Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

– Нет, – ответила Лили с легким раздражением. – Как мальчик.

Он вытаращился на нее.

– В смысле – чудовище размером с мальчика? Или оно само — мальчик? – Мысли у него заметались. Имеем дело с агрессивным братом, а не с отцом? Такие случаи известны.

– Он сейчас мальчик, – резко сказала она.

– Разумеется. А имя у него есть? – уточнил Йозеф, желая узнать, изменились ли подробности ее истории.

– Я вам уже говорила. Его зовут Ади.

– Да, верно. – Йозеф кивнул, поглядывая в свои записи. Если чудовище – брат, уменьшительно-ласкательное имя вполне подходило. – А остальное имя у него какое? – Он поднял взгляд, надеясь, что Лили так выдаст свою фамилию. – Ну же, Лили, у него должна быть фамилия.

– Герр Вольф.

– Герр Вольф? Это его настоящее имя?

– Да, – ответила Лили и слегка свела брови.

– Славно.

В Вене и предместьях было много семей с фамилией

Вольф. Йозеф с изумлением вспомнил композитора Хуго Вольфа41; поговаривали, что он страдает умственной неустойчивостью. Нет, не только. Этот человек настаивал на собственной госпитализации; ходили слухи, что у него сифилитическая невменяемость.

– Нет, – сказала она через мгновенье, прерывая эту нить расследования. – Не так. Я вспомнила. Его настоящее имя Грофац42.

– А. – Тоже похоже на кличку. – Есть ли другие?

– Некоторые зовут его Маниту. Это злой дух.

Йозеф отложил ручку.

– Как он вам навредил, Лили? – спросил он тихо. В ответ она принялась напевать знакомый фрагмент мелодии и двигать пальцами в такт.

– Вы уже забрали музыкальную шкатулку?

– Что, простите?

– «Стелла», да? Для Маргареты.

– Нет… да, точно, она пока еще в гравировке. – Он уставился на Лили в растерянности. Все делалось по секрету. Сюрпризом. – Кто вам рассказал?

– «G’schichten aus dem Wienerwald».

– Но… – Йозеф резко умолк. «Сказки Венского леса»43. Точно. Часовщик проболтался. Об этом подумаем позже. – Вы рассказывали мне о чудовище.

– Нет. Нам надо обсудить, как мы будем его убивать.

– Прекрасно.

– Забить кого-нибудь до смерти – это недолго. – Лили замерла, потому что Йозеф непроизвольно охнул, затем продолжила: – Шмяк-шмяк. Но нужны очень большие и тяжелые сапоги. – Она глянула на свои крошечные ступни.

– Лили!

– Да? – У Лили на лице возникло такое милое изумление, что Йозеф с трудом поверил в услышанное.

– Лили, вам же не доводилось видеть ничего столь кошмарного? Такого не может быть в нормальной жизни.

– Правда?

– Сейчас мирное время, дорогая моя. – Она закрыла глаза и увяла, как цветок, и Йозеф стремительно свернул их беседу. – Пока довольно, Лили. Ступайте себе на солнышко. И никакой работы на кухне сегодня. Отдохните. Успокойтесь. Позже еще поговорим.

Она ушла, а Йозеф записал предложенный ею метод убийства ее обидчика. Такие кровожадные замыслы могли возникнуть только от чтения скандальных романов. Ей не мешало бы резко сократить материал для чтения. Это, в свою очередь, предполагало, что ему предстоит участвовать в будущей жизни Лили, и он провел некоторое время, воображая, как будет навещать ее в маленькой квартире где-нибудь у Рингштрассе. Придется проявить осторожность: по Ринг ежедневно прогуливался Зигмунд, да и Матильде больше не стоит давать козырей в руки. Имея это в виду, необходимо как следует вести записи. Йозеф заполнил ручку чернилами, промокнул перо и, постукивая колпачком по зубам, из последних сил старался не грызть ручку, как школьник.

Фройляйн Лили Икс

В физическом самочувствии пациентки наметились значительные улучшения. Аппетит скверный, что, однако, после небольших физических нагрузок может измениться. Пациентка, судя по всему, уравновешенна, невзирая на ее чрезвычайно причудливые заявления в неформальных беседах, связанные с личными наблюдениями за убийствами или казнями. Она, судя по всему, располагает любопытной способностью отстраняться от реальности смерти и собственной человеческой природы. Пока никакого лечения не предписано. Наблюдается некоторое напряжение в спине и плечах. Может быть показан курс массажа.

Он вздрогнул, ручка покатилась по странице: раздался яростный стук в дверь. Испугавшись, что стряслась какая-то беда, Йозеф ринулся отворить, но Гудрун с красным лицом, задыхаясь, уже ввалилась в комнату в величайшем волнении.

– Вы гляньте! – Она махала перед его лицом узкой газетной вырезкой. – Права я была? Права. Никаких вам больше загадок. Эта девушка – сбежавший псих. Нам опасно в собственных постелях. Вот, сами прочтите. Я сразу пришла, как только увидела. Ну, читайте.

– Лучше вы мне расскажите, – предложил Йозеф, поскольку Гудрун выпускать вырезку из рук не собиралась. Она глубоко вдохнула.

– В прошлом году. В Ламбахе…

– В Ламбахе? – То был маленький базарный город в Верхней Австрии, важная стоянка на старинном соляном тракте. Йозеф вспомнил, как много лет назад ездил туда с отцом, но не помнил, зачем, – лишь то, что, по сравнению с древним бенедиктинским монастырем, украшенным крестами с заломленными перекладинами, остальные дома смотрелись карликами. В монастыре были фрески, относившиеся еще к началу XII века, – они иллюстрировали, как считалось, изгнание библейского Христа из синагоги в Назарете, хотя красота фресок в глазах юного Йозефа затмевала любой намек на антисемитизм. Теперь же, задумавшись об этом, он понял, что мог оказаться в Ламбахе лишь из-за болезни какого-нибудь родственника или друга отца. Этим можно объяснить, почему многочисленные образы исцеления на фресках обрели столь большое для него значение: Святой Андрей, наставляющий…

– В Volksschule[69], — нетерпеливо добавила Гудрун. – Юная девушка напала на маленького ребенка, без всякой причины. Попыталась удавить маленькое невинное созданье – в точности то же, что эта непонятная Лили проделала с нашим несчастным милым котом.

– Как кот, кстати? – поинтересовался Йозеф, проходя по комнате к портрету отца, чтобы его поправить. Гудрун не отставала.

– Кто ж его знает? – беспечно ответила она. – Приходит, коли проголодается. Дело не в этом, а в ней. Та сумасшедшая – Лили.

– А что же случилось с той женщиной после?

– Ее заперли в дурдоме…

– Тогда мы в безопасности.

– А вот и нет, – мрачно сказала Гудрун. – Десять дней назад она сбежала…

Йозеф рассмеялся.

– И бродила несколько дней, голая и раненая. Ну же, Гудрун, это чепуха. Только глупец мог бы так думать. Ваша неприязнь к этой девушке затуманивает вам рассудок.

– Чепуха, да? – Гудрун поджала губы. – А я, значит, глупец?

– Простите. – Йозеф уже пожалел о своем выборе слов. – Я скверно сформулировал. Но, прошу вас, поймите и вы – я несу за Лили ответственность. В конце концов, я принял ее как пациентку.

Гудрун аккуратно сложила газетную вырезку.

– И вы даже помыслить не можете, что она сбежавший псих?

– Конечно, нет. Лили – нежное существо. Несмотря на ее странный способ самовыражения, она не то что ребенка – мухи обидеть не могла бы.

Гудрун вся подобралась.

– Не согласна. Она лукавая и хитрая девка, врушка, постоянно ломает комедию и на все способна. Такой женщине любой мужчина – легкая добыча. И вас с Беньямином она точно обведет вокруг пальчика. Ресничками хлопает. За руку вас берет. – Румянец у нее потемнел, и она отвела глаза.

– Неужели? – Перебрав в уме произошедшее, Йозеф заподозрил, что, пока они с Лили разговаривали, Гудрун за ними шпионила. Он собирался починить защелку на этой двери уже не первый месяц. – Пусть немедленно явится Беньямин, – сказал он холодно. – Велите ему взять с собой инструменты. Похоже, эта дверь нуждается в починке. Что до ваших обвинений, фрау Гштальтнер, повторюсь: они беспочвенны. Вероятно, не одна Лили страдает делюзиями.

– Это вот мне в благодарность за все годы службы фрау доктор Бройер, семье Бройер, детям? Издевки как над слабоумной старухой? Стать вторым сортом после какой-то девчонки, притащенной с улицы?

– Этого я не говорил.

Но Гудрун не слушала.

– Так тому и быть. Но и я несу ответственность. Вечера я обычно не отгуливаю, раз в доме столько работы, но сегодня возьму отгул. А вы сами скоро увидите, чепуха мои подозрения или нет.

– Куда вы собрались? – потребовал ответа Йозеф, но она протолкнулась мимо него, не сказав больше ни слова, держа перед собой газетную вырезку, как оберег.

Вонь рыбы, давно миновавшей расцвет жизни, прилетел в лицо Беньямину, как удар в нос, не успел он переступить порог кухни. Лили стояла в углу и разглядывала пару здоровенных бурых форелей, мутноглазых, сочащихся слизью. Брюхи у них были распороты, синюшно-серые внутренности вывалены на разделочную доску, а Лили копалась в них кончиком ножа.