Леди-убийцы. Их ужасающие преступления и шокирующие приговоры - Тори Телфер

class="p1">Когда с неприятными хлопотами было покончено, Мэри Энн забеременела. Отцом стал Квик-Мэннинг, и она уже готова была выскочить за него замуж. Оставалась лишь одна проблема: пасынок Чарльз Эдвард, последний оставшийся в живых ребенок Коттона. Мэри Энн искренне его презирала и, должно быть, проклинала себя за то, что оставила мальчика в этом мире так надолго. Соседи видели, как жестоко она обходилась с маленьким Чарльзом: била его по ушам, дергала за волосы, а на Пасху бросила в огонь апельсин – единственное положенное ему угощение.

Однажды днем местный торговец и аптекарь по имени Томас Райли заглянул к Мэри Энн и попросил помочь с еще одним больным оспой пациентом. Во время разговора Мэри Энн постоянно возвращалась к Чарльзу. Она заявляла, что он – ужасная обуза, что на нее навалился неподъемный груз ответственности. Чарльз Эдвард съежился в углу комнаты и все это слушал. Мэри Энн захлопала ресницами и спросила Райли, не может ли тот поместить ребенка в работный дом. Тот сказал, что нет.

Ничуть не смутившись, Мэри Энн ответила: «Может, это и неважно. Мне недолго осталось с ним мучиться. Он уйдет так же, как и все Коттоны».

Шесть дней спустя Райли проходил мимо дома Мэри Энн и заметил, что она стоит в дверях, убитая горем. Та сообщила, что Чарльз Эдвард умер, и стала умолять торговца зайти в дом и взглянуть на тело.

Это была одна из фирменных уловок Мэри Энн – приглашать людей посмотреть на трупы жертв.

Врачи ее совершенно не пугали, и она настойчиво убеждала их пройти в дом и посоветовать какие-нибудь лекарства от «брюшного тифа» и «судорог», которые неизменно поражали ее пациентов. Для нее это был один из способов избежать разоблачения – изобразить из себя скорбящую медсестру, мать, жену. Приглашая Райли войти и посмотреть на труп, она была уверена: мужчина сочтет смерть постоянно болеющего, вечно голодного ребенка вполне естественной – даже неизбежной – и не станет обвинять рыдающую мачеху.

Но на этот раз Мэри Энн зашла слишком далеко, особенно с небрежным замечанием об «остальных Коттонах». Райли был уверен – ребенка убила она. Поэтому отказался смотреть на тело и вместо этого сразу обратился в полицию.

Провели дознание, тельце несчастного Чарльза Эдварда легло на стол патологоанатома. Вскрытие было небрежным, поскольку смерть мальчика сочли «естественной». Тем не менее у доктора, возможно, были какие-то подозрения, потому что он сохранил часть внутренностей Чарльза и закопал в банках у себя во дворе.

Мэри Энн могла и дальше идти своей дорогой, но дни ее свободы были сочтены. В городе начали шептаться, а опасения Райли появились в местных газетах, и в конце концов врача убедили еще раз осмотреть тело Чарльза Эдварда. Он раскопал банки, изучил содержимое более тщательно и обнаружил во всех органах несчастного мальчика следы мышьяка. В полночь он ворвался в полицейский участок, и на следующий день Мэри Энн арестовали.

Короткое падение

Изначально женщину обвиняли только в убийстве Чарльза Эдварда, но довольно быстро против нее выдвинули обвинение в убийстве Джозефа Наттрасса, Фредерика Коттона – младшего и малютки Роберта Робсона. Их тела эксгумировали и изучили. В каждом обнаружилось огромное количество мышьяка. Полиция хотела эксгумировать и Фредерика Коттона – старшего, но по странному совпадению его тело нигде не смогли найти, хотя во время поисков раскопали несколько могил.

Ребенок от Квик-Мэннинга родился в тюрьме. Во время суда женщина отказывалась говорить и кормила ребенка грудью. Этот хитрый ход позволил Мэри Энн воспользоваться викторианскими идеалами женственности и тем самым очаровать присяжных. (Идеальная викторианская женщина во всем своем удушающем великолепии воплотилась в поэме 1854 года под названием «Домашний ангел», где присутствовали такие строки: «Ибо она нежна столь незатейливо и робко, что мой немой восторг ей что страшнейший грех»[16].) Разве могла эта тихая кормящая мать совершить убийство? Журналисты внимательно наблюдали за ее поведением в зале суда и отмечали «утонченную и приятную глазу» красоту, которой совсем не раскрывали ее портреты в газетах.

Сторона защиты с энтузиазмом ухватилась за тот факт, что после смерти Чарльза Эдварда в доме не обнаружили мышьяк.

Адвокаты утверждали, будто мальчик отравился мышьячными парами, исходящими от зеленых обоев в его спальне, и мыльными хлопьями, которые Мэри Энн использовала для уборки. Чтобы опровергнуть эту теорию, сторона обвинения привлекла к делу престижного врача. Тот заявил, что в трупах слишком много яда. Так, например, в теле Джозефа Наттрасса обнаружили столько мышьяка, что хватило бы убить четверых.

Мэри Энн лишь однажды проявила эмоции. Адвокаты толкали мелодраматичную речь, что мать не могла убить собственное дитя. «Представьте, что мать кормит [ребенка] грудью… видит его светлую улыбку, зная, что скормила ему мышьяк! – голосили они. – Его ручки и ножки бьются в судорогах, а он заглядывает ей в лицо, ища поддержки и защиты!» Как можно обвинять в таких ужасах «незатейливо и робко нежную» мать? В этот момент Мэри Энн заплакала. Наверное, сочувствующие истолковали ее слезы как согласие: «Да, именно, я бы никогда так не поступила с ребенком». Вот только в действительности сторона защиты описывала именно то, что Мэри Энн делала много раз с разными детьми. Она прекрасно знала, как «светлые улыбки» сменяются гримасой боли, рвотой и пеной на губах.

В конечном счете Мэри Энн признали виновной в «жестоком убийстве» Чарльза Эдварда. «Кажется, вы оказались во власти самого губительного из заблуждений, – провозгласил судья. – …Что вы можете осуществлять свои коварные замыслы и избегать наказания».

Мэри Энн побледнела, услышав приговор: смерть через повешение.

Палач, которого назначили на казнь Мэри Энн Коттон, являлся неоднозначным персонажем. У него за плечами было несколько не самых удачных казней. Он предпочитал обращаться к «короткому падению» с платформы, но у этого метода один неприятный побочный эффект: у заключенного могла не сломаться шея. В таком случае палачу приходилось давить на плечи умирающему, пока тот медленно задыхался, вращаясь в петле.

Последние дни Мэри Энн провела за написанием писем. Она в отчаянии обращалась к родным и друзьям и умоляла подать прошение об отсрочке исполнения приговора. Она понятия не имела о ходе судебного процесса и в какой-то момент написала, что адвокат обвинения будет «готов ее защитить». Женщина продолжала настаивать на своей невиновности, в письмах сквозила мученическая, изумленная интонация, когда она жаловалась на «ложь, которую обо мне наговорили». А также умоляла единственного оставшегося в живых мужа, Джеймса Робинсона, навестить ее и привести с