Фэнтези-2005 - Ирина Скидневская

Пробрался к Старому Дому, где жила Нимарь, затаился в сарае и принялся поджидать Рюка, который, как уверял Нерг, этим вечером был вновь откомандирован к Нимари «с не подлежащими обсуждению целями».

Скрипнула калитка. По дорожке, ведущей к неопрятной сырой образине парадного входа, в арочном декоре которого было что-то от полураскрытой срамной розы, прошагал механик Рюк, выцветший, сутулый — словом, тот самый Рюк, так же мало похожий на героя-любовника, как и на героя-бойца.

«Интересно, ему она тоже заливает про высокое искусство стрельбы?» — ядовито поинтересовался захожий призрак Нерга в голове у Гайса.

В правой руке Рюк нес свой увесистый походный ящик, обитый свиной кожей. Ящик был в лагере предметом культовым, наводившим на солдат священный ужас. Прикасаться к нему можно было только с письменного разрешения Нерга, Рюка или старшего офицера Симелета. За нарушение этого правила полагалось десять ударов плетью (как за изнасилование). За повторное нарушение балбесу светили все тридцать (как за изнасилование знатной дамы). За кражу ящика (или же «за действия, кои могут быть расценены как попытка кражи») преступника ожидало, да-да, четырехступенчатое колесование. Как за убийство равного по званию. Как за саботаж.

В походном ящике Рюка жили его инструменты — возлежали на продольных бархатных ложах отвертки, раскинув стальные ноги, отдыхали надфили, переговаривались, сибаритствуя до времени по фланелевым черным канавкам, местные аристократы, измерительные приборы: циркули, линейки, уровни, отвесы.

Лишь однажды Гайс видел распахнутым «Рюков гроб» (так называли ящик солдаты), да и то мельком. Но воспоминания о значительности, которой веяло от всего этого стального, испещренного значками, пленительного инженерного великолепия, уже не раз после памятного любовного доноса Нерга заливали ревнивую душу Гайса кипящей желчью.

Рюк стукнул дверным кольцом. А Гайс, исходя ненавистью, думал о том, что, верно, и к Нимари Рюк берет свой «гроб» с целью произвести на нее впечатление…

Дверь отворила служанка Нимари, молодая краснощекая дура по имени Байка.

Байке этой не далее как утром Гайс заплатил два авра, в сущности, ни за что. Точнее, за то, что она не задернет занавеси в спальне госпожи полностью, оставив между полотнищами зазор в два-три пальца. В эту щель Гайс планировал наблюдать за тем, что будет происходить между Рюком и Нимарью.

Когда Байка и Рюк скрылись, Гайс почувствовал облегчение, сродственное тому, которое испытываешь, покидая отхожее место.

Еще вопрос, кого он презирал больше — его или ее. Рюка, по крайней мере, влекло к Нимари врожденное представление о необходимости овладевать женщинами. А вот Байку, предавшую госпожу за два авра, вела одна только врожденная подлость.

Размышляя о пухлявой Байке, Гайс исподволь решил, что когда-нибудь они с Нимарью выгонят ее взашей. Это была тем более странная мысль, что с утра он твердо решил, что убьет обоих, Рюка и Нимарь, когда блудодеи, насытившись друг другом, отойдут ко сну…

Кстати, два авра, что были заплачены Байке за ее предательство, Гайс стащил из шкатулки Нерга днем раньше, во время партии в Хаместир.

Господин инженер, окрыленный вестью о скором прибытии нового главнокомандующего, был возвышен и немного пьян. Читал, запинаясь, непонятно чьи стихи, подолгу смотрел в луноокое окно, почти не следил за перемещениями вражеских фишек. Он даже ни разу не помянул «эту суку», а может быть, и помянул, но вскользь, без всегдашнего своего распирающего легкие сарказма. Мысли Убийцы Городов месили бордовую грязь под стенами непокоренного Орина вместе с армией Желтоколпачников. До двух ли авров ему было?

«Ну вот… Вчера — впервые украл. Сегодня — впервые убьешь… А завтра?» — вопрошала Гайса его совесть.

«А завтра не будет», — с мрачным ехидством отвечал он ей.

Его взор пламенел сердито и самоубийственно.

Гайс стоял на предпоследней ступени лестницы, старательно укрощая дыхание. Оно же, несмотря на старания, оставалось шумливым и частым.

В общем, и понятно, ведь Гайсу пришлось попыхтеть. Почему-то, минуя ужин с молодым вином (который, по опыту, должно быть, чтения соответствующих романов, представлялся Гайсу таким же обязательным звеном блудодейственной цепи, как глубокие поцелуи), Рюк и Нимарь сразу перешли в покои, что располагались на втором этаже. В спальню Нимари. И Гайсу пришлось поторопиться с лестницей.

Негодница Байка от уговора не отступила. В щель было видно все.

Вот Рюк поставил лампу на стол и водрузил рядом свой угловатый ящик.

Нимарь — Гайс впервые видел ее такой, заспанной, в длинной оборчатой юбке, с кое-как собранными в пучок волосами, — поставила обочь свою, с надтреснувшим стеклом.

Заглянувшая Байка внесла еще и третью лампу, так что комната теперь была освещена не хуже театральной сцены.

Все это так мало отвечало представлениям Гайса о тайных связях…

Взять хотя бы свет. Зачем делать это при свете трех ламп?

«О, наивность! — тут же возвестил в голове Гайса Нерг. — Да ведь наслаждение возрастает прямо пропорционально количеству огнистых бликов на любимом животе!»

Или вот почему Нимарь не приоделась к свиданию? Взяла бы что-нибудь, подчеркивающее фигуру. Какое-нибудь этакое платье, с кружевами, ведь у нее есть, это наверняка.

Но призрак Нерга и тут не смолчал.

«Видишь ли, мой юный друг… Перед нами — опытные любовники, не чета тебе. Их привлекает не поверхность, а глубина. Не кажимость — но суть. Их влечет не внешний блеск, а внутренний, мреющий в мистических глубинах тела отблеск окончательного, сладчайшего фейерверка!»

Меж тем Нимарь, пусть так и не снявшая зачем-то своей черной куртки, пусть даже принадлежащая сутулому журавлю Рюку, показалась Гайсу непереносимо желанной!

Он почувствовал, как сноровистый теплый спрут завозился внизу его живота, разогревая своими валкими ерзаньями основание чресл. И, Хуммер дери, скрутить голову этому головоногому не представлялось возможным. Хоть начинай считать возки, для успокоения, как будто перед сном. «Первый возок — с соломой… Второй возок — с дровами… Третий…»

В аккурат на шестом возке, с деликатесными улитками, топырящими нелепые свои рога, Рюк придвинул все три лампы к краю стола и распахнул ящик-«гроб».

Из раствора его бархатистой пасти выдвинулась полочка с мелкоскопическими инструментами — они протягивали к хозяину свои проволочной тонкости хоботки, как только что улитки к Гайсу — свои рога.

Нимарь встала возле механика, спиной к окну (и Гайсу), низко наклонила голову.

Рюк принялся высвобождать застежки на ее черном одеянии. Две, еще две, заминка, еще две…

От мыслей о том, что сейчас из-под шерстистого покрова покажутся груди госпожи Нимари, абрикосовым абрисом которых он любовался уже не первый месяц, Гайсу стало жарко. Он отер со лба пот.

Однако Нимарь не сняла полностью своего черного шерстяного одеяния, даже груди не обнажила. Она лишь стянула рукав и высвободила левую руку по самое плечо.

Руку? Как бы не так, милостивые гиазиры.

Случается, ретивая тетива раскалывает стрелу, вместо того чтобы послать ее в цель. Такой стрелой и почувствовал себя Гайс.

Потому что не было руки у госпожи Нимари. Точнее, эта рука была ненастоящей — механической кузиной музыкальных шкатулок, внучатой племянницей тех самых машин, которые пестовал Нерг.

Рука госпожи Нимари, являясь стальной копией нормальной человеческой руки, с шарнирами суставов, переплетениями сосудов и раздвоенными прямизнами костей, однако, была живой, если позволено будет сказать так о том, что наверняка не является мертвым!

Оголившись, Нимарь окинула свое живое железо безразличным взглядом, пошевелила блестящими пальцами и что-то сказала Рюку.

Тот пригляделся, клюнул внимательным взглядом ее локоть, попробовал сочленение механической руки с плечом (плечо у Нимари было настоящим и довольно-таки мускулистым), затем перешел к запястью, а от запястья — к своему ящику.

Пока Гайс, раскрыв от удивления рот, следил за всем этим, Рюк возился с инструментами.

Наконец, близоруко сощурившись, Рюк вонзил в стальное запястье Нимари отвертку. Филигранны были вращающие движения его пальцев. Быстры и точны. Почти так же точны, как движения Нимари, накладывающей на тетиву очередную стрелу — правда, в отличие от Рюка, Нимарь даже глаз никогда не опускала, чтобы за своими действиями прислеживать.

«Но как? Как она умудряется управляться с луком механической-то рукой? — спрашивал себя Гайс. — Как же это я ни о чем не догадывался? Как возможно?»

Эти вопросы он задал себе еще раз пятьдесят.

Рюк капал из масленки в холодные сплетенья металла и что-то еще объяснял Нимари, а Гайс, опустошенный, притихший, с разрезанной на полоски душой, уже спускался по лестнице, чтобы уйти, убраться восвояси, и там, воя от стыда, проклинать Нерга, оболгавшего, изгваздавшего его любовь глумливым словом, глупой шуткой.