Инженер страны Советов - Евгений Владимирович Панов

– Михаил Громов[25] и Степан Супрун[26]. Здравствуй те, товарищи. – И я с огромным удовольствием пожал руки двум легендарным личностям.

– Нет, ну вот почему ты всегда все знаешь? – изобразил возмущение Чкалов. – Нет, ребята, ну вот почему?

За столом сразу образовалась легкая дружеская атмосфера.

– Умный потому что, – с улыбкой парировал я Чкалову, – и в школе хорошо учился.

Подскочивший официант вручил мне меню. Нет, даже не так, не меню, а МЕНЮ. Это была толстая папка темно-вишневого цвета, в которой было примерно десятка два страниц, на которых перечислялись блюда и напитки. Я даже на миг растерялся. Я в будущем в ресторанах был нечастым гостем, тем более в нашем провинциальном Белорецке и ходить-то особо некуда было. Разве что в командировках, да и то, как правило, обходился либо столовой предприятия, куда приезжал, либо каким-нибудь кафе. Закрыв меню, я попросил официанта принести что-нибудь мясное, салат из свежих овощей и бутылочку коньяка, а чуть попозже – кофе и что-нибудь на десерт.

Посидели с мужиками славно. И дело не в спиртном; что там какие-то две бутылки коньяка на троих. Просто сама атмосфера чисто мужских посиделок помогла немного расслабиться. При этом Чкалов с нами коньяк не пил. Подливал себе какой-то морс и им чокался с нами. На мой немой вопрос Валера пожал плечами и как-то виновато произнес:

– Баба Фрося велела год не пить спиртного. А мне, если честно, и не хочется.

Ай да баба Фрося! Чкалова закодировала.

А за столом тем временем шел разговор о перспективах развития авиации, о новых советских и зарубежных самолетах. И если вначале чувствовалась некоторая настороженность со стороны Громова и Супруна, то постепенно общение стало более легким. Чкалов пожаловался, что врачи никак не хотят допускать его до полетов и не верят в то, что он абсолютно здоров.

– Ты представляешь, Миш, сказали, что это антинаучно и что за такой короткий срок после подобных травм вылечиться невозможно. – Валера в сердцах аж громко хлопнул ладонью по столу.

– Да и фиг с ними, – попытался успокоить я его. – Тебе же запретили на самолетах летать, а у нас с тобой совсем даже не самолеты.

Эта моя фраза вызвала заметный интерес за столом. Супрун начал выпытывать, о чем это мы говорим. Пришлось немного приоткрыть, как говорится, карты.

– Видел я что-то похожее в ЦАГИ[27]. Каракатица какая-то несуразная. Летает так себе, ни скорости, ни высоты. Кабина пилота открытая. А ваш аппарат хоть от земли оторваться сможет? Летает хоть худо-бедно? – Скепсис из уст Громова так и сочился.

– Летает, Миша, летает, – хохотнул Чкалов, – да еще как летает. Я сам вначале не поверил, когда в первый раз увидел эту машину, что она может взлететь, но сам в этом убедился. Это просто песня какая-то. Скорость да, маловата. Так не всегда и не везде она, скорость эта, нужна бывает. Зато перспективы – просто закачаешься. – Валера аж глаза кверху закатил.

Официант как раз принес кофе и какие-то пирожные. Спросил, не нужно ли еще чего, и, услышав отрицательный ответ, подал счет, попросив лишь расписаться внизу. Денег за ужин с меня не взял, сказав, что за меня все будет уплачено. Наблюдавшие за этим действом Громов и Супрун с пониманием переглянулись и чуть заметно кивнули друг другу.

Утром на завтрак решил не спускаться в ресторан, а заказать еду в номер. Да, сервис здесь на высшем уровне. Заказ доставили в номер очень быстро. Едва я успел подкрепиться, как в дверь постучали и вошел все тот же человек, что доставил меня сюда. Такое впечатление, что он ждал за дверью. Хотя, может, так оно и было.

На этот раз привезли меня не в кремлевский кабинет, а на знаменитую Ближнюю дачу[28] Сталина. М-да, а дачка-то у главы государства маловата будет. Явно не дворец и не царские хоромы. Видал я и побольше, и побогаче у людей, занимавших куда менее значимые должности.

В рабочем кабинете, куда меня проводили, помимо самого хозяина дачи находился, что меня не удивило, Лаврентий Берия.

– Проходите, товарищ Шершнев, располагайтесь… – Сталин был хмур. – Есть мнение, что вашу деятельность на техническом поприще мы обсудим позднее, а сейчас хотелось бы услышать от вас, какие шаги нам необходимо, на ваш взгляд, предпринять, чтобы избежать тех негативных последствий, о которых вы рассказывали.

– Я не политик, товарищ Сталин, и мне трудно судить о правильности или неправильности тех или иных решений, приведших к тем или иным последствиям.

– Не говорите ерунды, – резко перебил меня Сталин. – Вы единственный, кто знает о том, к чему привели страну наши решения, и кому как не вам высказывать свою точку зрения.

– Ну что же, тогда, пожалуй, я выскажусь. – Я набрал в грудь побольше воздуха. – Только, боюсь, это займет достаточно много времени.

– Не беспокойтесь, Михаил Андреевич, времени у нас пока, – Сталин выделил это слово, – вполне достаточно.

Хм, а ведь он впервые назвал меня по имени-отчеству. Где-то читал, что мало было людей, к которым он так обращался. Буквально единицы.

– Тогда, я считаю, надо начать с пересмотра дел осужденных по 58-й статье и одновременно ввести мораторий на исполнение расстрельных приговоров по этой статье.

– То есть вы хотите сказать, что все эти люди осуждены несправедливо? – буквально прошипел Берия.

– Нет, не хочу. Я понимаю, что нет дыма без огня, но считаю, что большинство из них либо невиновны, либо степень их вины несоразмерна строгости наказания. Например, сейчас в Ленинграде в «Крестах» с тридцать седьмого года сидит Константин Рокоссовский. К сожалению, не знаю, в каком он звании был на момент ареста, но в годы войны он станет маршалом Советского Союза, будет командовать Парадом Победы на Красной площади, а позднее станет на какое-то время маршалом Польши и министром обороны Польской республики. Его должны освободить в 1940 году, а сейчас он периодически подвергается избиениям и пыткам. И таких, как он, много.

Сталин, побагровев от услышанного, бросил Берии:

– Разберись, Лаврентий!

А я тем временем продолжил:

– При этом наказание за уголовные преступления следует ужесточить, но при этом тех, кто осужден впервые, необходимо отделить от рецидивистов и плотно работать с ними в плане перевоспитания и исправления. В то же время матерым уголовникам создать максимально неблагоприятные условия в местах заключения и применять самые жесткие меры в случае нарушения ими режима и отказа от работ. Вплоть до расстрела. По моему мнению, тот, кто попадает в тюрьму не в первый раз, должен получать наказание по верхнему пределу, предусмотренному соответствующей статьей, либо высшую меру. Этих уже не исправить.

– Некоторые считают уголовников социально близкими элементами к трудящимся, – бросил Сталин, раскуривая трубку.

– Это в корне ошибочное мнение,