Белая Русь(Роман) - Клаз Илья Семенович

— Почему не бились с харцизками?! — допытывался войт.

— Бились, пане. Их было больше сотни…

— О, свента Мария!.. — шептал ксендз Халевский.

Пан войт Лука Ельский утомленно опустился в кресло. От обиды и бессилия сперло дыхание. Схватил звоночек. Когда служанка приоткрыла дверь, закричал в лютой ярости:

— Вон!.. Пшекленто быдло!..

О смерти достопочтенного пана Гинцеля гетман Януш Радзивилл узнал через три дня после случившегося. Известие сие близко к сердцу не взял — не любил старого высокомерного шляхтича. Откуда появилась неприязнь, сам понять не мог. И, вместе с тем, знал причину. Пану Гинцелю благоволил король Владислав и подарил ему черные земли, которые лежали на его, Радзивилловых, межах. Тревожило другое. Дороги стали совсем непроезжие. Разбойники появляются внезапно в самых глухих местах, шкодят и, как ветер, исчезают.

Думая об этом, гетман ходил вдоль пруда, заложив руки за спину. На берегу кормили лебедей. Черные, с серебристым отливом птицы доверчиво брали крошки хлеба из рук садовника. Гетман подошел ближе. Лебеди, ворочая изящными черными головками, боязливо отплыли в сторону.

— Тварь! — прошипел гетман.

Далекий конский топот заставил повернуться. Гетман видел, как мимо каплички проскочил всадник и, стегая коня, помчался к мосту. Возле замка остановился. «Беда не ходит одна…» — подумал гетман и не ошибся. Через несколько минут к пруду прибежал слуга. Остановившись поодаль, сообщил:

— Срочный чауш, ваша мость. От пана хорунжего Гонсевского.

— Что еще там? — и прикусил губу.

Януш Радзивилл прочел писанное цифирью письмо и, пройдя в кабинет, стремительно заходил из угла в угол. Не хотелось верить сообщению хорунжего. Но события в Варшаве научили многому. Гетман понимал, что сейчас необходима строжайшая осторожность, но и медлительность невозможна. Следовало принимать решение. Появилась мысль схватить пана Замбржицкого и в Варшаве пытать. Но прежде чем сделать это, стоило выведать, где полковник Кричевский.

Гетман взял звоночек. Слуга появился не так быстро, как хотелось сейчас гетману. Сверкнул сухими глазами и приказал, почти не раскрывая рта:

— Ротмистра Довнара. Живо!

Слуга знал, что ротмистра гетман вызывал в особых случаях для тайных поручений. За верную службу гетман недавно подарил ему пару штанов и рубаху. Такой милости удосуживались немногие. Слуга со всех ног бросился из замка.

Гетман Януш Радзивилл увел ротмистра в кабинет.

Через час, в сопровождении полсотни гусар, Довнар скакал в Варшаву. В тот же день тайные гонцы были посланы в Киев. Неделю гетман не выходил из кабинета, был молчалив и угрюм, пребывая в томительном ожидании. Наконец появился Довнар. Запыленный и исхудавший, он вошел в кабинет и преклонил колено.

— Полковника Кричевского, ваша мость, ни в Варшаве, ни в Вильне нет. Сказывают, давно не было. Пану канцлеру, как было велено, передал…

Не оказалось Кричевского и в Киеве. Гетман решил немедля схватить Замбржицкого. На рассвете гусары подошли к маентку, обложили его и постучали в дверь. Открыл заспанный слуга. Перепугавшись, упал на колени и, не сводя взора с грозных лиц, сказал, что пан Замбржицкий неделю назад уехал из маентка, но куда — не знает. Гусары не поверили хлопу, прошли в покои. Убедившись, что они пусты, ускакали в Несвиж.

И все же гетман Януш Радзивилл дознался. От войта пинского полковника Луки Ельского пришла депеша, что под Лоевом объявился загон, которым командует Михайло Кричевский. В загоне том ремесленники, хлопы и черкасы. А через несколько дней к нему должен присоединиться еще один отряд казаков.

Обхватив тонкими, длинными пальцами лысую голову, истошно закричал:

— Здрада-а!..

На хриплый крик прибежали испуганные слуги, приоткрыли дверь и, увидев мечущегося, с перекошенным лицом гетмана, отпрянули от дверей и на цыпочках вышли из покоев.

Мертвая, гнетущая тишина воцарилась в замке. Не скрипели двери, не бренчала посуда. Разговаривали шепотом. Целый день не выходил из кабинета гетман. Не было слышно его легких, быстрых шагов. Только паркет попискивал да изредка долетал сквозь двери глухой, раздражительный кашель. И только слуги не то со злорадством, не то с тревогой разносили неизвестно кем принесенную весть: здрада, здрада…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Почти всю базарную площадь, что прилегает к шляхетному городу у ратуши, запрудили крестьянские дробницы и повозки. Собрались на воскресный базар работный люд, ремесленники и чернь из окрестных сел. Шумно на площади. Торгуют мужики живностью большой и малой. Полно свиней, овец, уток — выбирай, что нравится. Коров на базаре почти нет. И лошадей совсем не видно. Может быть, потому, что лошадь теперь не только тягло. Приехали мужики на старых исхудавших меринах, что от ветра валятся, и на хромых кобылах.

Вывезли на базар ремесленники свои товары. Ермола Велесницкий развесил на шестах холстяные сорочки и порты на любой рост. Рядом с ним Гришка Мешкович разложил на постилке малахаи и треухи, шапки, шитые из Заячьего меха. Ни малахаи, ни шапки теперь не берут: время жаркое. Этот товар пойдет осенью, когда землю прихватят первые морозцы. И все же мужики подходят, примеряют на кудлатые, нечесаные головы, спрашивают кошт[16] и кладут на место. Неподалеку выставил седелки и сбрую Иван Шаненя. Разложил упряжь на новых дробницах, поставленных на железный ход. Сбруя мужикам не новость — всякую видели на панских лошадях: и сыромятную, и пеньковую, и даже хромовую, расшитую серебром. А вот железный ход у дробниц — мечта мужицкого двора. Ломаются деревянные оси на весенних, размытых водами дорогах. Да и коню тяжко тащить воз. Железный ход — другое дело! Но где мужику взять денег на такую роскошь? И сбрую теперь не особенно покупают. «Седло бы вынести на базар!..» — с усмешкой думает Иван Шаненя и жмурится от яркого солнца.

Сняли с телег и расставили гончары свои изделия — глиняные кувшины, миски, горлачики, гладыши с ручками, опаленные на жарком огне и покрытые глазурью. Особенно берут бабы горлачики с замысловатой росписью. Ударь по горлачику пальцем — и услышишь мягкий короткий звон. В ходу сейчас и глиняные горшки — просо и гречиха уродили. Год обещает быть сытным, и гончары навезли своего товару, что хватило б не только на Пинск, а еще на пять таких городов.

Между рядов, вдоль телег ходят мужики с корзинами и лотками. Зазывают отведать пироги с рыбой, ватрушки с сыром, капустники, маковки, варенные на меду. В Пинске мед продают добрый — пахучий и сладкий. На липах собирали его пчелы и на сочных лугах. На нем медовуху варят, да такую, что пьют мужики, не нахвалятся, кряхтят от удовольствия и быстро хмелеют.

Алексашка ходит между рядов, присматривается к люду. Бабы хватают за руки:

— Отведай, хлопче, преснаки с потрохами!..

— Много ли коштуют?

— Гроша. Чуть не даром! Горячие, пышные… Бери, хлопче, не пожалеешь… Ну, полгроша…

На высоком возу сидит крамник, скалит желтые зубы и горланит на весь базар:

— Редька с медом, варенная с медом, варил дядька Семен, ела тетка Ганна, хвалила, не дала ганьбы; дед Елизар пальцы облизал, — моргает крамник хитроватым глазом и тянет нараспев: — Па-атока-а с инби-ирем, па-атока-а…

— Рыба вяленая, вяленая рыба! — зазывает чернобородый детина, задрав голову.

Коробейники, переваливаясь с ноги на ногу, стоят и постукивают пальцами по коробам. В них всякой всячины полным-полно: иголки разных размеров, шилья, ножницы, стеклянные бусы, раскрашенные во все цвета, и перстенки. Алексашка нащупал в поясе монету и подумал: купить бы Усте бусы в подарок, да вряд ли возьмет девка. Продают еще коробейники куски цветастой материи, которую привозят купцы из далеких стран.

Идет горластый мужик, перевесив через плечо овчины, трясет выделанной шкуркой.