Точка Боркманна - Хокан Нессер

– Да? – удивился Мюнстер.

– Жена не хочет, чтобы я возвращался домой. И не могу сказать, что я ее за это осуждаю… хотя перспектива болтаться целыми днями в этой дыре тоже не сильно вдохновляет. Пытаюсь писать серию статей о беженцах, но это скорее для того, чтобы не лезть на стену от скуки.

– Ай-ай, – сказал Мюнстер.

– А вы как? – спросил Крэйкшанк. – Вам, наверное, тоже невесело, как я понимаю?

Мюнстер задумался.

– Нет, слово «весело» тут определенно не подходит.

Крэйкшанк вздохнул и пожал плечами:

– Пойду посижу в баре. Приходите составить мне компанию.

– Спасибо, – сказал Мюнстер. – Сначала мне надо кое-что прочесть, но попозже, возможно, приду.

Крэйкшанк похлопал его по спине и направился в сторону бара. От него весьма отчетливо пахло коньяком, как отметил Мюнстер, когда тот прошел мимо. Стратегия выживания, по всей видимости.

Мюнстер направился к стойке, чтобы взять ключ от номера.

– Минуточку, – проговорила девушка за стойкой. – Вам сообщение.

Взяв белый конверт, он засунул его в карман. Поднявшись к себе в номер, вскрыл его при помощи карандаша и прочел:

«Привет!

Только что просмотрела рапорт из Арлаха. У меня возникла одна мысль.

Совершенно дикая, но я все же должна кое-что проверить.

Буду дома после пробежки около восьми. Позвони мне.

Обнимаю,

Он посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. «Неужели там и впрямь что-то можно выловить? – подумал он, перебирая пальцами стопку бумаг, лежащую на тумбочке. – Вот благодать, если бы это оказалось так!»

Делать нечего, надо прочесть. Но сперва – звонок Сюнн.

Ван Вейтерен прошел вдоль Эспланады до западного пирса, прежде чем спуститься на пляж. Приближались сумерки, однако еще часок светлого времени суток в запасе оставался. Угасающий и слабоватый свет, но достаточный для того, чтобы сориентироваться на местности. Здесь, у воды, теплый ветер ощущался сильнее, и Ван Вейтерен даже обдумывал, не снять ли ему ботинки и не прогуляться ли по песку босиком… по теплому песку по верхнему краю пляжа вдоль каменной стены. Но потом он все же передумал. Море выглядело ленивым, как в последние недели на даче, волны катились уныло и безжизненно, без напора…

«Мы надоели друг другу, море и я», – подумал он и осознал, что это осеннее настроение знакомо ему по детству. Конец лета, когда уже хочется домой… в дом, как он это тогда называл. Когда ему мечталось о том, что вечность сожмется и станет удобоваримой. Ему так хотелось ввести в рамки все то вечное и необъятное, что тянулось до небес там, на взморье…

Не это ли самое происходило и теперь?

Может быть, вблизи моря сложнее справляться с трудностями? Может, дело в том, что это бескрайнее серое зеркало делает все таким неохватным, неподконтрольным… в данном случае таким безгранично безнадежным? Рейнхарт решительно заявлял, что именно здесь, на стыке земли, воды и неба, все приобретает свой истинный вес и значение.

Или так: свое истинное имя и предназначение.

Трудно сказать. Возможно, дело обстоит как раз наоборот. Во всяком случае, нельзя не заметить, как мысли размывались, становились нечеткими. Когда перед глазами чуть изогнутая береговая линия, теряющаяся в сумеречном тумане где-то вдали за западным пирсом, особенно трудно на чем-либо сконцентрироваться и направить мысли в определенном направлении. Словно все растворялось среди вечности и безвременной тьмы… Пожалуй, Рейнхарт неправ – оно, как палка в колеса, это проклятое море.

Хотя, с другой стороны, нельзя не признать – восприимчивость тоже усиливается. Процесс двусторонний… никаких ограничений, свобода импульсов, свобода выводов. На вход и на выход. Остается только удержать впечатления и ощущения, чтобы он успел рассмотреть их, – хотя бы мгновение.

Так как же обстоит дело с данным случаем? С Палачом? Какие ощущения нахлынули на него с теплым ветром?

Ветер дует не в ту сторону. Что-то не так. Первое предчувствие возникло у него некоторое время назад, но сейчас оно становилось все очевиднее с каждым шагом, который он делал по безмолвному песку. Вернувшись мыслями назад, он понял, что во время разговора с Беатрис Линке выплыло что-то… он не мог вспомнить, что именно, он тогда и не понимал, как это важно; одна случайная формулировка – нечто, сказанное мимоходом, даже само необычное сочетание привычных слов. Этого оказалось достаточно, он что-то уловил.

И еще какая-то фраза, произнесенная Баусеном во время последней шахматной партии… полицмейстер вывел вперед пешку и получил преимущество, хотя это был именно тот ход, который Ван Вейтерен предвидел и которого ждал.

Баусен раскурил трубку и что-то проговорил.

И это неясно. В высшей степени неясно – внезапное озарение, возникшее и в следующую секунду растворившееся в воздухе, но оставившее отметину в памяти.

«О боже! – подумал Ван Вейтерен и выплюнул совершенно изгрызенную зубочистку. – Что за поток сознания? Какая точность мысли! Наверное, так бывает, когда болезнь Альцгеймера расцветает пышным цветом».

Хотя, с другой стороны – он мгновенно перекинул мостик между крайностями, – главный признак старческого слабоумия не в том, что память изменяет нам. Напротив! Ворота памяти раскрыты нараспашку. Все вперемешку. Все напоказ. Как море. Как волны. Остается лишь выбрать. Все или ничего.

Кто же он? Кто Палач? Сколько еще времени ему придется проболтаться в этом месте, прежде чем удастся упрятать за решетку этого проклятого умника? Что за комбинацию слов обронила Беатрис Линке? Что такое произнес Баусен?

А Лауридс Рейсин? Видимо, сидит взаперти в собственном доме, повторяя про себя то заверение, которое принесла ему жена от имени полиции. Можно ли ему доверять? Что он там пообещал? Шесть – восемь дней? Когда это было? Не перешел ли он уже поставленную им самим границу?

Наверняка. Ван Вейтерен вздохнул.

Бегун, вернее женщина в красном спортивном костюме, спрыгнул на песок со стороны Эспланады в двадцати метрах впереди него. Темные волосы перехвачены резинкой того же оттенка, что и куртка… Она побежала к урезу воды, где песок плотнее, взяла курс на запад, и уже через несколько секунд расстояние между ними увеличилось в несколько раз. Что-то неоспоримо знакомое было в ее фигуре, но ему понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать ее.

Конечно же… инспектор Мёрк!

Что там сказал о ней Баусен в первый день их встречи?

Красота и интуиция? Во всяком случае, что-то в этом духе. Так или иначе, под этим определением он готов подписаться.

Вздохнув, Ван Вейтерен запустил руки в карманы. Наткнулся на пачку сигарет и некоторое время вел дискуссию с самим собой. «Ну и наплевать», – решил он, и, когда ему удалось раскурить сигарету, Беата Мёрк давно исчезла в темноте далеко впереди.

Тьма поглотила ее.

«Тьма, – подумал он, глубоко затянувшись. – Единственное, что может обнять море».

Неплохая мысль. Надо не забыть озвучить ее Рейнхарту при удобном случае.

«Хотя море, пожалуй, все равно больше, – почти тут же откорректировал он свою сентенцию. – Над другим берегом уже наверняка утро. Ведь всегда есть иной берег».

Машину она припарковала на обычном месте, за коптильней. Закрыла двери и чуть расстегнула молнию на куртке. Было теплее, чем ей показалось днем; наверняка она вспотеет во время пробежки.

Она стартовала, и внутреннее возбуждение сразу охватило ее до самых ступней… поначалу темп был взят совершенно невероятный. Она знала, что это потом аукнется, но удержаться не могла. Ей надо было выложиться. Нестись вперед, вкладывая все силы, чтобы навести мало-мальский порядок в мыслях… чтобы избавиться от нервозного напряжения, этого вибрирующего, почти истерического чувства надвигающегося триумфа. Скоро разгадка будет у нее в руках.

Наступил прорыв. Прорыв? Ну, пожалуй, это слишком сильно сказано, она просто довела до конца мысль, которую пробудил рапорт Мельника и которая теперь, после первой проверки, оказалась… и чем же?

Во всяком случае, ничто не говорило против этого предположения… никаких аргументов против. Но что все это значит – это следующий вопрос.

Беата Мёрк спрыгнула на берег и пересекла пляж, добравшись до линии воды. Здесь ветер казался еще теплее, и она пожалела, что не оделась полегче.

Ничто не говорило против. Наоборот. Все говорило за. Если только она в спокойной обстановке изложит вечером свои соображения Мюнстеру, все станет предельно ясно…

Стало темнеть, и она задумалась, стоит ли ей пробегать сегодня всю дистанцию. Вероятно, в лесу на обратном пути будет довольно сумеречно, хотя, с другой стороны, она знает эту трассу как свои пять пальцев. Каждый корень и каждую свисающую ветку. Сократить дистанцию – это своего рода жульничество, а Беата Мёрк не любитель жульничать.

И Мюнстер позвонит только в восемь. У нее достаточно времени.