Фэнтези-2005 - Ирина Скидневская

Нерг мгновенно овладел добычей.

— Что я вижу, холера меня разнеси! — бравурно возопил он, вертя розу в руках. — История с фиалками, оказывается, получила продолжение! Да еще какое! Вот уж не ожидал, не ожидал… Фиалок нет, значит, будут розы! Так, что ли? — Нерг издевательски посмотрел на Гайса. Гайс отвел взгляд.

— Какой замысел! Высокая поэтика! Фиалки, которых Нимарь так и не дождалась, потому что кое-кто не взял с собой меч, конечно, способны зачаровать опытную даму, уж очень они милы и бесхитростны, сродни самому малышу Гайсу. Но ведь розы зачаруют ее наверняка! Ведь на каждый такой цветок уходит столько умелого старанья! Каждый мазок кисти освящен любовью, каждая капля клея источает нежность… А что цветы неживые — так не беда. Ведь и мертвое можно оживить настойчивостью и терпением. И госпожа Нимарь знает это очень хорошо! — Нерг театрально подмигнул Гайсу и медленно пошевелил пальцами левой руки, намекая на то, что осведомлен про механическую руку. («В конце концов, что в этом удивительного, ведь два лишних авра для предательницы Байки имеются не только у меня».)

На глаза Гайса некстати навернулись слезы. Ведь если подумать, Нерг только что повторил его собственные рассуждения! Правда, сделал он это зло и ехидно, как бы чуть сместив все ударения в важных словах, но… может, Нерг прав? Прав по большому счету? Может, все это не только выглядит смешным, но таковым и является? Неужели проиграна партия? Но как жить тогда? И, главное, ради чего?

— Послушай, Нерг, что ты от меня хочешь? — с дрожью в голосе спросил Гайс. Сохранять барственное безразличие уже не выходило, усталость давала о себе знать. Да и не только усталость. От слов Нерга вдруг заныли все рубцы и шрамы, оставленные на мягких тканях души Гайса железным веком, под беззвездным небом которого нет ничего постоянного, кроме разлуки, в плену у которого нечего просить, кроме безразличия, и незачем молиться, ведь не услышат… Лицо Гайса выразило и муку, и страх, по щеке его проползла быстрая слеза.

— Я хочу тебе только добра! — Нерг широко улыбнулся и выверенным жестом практикующего эстета поднес к губам кривенькую розу с зачаточным глянцем на лепестках («Нужно лакировать в два слоя», — пронеслось в голове у Гайса). Нерг понюхал розу и скривился: дескать, пахнет гадко.

Эта пантомима воспламенила Гайса, ослабила последние гайки, удерживающие суставчатую громадину его рассудка от грузного падения.

— Да к Хуммеру добро! Не нужно желать мне добра! — воскликнул он визгливо. — Пусть мне будет зло! Пусть в этом зле я утону, завязну, издохну, что угодно! Не все ли равно тебе, что со мной будет? Пусть Нимарь вытирает об меня ноги, пусть распустит меня на нити, как негодную тетиву, пусть вырежет на моей спине свой вензель, как если бы я был березовой заготовкой для стрелы. Тебе-то что?!

Сказано это было громогласно, и, наверное, весь лагерь эту филиппику слышал.

— Спокойней, мой молодой друг… Спокойней… Я, собственно, не возражаю… Хочешь крутить любовь с Нимарью — крути, на здоровье! В конце концов, это свойственное твоему возрасту здоровое желание… И если только тебя не смущает ее… гм… физический недостаток…

— Не смущает!

— Это делает тебе честь! Глядите все — пред нами любовь, о которой писали древние поэты! Так вот, — продолжал Нерг, равнодушно откладывая розу, — против этого я ничего не имею. Но считаю своим непосредственным долгом, долгом, так сказать, твоего старшего товарища, предостеречь тебя… Объяснить тебе, сколь неуместны те высокие чувства, которые питаешь ты к этой женщине… Тебе не хватает здоровой иронии, милый Лу! Если бы ты знал жизнь, как знаю ее я, ты не стал бы сейчас лазить по полу на карачках, среди всей этой несусветной вони, подклеивая гуртом крашеные фанты, без сна и обеда… — Нерг приблизился к Гайсу с пародией на отчее всепонимание на лице и протянул к нему обе руки. Хотел, что ли, Гайса приголубить?

Но…

Вместо ответного сыновнего объятия Нерга встретил быстрый, хорошо отрепетированный удар, «нижний крюк».

Со всей жестокостью пробудившейся от кошмарного сна души Гайс поглядел на бывшего товарища, екнувшего, громко выдохнувшего, осевшего. Он помог Нергу выпрямиться. И снова ударил его под дых.

Нерг захрипел. Отступил, попятился, опрокинул пузырек с киноварью и плошку с мутной водой (Гайс полоскал в ней кисти), изгадив тем самым несколько зеленых тряпичных полос (зачатки стеблей и листьев), но не упал. Остановившись, Убийца Городов поднял изумленные, горячие глаза на Гайса, провел ладонью по желтой, в крапинах родинок, лысине. Он собрался было что-то сказать, но Гайс не предоставил ему такой возможности.

Он схватил Нерга за шкирку, играючи подволок его сухонькое, сутулое тело к двери и выбросил, нет, выплеснул его за дверь, как кухарка выплескивает помои. Щуплое тело Нерга глухо повстречалось с близкой стеной коридора, все обмякло, сжалось. Нерг издал хриплый утробный стон.

— Извини, — промолвил Гайс. И притворил дверь.

— Это мои стрелы. Пока ты будешь обходиться ими. Потом я научу тебя делать свои. Если стрелы хороши, стрелять метко можно практически из любого лука, — сказала Нимарь.

— А лук? Ведь этот второй лук вы принесли для меня? — Гайс указал на видавший виды кожаный футляр, что лежал у ног Нимари.

— Для того, кто начинает, этот лук сподручнее. Рассмотри его как следует. Сравни с моим.

— Не уверен, что смогу оценить разницу… Ведь сегодня я выстрелю в первый раз!

— Сегодня мы не будем стрелять. И завтра тоже.

— Что же мы будем? Изучать теорию?

— В нашем искусстве теория состоит из одной фразы.

— «Стреляй метко»? — игриво предположил Гайс. — «Стреляй быстро, но никогда не торопись»?

— «Ищи совершенства».

— Так говорил вам ваш учитель?

— Однажды мой отец Тенеле повел меня в горы, в потаенное место, где так тихо, что в ночь одиннадцатой луны можно расслышать флейты и барабаны небесных музыкантов. Прекрасней этой музыки нет ничего на свете. Там, в горах, отец сказал мне: «Ты должна стрелять так же хорошо, как они играют. Это невозможно, но стремиться к этому необходимо». Это и значило «ищи совершенства».

— Что же я буду сегодня делать?

— Доставать стрелы из колчана. И передавать их мне. Мы будем учиться этому, пока ты не начнешь чувствовать стрелу, как чувствуешь свой детородный орган. Потом мы начнем слушать тетиву. Ты научишься различать тихий голос каждой ее нити. После я разрешу тебе поиграть с ней. Однажды твое дыхание во время этой игры станет плавным. Это будет означать, что ты готов вложить в лук свою первую стрелу…

Они стояли на узком помосте, совсем близко друг к другу. И Гайс чувствовал кожей скулы медленное дыхание Нимари.

В Аз-Зуме хозяйничала весна. Снег сошел, приободрились туи, дожди расквасили площадку для стрельбы до самых мишеней — семьдесят шагов вязкого глиняного месива. На мгновение Гайсу даже показалось, что они с Нимарью стоят на плоту, который дрейфует по волнам коричнево-рыжего моря.

Пасмурное небо висело низко, но Гайс был готов поклясться: солнечной взвесью окружен их с Нимарью плот, той самой, что всегда ее сопровождает.

Гайс украдкой посматривал на лучницу, наслаждаясь ленивым порханием ее длинных черных ресниц, каждым поворотом ее речи. Желание больше не тревожило его. Оно вышло из его темени и стало светом.

— И еще вот что, — сказала Нимарь и посмотрела на Гайса почти ласково. — Я много думала над тем, что вы написали в том письме, которое принесли вместе с цветами.

— Сгоряча я сказал много лишнего… — Гайс смутился.

— Я размышляла над одной фразой. Из этого письма.

— Над какой?

— Вы говорили, что, постигая меня, вы постигаете стрельбу из лука, а помышляя меня — помышляете великое искусство, потому что я и стрельба из лука неразделимы. — Нимарь смолкла, как будто предупреждая: сейчас будет самое важное.

— И что же вы подумали?

— Что мы неразделимы.

Нимарь учила Гайса еще двадцать один день.

Вскоре прекрасно оснащенное метательными машинами войско Желтоколпачников выступило на штурм города Орина.

Нимарь вместе с другими женщинами была вынуждена съехать из Аз-Зума — новый главнокомандующий счел нецелесообразным оставлять людей в тылу для прикрытия лагеря и поселка от бандитствующих дезертиров.

Спустя семь дней, при штурме Башни Оленя в оринской цитадели, Гайс Зиеннаса погиб. Две неоперенных варанских стрелы черным огнем вошли в его сердце.

Андрей Щербак-Жуков

СЕДЬМОЙ ПРИНЦ КОРОЛЕВСТВА ЮМ

[Они] сумеют найти хорошего коня, [но] не смогут найти чудесного коня. Ведь хорошего коня узнают по [его] стати, по костяку и мускулам. У чудесного же коня [все это] то ли угасло, то ли скрыто, то ли утрачено, то ли забыто. Такой конь мчится, не поднимая пыли, не оставляя следов.