Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

— Хотите сказать, в одну секунду все в нем так перевернулось? — неприязненно спросила я. — Извините, но это абсолютно неправдоподобно.

— Нет, не в одну секунду, — уточнил психиатр. — Может, на это понадобилось несколько часов… Не исключено, что когда его пришли арестовывать, он еще был Носовым, то есть считал себя таковым… Обратите внимание, после убийства он успел сделать то, что обычно и делает убийца: скрыл следы своего преступления. Он закопал тело товарища Уткина вместе со своим ружьем. Кроме того, — доктор поднял вверх палец, — Носов вырвал фотографию из собственного паспорта… Всеволод Савельевич говорил вам об этом?

— Кажется, говорил, но я так и не поняла, зачем Носов это сделал, — сказала я, изображая наивность.

В действительности это, разумеется, сделал Нестор. Мы подумывали было вклеить в его паспорт фотографию У., но посчитали, что в милиции наверняка обнаружат подделку. Поэтому уговор был такой, что Нестор уничтожит свое фото. Неужели для Филиппа Филипповича это действо стало одним из признаков умалишенности У.? Этого мы никак не могли предвидеть.

Психиатр подтвердил мои ожидания:

— Носов вырвал собственную фотографию именно в момент воображаемого перехода из своей личности в чужую. Можно предположить, что он «стал Уткиным» именно после этой операции. И сейчас он искренне удивляется этому. Без конца приводит довод: «Фотографию убрал настоящий Носов! Он все рассчитал. Если бы фотоснимок остался в паспорте, вы сразу бы поняли, что я — это не он!» Видите, какой хитроумный ход… Что и говорить, психика человека — непростая вещь. Самая, пожалуй, сложная из всех вещей в мире…

Философские рассуждения Филиппа мне уже совсем не хотелось слушать. Я сдержанно попрощалась с ним и ушла.

Теперь на моей повестке — Всеволод.

22.5.62

Встретилась со следователем. Кажется, все получится…

Всеволод Савельевич радушно приветствовал меня в своем кабинете. Он вышел из-за стола мне навстречу — и долго тряс мне руку обеими своими лапищами. А на лице его было все то же выражение участия и соболезнования, смешанное с досадой от невозможности чем-либо помочь мне в моем горе.

— Товарищ Лавандова… — прочувствованно начал он.

— Можно просто Алла, — небрежно заметила я.

— Что ж, превосходно, — сказал следователь после паузы. — Я бы с радостью ответил вам тем же… то есть предложил бы вам называть меня просто Всеволод, но я на службе, — виновато развел он руками. — И все, кто здесь бывает, вынуждены называть меня официально: товарищ — или гражданин — следователь.

— Или Всеволод Савельевич, — вставила я.

— Да, так тоже можно, — согласился он. — А как ваше отчество?

Его поведение уже походило на неприкрытый флирт, с которого мне не хотелось начинать. Я без спроса уселась на стул и перешла к делу:

— Товарищ следователь, я пришла к вам из-за встречи с вашим психиатром.

— Да, понимаю. — Всеволод Савельевич тоже сел на свой стул. — Я помню — я обещал вам, что до суда вас больше не побеспокоят, но я никак не мог предвидеть, что…

— …что Носова внезапно признают сумасшедшим, — закончила я.

— Да… То есть пока его еще не признали… Однако наш Филипп Филиппыч…

— Это в его власти?

— Что именно?

— Избавить Носова от тюрьмы.

Всеволод растерялся. Он с трудом подыскивал слова для ответа:

— Видите ли, Алла… товарищ Лавандова… У нас тут… нельзя сказать, что в чьей-то власти — одно, а в чьей-то — другое… Мы тут все занимаемся общим делом — представляем эту самую власть… Просто у каждого своя компетенция…

— Простите, я неправильно выразилась, — нервно улыбнулась я. — Я хотела спросить: в компетенции ли Филиппа Филипповича признать Носова психически больным?

— Да, — твердо ответил следователь.

— Но у вас ведь другая точка зрения?

— Пока еще да.

— Но почему «пока»? — нахмурилась я. — Хотите сказать: как только Филипп Филиппович сделает заключение, мнение у вас сразу переменится?

— Не в этом дело, — замялся следователь. — Просто мои возражения тогда уже будут бессильны…

— Но сейчас вы еще можете на него повлиять, на психиатра?

— Я и влияю. По мере сил.

— Однако из своего вчерашнего разговора я уяснила, что он твердо намерен увезти Носова к себе в психушку… то есть в психиатрическую лечебницу.

— Ему виднее, — произнес Всеволод после паузы.

— Ах! — Я откинулась на спинку стула, не скрывая разочарования. — Значит, все-таки судьба убийцы моего мужа в его власти — во власти психиатра! Получается так, если называть вещи своими именами.

— Филипп Филиппович — большой специалист в своем деле, и он наверняка примет верное решение.

— Этот «большой специалист», — не выдержала я, — даже не принял к сведению, что я ему — а до этого вам — рассказала о Носове. Я вообще не поняла, зачем он пригласил меня вчера на беседу. Ему, кажется, нужно было лишнее подтверждение своей теории — что Носов болен. А когда мои слова стали противоречить такой точке зрения, он быстро со мной попрощался.

— Не знаю, что и сказать, — натужно выдавил следователь.

— Но вы ведь можете что-то сделать! — взмолилась я.

— Возможно…

— Знаете что, — пошла я ва-банк, — в этом кабинете невозможно разговаривать… Извините, конечно, но эти стены на меня прямо-таки давят. Не лучше ли нам встретиться где-нибудь… не знаю, на свежем воздухе! У вас есть сегодня свободное время?

— Сегодня, к сожалению, нет, — вздохнул следователь и полез в какой-то блокнот. — Так, а вот завтра… завтра вечером…

— Чудно, — отозвалась я. — Давайте встретимся завтра вечером!

Итак, завтра мы встречаемся в неформальной обстановке. Несмотря на его сегодняшние вялость и нерешительность, я на него очень надеюсь. Он ведь следователь, ведущий это дело: как он может не повлиять на его завершение?! Не сомневаюсь, что вне стен своего кабинета он будет куда активнее, разговорчивее — и, главное, сговорчивее.

23.5.62

Полное разочарование! Всеволод мне не поможет. Только зря забралась к нему постель… Хотя это еще как посмотреть — зря или нет.

Сегодня вечером мы встретились в «Артистическом». Его идея. Видно, хотел мне угодить. Я не стала спорить. «Артистическое» так «Артистическое». Конечно, мне бы не понравилось, если б там оказался кто-то из моих знакомых. Сразу начались бы пересуды: с кем это она — и так далее. Хотя, честно говоря, мне плевать. Но раз моих знакомых там не оказалось, так тем лучше.

Всеволод поначалу вел себя сдержанно. Даже не предложил мне алкоголя. Для него я до сих пор — в глубоком трауре. В конце концов его скованность до того мне надоела, что я сама напрямик сказала:

— А не заказать ли нам выпить?

Вино его разгорячило, и хоть что-то хоть немного двинулось с мертвой точки.