

И вот теперь я подписал ему обходной листок, и он увольнялся из института, я его теряю. На этот раз навсегда.

Я пошел к директору.

– Нет-нет, не просите, Владимир Андреевич, - сказал он, - хватит с меня этого наваждения.

– Но ведь экспедиция все равно состоится.