Сожженые мосты ч.4 - Александр Маркьянов

— Не говори ничего отцу. Я должен разобраться сам. Понял?

— Да…

— Вот так. Я сейчас уеду. Если получится, что отец будет спрашивать — скажи что все в порядке. И… там, в беседке Елена. Ты ведь знаешь ее?

— Знаю, пан Ежи…

— Она останется здесь. Не выпускай ее отсюда. Ты знаешь, что она употребляет наркотики?

Бронислав вздохнул

— Знаю…

— Не выпускай ее никуда одну. Не давай никаких денег. Если будет брыкаться — привяжи ее к кровати и все. Надо, чтобы она бросила эту дрянь, понимаешь? В городе она не бросит, только здесь. Я надеюсь на тебя.

— Да, пан Ежи… — потерянно проговорил слуга

— Выше нос. Запомни, она не должна стать такой, как раньше, она должна бросить. Пошли… заберем ее из беседки. И… держи.

В руку Брониславу лег револьвер, старик потерянно посмотрел на графа

— Я его не убивал — повторил граф — и суд разберется. Пошли.

— Да, пан Ежи…

Дальнейшее — было проще простого. Он просто вышел пешком из поместья и дошел до ближайшего селения. Там он и сдался местному исправнику, пришел и сказал, кто он такой. Через час его забрала приехавшая из Варшавы на трех машинах группа. Полиция, равно как и другие системы власти — на тот момент еще работали…

Все было готово, проверено и перепроверено. Все те, кто должны были находиться на своих местах — находились на своих местах. Всё то, что должно было находиться на своих местах — тоже находилось на своих местах, заправленное, вооруженное и готовое к немедленному боевому применению. Время слов прошло, настало время дать высказаться оружию.

Первым в воздух поднялся тяжелый беспилотный бомбардировщик, у которого, по причине секретности не было даже названия, в документах его называли "Факел" или "Изделие-2010". На сей раз погода в месте запуска в Прилуках была прекрасной, и ничто не помешало тяжелому самолету-носителю поднять огромное летающее крыло на высоту старта. Отстыковавшись, Факел начал самостоятельный полет, неся в своем чреве две ракеты Росомаха, которые разрабатывались специально под бомболюк этого бомбардировщика, весили три с лишним тонны и могла поразить цель, находясь на удалении до пятисот километров от нее. В крыльевых бомболюках ждали своего часа два проникающих планирующих боеприпаса весом в одну тонну каждый, один со спутниковым наведением на цель, второй — с комбинированным, телевизионно-радиолокационным. До рубежа старта самолету этому предстояло преодолеть не одну тысячу километров.

Еще ночью, на аэродроме "Мары-северный", одном из ближайших к границе аэродромов инженеры готовили к применению "бродячий цирк", так называли в шутку это подразделение. В бродячем цирке было собрано все то, что было готово к применению на данный момент — восемь аппаратов Ворон-5 и шесть аппаратов типа Скат. Это была эскадрилья, самые разные варианты, специально подготовленные для сегодняшней миссии — проверка новой техники боем. Два из них так и остались в варианте подавления ПВО, неся на своем борту станции РЭБ и ракеты ПРР, четыре — несли смешанный груз, корректируемые авиабомбы типа КАБ-500 и КАБ-100 и по одной бомбе ОДАБ-500 или ОДАБ-250. Больше всего надежды было на них — объемно-детонирующие авиационные бомбы, так называемые "вакуумные боеприпасы" могли уничтожать живую силу противника в укрытиях и вызывать сильнейшие пожары. А на Джелалабадском рынке — было чему гореть. Впрочем — у Скатов и у Воронов цели были ближе, на Джелалабад должна была пойти совсем другая машина и нанести по нему куда более сильный удар, чем это могли сделать аппараты с боевой нагрузкой в шестьсот килограммов или две тонны.

Примерно в четыре-тридцать по санкт-петербургскому времени от земли оторвался тяжелый самолет ДРЛОУ, среди пассажиров которого был наследник Престола, соизволивший лично принять участие в операции. И хотя по сути ни один человек не посылался им в бой, ни один человек не подвергался риску для жизни — присутствовать лично на ПБУ[48] операции от него требовала офицерская честь. Ну и любопытство, конечно.

В пять — двадцать по санкт-петербургскому времени на рабочей частоте прозвучали два слова — "Литой свинец". Сигнал к началу операции.

Один за другим техники выкатили на взлет беспилотные самолеты, они были намного легче обычных самолетов и для выкатки использовали обычные автомобили, не тягачи. По получении сигнала — один за другим аппараты поднялись в воздух.

Британцы, как это и полагается военным, вставали рано — горнист сыграл подъем в шесть ноль-ноль по местному. Подъем касался всех, даже принца королевской крови — выругавшись про себя, принц в числе прочих солдат Ее Величества отправился в душевую — и раковин и душевых кабин всегда не хватало. Он чувствовал себя усталым и разбитым, и майор вчера чуть ли не силой отвел его к врачу. Осмотр результатов не дал — видимо начиналась вторая фаза привыкания.

Вечером, они сидели с майором на бетонке — рискуя, но на это им было наплевать — и майор все объяснил. У тех, кто попадает сюда процесс выживания здесь и адаптации к местным условиям занимает четыре стадии. Первая стадия — это любопытство. Афганистан по-своему красив и по-своему величественен. Просто удивительно, что такому нищему и такому беспокойному краю Аллах дал такую природу. Северный Афганистан — это прежде всего горы, величественные, повидавшие и моголов, и Искандера Двурогого горы, целые горные хребты, переходящие один в другой. А меж гор — долины, в которых кипит жизнь, в которых люди строят кишлаки и пытаются выращивать себе на пропитание — опийный мак, чтобы продать его и купить муки. Большая часть посадок опийного мака сосредоточена не здесь — на юге, в провинции Кандагар, там по весне все долины покрываются алым, а летом, когда идешь по ним, даже просто идешь без скребка, чтобы собирать опийное молочко — кружится голова. Есть посадки и на Востоке, в провинции Нангархар и дальше, там субтропики и на большей части провинции есть вода от реки Кабул и других, спускающихся с гор речек, там садят не только опийный мак — но и оливки, апельсины, там растут даже пальмы. А на севере жесткий и суровый климат, морозы зимой, здесь больше сажают коноплю, которая вообще то сорняк и ухаживать за ней особо не надо. Но и здесь — поднимись на вертолете, пролети горными склонами и долинами. Нет, не летом, летом природа здесь уныла и безжизненная, склоны гор выжжены беспощадным солнцем как паяльной лампой. А вот весной, когда зеленеет все — вот тогда, в те самые дни ты увидишь то тут, то там алые вымпелы маковых полей, словно символы беды угнездившиеся на склонах. Опийный мак — это и жизнь, это и беда Афганистана.

И тот, кто приезжает сюда в первый раз — поначалу ему здесь все кажется красивым и величественным, что-то вроде вылазки в горы в экстремальных условиях, горного курорта. Но это все — до первого обстрела и до первого британца, погибшего на твоих глазах. В отличие от того, что писали досужие журналисты из желтой прессы — здесь гибло не так то много британцев, если разобраться, все таки долгие годы войны научили тех, кто здесь служит принимать меры предосторожности, защищаться от ударов и наносить свои. Но каждый погибший британец — это погибший британец, еще один сын туманного Альбиона, убитый в далеком краю дикарями и каждая такая потеря была настоящей, еще одной каплей крови из жил империи. И когда ты это осознавал — тогда у тебя начиналась вторая стадия привыкания — депрессия. Опытные командиры хорошо знали когда она начинается и всегда приставляли сержантов и унтер-офицеров присматривать за новичками, потому что в такой ситуации можно наделать глупостей и даже покончить с собой. Депрессия — это когда тебе все не так и все раздражает, и невинная подколка в столовке может перерасти в жестокую драку, в том числе и со своим лучшим другом. Ты не понимаешь зачем ты здесь, и зачем здесь все кто тебя окружают, и какого черта вообще здесь происходит. Но служба идет — патрулирование, рейды, обстрелы, засады — и тогда в тебе просыпается ненависть, ты готов залить весь этот мир, грязный опасный и жестокий напалмом, отомстить за жестокость еще большей жестокостью. Каждый афганец, встретившийся тебе на пути — виноват в том, что происходит с тобой, он и никто другой. Убей его, убей остальных — и все это кончится и ты вырвешься из этого ада, из этой грязи и вернешься в нормальную жизнь. Офицеры-подонки, а такие есть в любой армии — подмечают, когда у человека это состояние — и посылают его в таком состоянии на опасные задания, потому что в таком состоянии солдат пойдет и не будет жалеть ни себя, ни других, он останется за пулеметом, когда все отступили и будет выкашивать озверевших духов, пока пуля не прервет его жизненный путь. Порядочные офицеры наоборот стараются держать солдат в таком состоянии подальше от передовой.